//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Нас с тобой разведет Рассвет
Рокэ Алва, Ричард Окделл
Талиг, особняк Ворона
...Потому что каждый играющий по Этерне должен сделать три вещи:
1. Прочитать первые книги, забросить, вернуться к ним спустя годы и дочитать.
2. Влюбиться в персонажа, спустя книгу изменить ему с другим персонажем.
3. Переиграть отравление Рокэ Алвы и сделать всех несчастными чуточку меньшеили больше.
Отредактировано Richard Oakdell (2018-04-08 18:35:58)
В таверне было привычно шумно и людно - талигойцы вокруг разговаривали, не понижая голосов, спорили, шутили, обсуждали последние сплетни; весело трещал огонь в главном камине, с кухни доносились зычные выкрики и лязг ножей; звон бокалов чистым звуком разрезал царивший хаос, стук кружек барабаном задавал ритм. Люди просто проживали свой обычный день в привычной компании и не подозревали, ни о чем не подозревали... Если бы они знали, кто сидит рядом с ними в зале...
"Ты единственный Человек Чести, кто находится с ним рядом."
В бокале перед ним лениво переливалась "Кровь" - почему-то так было правильно, хотя он всегда предпочитал обманчивому красному честное белое, но сейчас... Сейчас Катари была в опасности, слова эра Августа все еще набатом стучали в ушах, а палец жгло кольцо с ярко-красным камнем. Чужеродный, неестественный камень, Окделлы носили только черные карасы, оправленные тяжелым темным золотом, изредка - темные, как медвежья кровь, но никогда - алые. Что же он делает? Создатель, что он делает? Что хочет сделать? Что должен?
"У нас остался один выход. Единственный. Уничтожить Ворона."
Нажать на молнию - и в тайном углублении покажется яд. Две крупинки в вино - и уже завтрашним днем Рокэ Алва, Первый маршал Талига, Кэналлийский Ворон, будет мертв. Он не сможет навредить Катари, не сможет выполнить жуткий план кардинала, не сможет выиграть очередную войну, не сможет дотянуться до Людей Чести своими острыми когтями. Не будет больше насмешек и унижений, выбитой шпаги, валяющейся на заднем дворе, презрения в каждом направленном на него взгляде и жесте. Не будет утренних тренировок, пьяных разговоров, из которых он и половины не помнит, не будет пальцев в волосах под солнцем Сагранны и шальной, почти сумасшедшей улыбки. Не будет резких окриков и тягучих песен на незнакомом языке; язвительных оскорблений и той почти тревоги в ту ночь, когда подстрелили Моро. Хотели убить его, Дика, а Рокэ закрыл его своим конем - единственным живым существом, которого любил. И после этого Дик убьет его - подло и бесчестно, исподтишка, "этого хватит на две бутылки", потому что в реальном бою у него нет шансов. Потому что он... он что, слаб? И убьет оружием слабого. Потому что Талигойя и отец хотели бы этого. Талигойя и отец... они оба мертвы. Гордился бы отец, узнай он об этом? Один раз отец уже приговорил Алву, что помешало бы приговорить во второй? Отец пожелал быть судьей, но Дик - исполнитель. Яд в вино - и все закончится. Слабый убьет сильного, чтобы... Создатель, разве это честно? Разве это - Честь? Всю жизнь с тех пор, как в Надор приехали гонцы короля, Дика готовили к мести. Честной мести. Осталось всего полтора года службы, и он сможет скрестить шпаги в честном бою, может быть, ему повезет, и он сможет даже убить... Смог бы. Но этот "список Дорака", эти слова, а Катари? Катари... Как же так? Разве она тоже одобряет этот план? Хотя, после всего, что она рассказала в их последнюю встречу, после всех этих жутких подробностей... Наверное, она тоже жаждет мести. И уж никак не заслуживает смерти. Да, она одобряет. Ведь она с эром Августом заодно, они вместе против всего мира, а Ричард их последняя надежда, он последняя надежда всей Талигойи. Это так просто - словно невзначай наклонить руку и провести над бокалом, заслонить собой от цепкого взгляда... Должно быть просто. Оружие слабых. Если бы не список... Алва все равно не сможет, он ведь не такой, Дик видел его тогда, на войне. Разве можно назвать этого человека "пустым"? "Мертвым"? В Варасте от него била такая энергия, что хотелось зажмуриться и в то же время никогда не закрывать глаза. Скакать следом хоть в сам Закат. Просто быть рядом, потому что человека живее не было во всем мире. И не будет. Алва выиграл войну, которую заведомо считали проигранной, он помиловал Робера, хотя мог бы оставить там, на растерзание кагетцам, или привести в Олларию, как изменника, и был бы прав. Алва приговорил Оскара, но это было правильно, сурово, но правильно, хотя все еще отдавалось болью в груди. Алва безжалостно подорвал дамбы - но Дик видел его лицо после. Мельком, на совсем короткий миг, Алва был человеком, а не просто набором званий и прозвищ, человеком, способным чувствовать и ощущать. Живым. Дик должен его убить, стать палачом и привести приговор в исполнение. Одно движение - и все будет закончено. Герцог Алва заснет и не проснется, а Катари и сотни людей будут спасены, потому что... потому что Дорак что? Отступится от своего плана? Вот кто настоящий враг, кардинал Сильвестр, почему никто этого не видит? Алва всего лишь исполняет свой долг, он защищает свою страну, он выиграл, когда не проиграть было невозможно, когда все в Олларии уже смирились с его поражением. Почему эр Август хочет убить Ворона? Он ведь ничего... Он ведь спас его. Он ведь вернул коня и кольцо, он заступился на той дурацкой дуэли - это Дик, не Эстебан, мог лежать с невидящим взглядом в предрассветное небо, он готов был пожертвовать Моро. Моро... что случится с ним, когда Алвы не станет? Он никому не дастся в руки. Его тоже убьют, пристрелят, потому что взбесившаяся лошадь слишком опасна.
...Проклятое кольцо хотелось сорвать с пальца и выкинуть в огонь. Уничтожить, чтобы никто и никогда не узнал о его позоре, которым Дик уже себя запятнал, взяв его со стола кансилльера. Кто-то в таверне громко праздновал рождение первенца - "сын, представляете, наследник! Моя Жизель..." - кто-то запивал горе, кто-то отчаянно спорил, а он сидел и не слышал ничего. Даже камни застыли, замерли, словно выжидая. Чего? Его решения? Он уже подписал себе приговор. У него уже нет пути назад, потому что любой, кто видел ярко-красный камень на его руке, уже наверняка обо всем догадался. Ричард Окделл навечно опозорен. Даже если Ворон умрет, правда все равно выплывет наружу. Эр Август постарается его защитить, но что он сможет сделать? Ее Величество тоже ничем не поможет, это слишком рискованно.
"Спасти королеву и не допустить превращения Талига в средоточие зла."
Но разве без Первого маршала Талиг не обратится в хаос? Разве Октавианская ночь не показала, что Рокэ сделает все ради мира и спокойствия жителей столицы? Разве война не показала, что он сделает все ради страны? Разве Талигойя без него станет великой? Эр Август говорит, что Ворон лучший, но потом убеждает Дика, что тот должен умереть. От яда из его рук. Отец назначил себя судьей и проиграл. Дик станет палачом и тоже проиграет. Кто выиграет? Оружие слабых... Разве Талигойя приняла бы его, отравившего своего эра, предавшего свою собственную клятву?
Разве Рокэ заслуживает смерти? После всех тех слов... Катари... Эр Август... Список...
Если Дик убьет Рокэ Алву, все закончится.
Если Дик убьет Рокэ Алву, щит Талига разобьется.
Не будет больше ничего. Две крупинки на бутылку. Рука над бокалом. Все достаточно просто.
"Убить Ворона предстоит тебе. Если ты, конечно, на это решишься."
Кольцо открылось легко, словно его недавно смазывали. Две - слишком много, одной будет достаточно. "Кровь" действительно была правильным выбором - красное проглотило белое, словно ничего и не было. От этого неожиданно стало смешно. Можно представить, что ничего не случилось. Все, как всегда. Просто бокал вина. Просто обычный вечер. У кого-то родился сын, у кого-то украли кошелек, кто-то просто напивается, потому что дома ждет сварливая жена. У него нет будущего - перестало быть, когда он дотронулся до проклятого красного камня. Окделлы не носят алое, так зачем?.. Впрочем, он больше не достоин своей фамилии, чтобы не говорили остальные. Талигойя - простит? Ее Величество - простит?
Его Честь - нет.
Он не будет ни судьей, ни палачом. Впрочем, "надеждой" тоже. Отец был, и он мертв. Дик тоже скоро будет.
Возможно, он действительно смог убедить самого себя - вино на вкус ничем не отличалось от обычного.
Он вышел из таверны чуть пошатываясь, словно одного бокала хватило, чтобы ударить в голову, но сознание было чистым и ясным, как никогда в жизни. Ладонь привычно легла на рукоять шпаги, заставляя особо любопытных и жаждущих легкой наживы отвести взгляд. Камни под ногами разом вдруг ожили, заворочались, зашептались, словно с сочувствием. Они... жалели его? Провожали его в последний путь. Ничего, линия на нем не прервется. Сын Айрис станет следующим Повелителем, фамилия не передастся, но кровь... Кровь Повелителей будет жить. Камням не стоило его жалеть.
Странно, но только сейчас он вдруг понял, как невероятно сильно хочет жить. И все же... Пути назад не было. Он сделал выбор - сердце глухо бухало в груди, кровь приливала к пальцам, стучала в висках, разгоняла яд по всему телу. Выбор был правильным. Он никого не выдаст, заберет тайну эра Августа и Катари с собой в могилу, за ним же отправится и кольцо. Ворон... Рокэ не позволит Дораку перебить половину населения Талига, это бред и ерунда.
Он, Ричард, герцог Окделл, не будет трусом и отравителем. Никто не узнает. Он напишет письмо, где объяснит, что это было его решение. Он уйдет с чистой честью и достоинством, он не предаст клятву, пускай данную перед Олларом и его прихвостнями.
Но как же хотелось жить! Хотелось дышать полной грудью, вдыхая теплый весенний воздух, впитывать краски зацветающей столицы, как сухое полотенце впитывает воду, прикасаться пальцами к стенам и чувствовать живой отклик, бежать до тех пор, пока ноги не обжигала боль, хотелось кричать, петь, любить, Создатель, как же хотелось жить! Но у него больше не было права. Он не заслуживал жизни. И не имел права решать, кому умереть, кроме самого себя.
Он брал от вечера все, что мог, и опомнился, только когда начало совсем темнеть. Тело гудело от усталости, голова неожиданно стала тяжелой и неподъемной, хотелось спать - сердце испуганно подпрыгнуло, "заснет - и не проснется", а ведь он еще столько должен сделать! Столько объяснить! Они должны понять. Талигойя и королева - простить. Ворон... пусть делает все, что посчитает нужным. Пусть смеется. Пусть язвит. Пусть...
Пусть споет. В последний раз.
Ноги сами принесли его к кабинету - к горлу подступил ком от волнения, пальцы почему-то похолодели. Две крупинки - на две бутылки, а ведь он взял одну на бокал... Дурак! Сколько у него времени? Еще и весь вечер потратил на пустые прогулки, пустоголовый идиот, нужно было тут же возвращаться и писать, а теперь что? Рассказать все Рокэ? Надеяться, что тот выслушает и что, послушается? А не высмеет и не выставит вон. И будет прав. Дик ведь взял кольцо, хотя выбор был. За поступки нужно отвечать.
Но ему так хотелось запомнить столицу - ту, что стала ему домом, когда Надор так и не смог. Хотелось жить, но он не имел права.
Свою занесенную над дверью руку он видел словно со стороны - а стука и вовсе не услышал. В ушах грохотало так, что будь он на том поле под стенами Кагеты, не услышал бы и выстрел из пушки.
Прошлой ночью Рокэ снились плохие сны. Отвратительные, тревожные, вязкие, как трясина в топях Ренквахи, слишком яркие, чтобы избавиться от смутного беспокойства по пробуждении, даже при том, что он не запомнил сути. Эти сны не восстанавливали силы, не дарили блаженного забытья. Они выматывали не хуже изнуряющих пеших маршей, дней, проведенных в седле от рассвета до заката, и собраний Большого совета. Хотя нет, хуже. Значительно хуже. На совете никто не мешал ему думать о своем, пока участники продираются сквозь дебри светских условностей к крупицам чего-то значимого, а после физических нагрузок, Рокэ и вовсе спал, как убитый, без всяких сновидений. Жаль, что нельзя было избавиться от них вовсе. Рокэ ненавидел сны - как счастливые, так и нет.
В снах у него не было выбора и свободы действий, а поступки подчинялись мотивам, которые он тщательно игнорировал наяву. Сны делали его уязвимым, срывали маску равнодушия и спокойной уверенности, так плотно севшую на лицо, что он уже и сам не помнил, что когда-то было иначе. Сны возвращали в прошлое, бередили затянувшиеся раны, воскрешали воспоминания, которые Алва хоронил так тщательно и глубоко, как только мог. И хотя сам он скорее выпил бы с Штанцлером на брудершафт, чем поверил в мистическую силу ночного бреда, существование пресловутый бред отравлял преизрядно.
К счастью, с этой проблемой он научился справляться давным-давно, и метод был прост и доступен каждому. Проснуться - и заняться делом, вместо того, чтобы лелеять в душе дурные предчувствия, томно потягивая шадди из тонких фарфоровых чашечек. Не вздыхать, а действовать, не тосковать, а работать. Убить кого-то, в конце концов, всегда ведь найдется какая-нибудь дрянь, от которой давно пора было избавиться, да все не доходили руки. В снах действительно нельзя было что-то изменить, но реальность, хвала Леворукому, все еще подчинялась ему, и хотя бы ради этого стоило каждое утро открывать глаза.
Рокэ окунулся в дела с головой, но все равно заметил, что привычные, отработанные действия даются сегодня чуть сложнее. Наверное, дело было в том, что он устал от Олларии. Устал от лицемерия, притворной вежливости и фальшивого благородства, от необходимости объяснять глупцам простейшие вещи и часами смотреть на постылые лица. От окружающей слабости, от придворной рутины, от скуки. От короля, который изображал, будто у него в руках еще сосредоточена какая-то власть, от королевы, которая деланно дорожила несуществующей честью.
Закатные твари, как же хотелось на войну! Рокэ был Первым маршалом, он должен был воевать, и только в войне находил утешение и обретал покой. Там не было места лицемерию, а глупцов сама судьба быстро пускала в расход. Там трусы очень скоро оказывались дезертирами, и заканчивали так же, как зарвавшиеся храбрецы, там правильный выбор спасал сотни жизней, а не репутацию болвана, которому достало глупости за нее цепляться. Там все было честно - еще бы. Что может быть честнее ненависти и смерти?
Наверное, он просто разучился жить в мире: совсем недавно вернулся и уже снова рвался в бой. Будь его воля, сложись все, как надо, Алвы бы уже вечером тут не было: взнуздал Моро, свистнул Окделла - и только его и видели. Почему-то Рокэ знал, что оруженосец не просто согласится - захочет отправиться с ним. Тот совсем недавно прошел боевое крещение, где все было впервые - и война и победа, потери - настоящими и окончательными, эмоции - острыми, как бритва, и Рокэ с неожиданным для самого себя удовлетворением заметил, что мальчишка не упустил ни одного из преподнесенных ему уроков. Учиться на чужих, а не своих ошибках нужно еще уметь, и у Окделла начало получаться, пусть и ценой разочарований и боли. Это тоже было неплохо, боль - хороший учитель.
Увы, пока их бегство из Олларии неосуществимо, а мечтам если и суждено сбыться, то не сегодня - война на пороге, Гайифа, все это время копившая силы, готовит удар, но прежде чем кошкины имперцы решатся, Рокэ скончается в тягостном ожидании.
Хоть бы убить кто попытался, что ли. Все какое-то оживление.
В дверь постучали, когда он разбирал бумаги из Кэналлоа. Дела дома шли хорошо, жизнь текла по заранее проложенному руслу, а кэналлийцы, что особенно ценно для соберано, находящегося большую часть года вдали от родины, не страдали неоправданной тягой к переменам, но все это не было поводом пускать все на самотек. Алва клялся Фердинанду. обещал защищать Талиг и защищал его, но никакие короли и даже дорогие сердцу войны, не могли заставить Рокэ забыть о долге перед своей истинной родиной.
- Юноша? - Стук был нервным: неровным, чередующим сильные четкие удары с едва слышными, и именно по нему Рокэ узнал Окделла. В этом доме только его оруженосец настолько сдавался во власть эмоций, что позволял им контролировать свое тело. - Входите.
Тот, которого он увидел в приоткрывшуюся щель, был тенью знакомого ему герцога Окделла - не по годам, до прискорбия серьезного, но активного и живого, даже слишком. Проскользнувший в двери мальчишка походил на мертвеца.
- Что случилось? - вскинул брови Алва.
Внезапно он вспомнил, что именно ему снилось - Вараста. Не величайший его триумф, но и не унылая, заранее очевидная победа. Вараста была его вызовом всем, кто лелеял мечту увидеть Первого маршала мертвым, и Алва снова выиграл, подтвердив репутацию любимца Леворукого.
Во сне он проиграл. И сейчас, в неверном свете камина, слишком реальное видение мертвецов на поле боя, мертвецов, одетых в форму талигойской армии, на мгновение заслонило ему бледное до прозрачности лицо оруженосца. Всего на мгновение, но этого хватило, чтобы озноб пробрал до костей. Хорошо, что он догался разжечь камин.
Отредактировано Roque Alva (2018-04-20 14:14:08)
В кабинете оказалось жарко, как в Закате - а может, это потому, что Дик уже одной ногой был там? От этой мысли непроизвольно дернулось лицо, подскочила нижняя губа, но Дик удержался и не выдал ни звука. Да, умирать было страшно, он уже успел это понять и в полной мере ощутить, но это был его выбор. Теперь, конечно, он казался глупым и смешным, достойным трагедий Дидериха, которого Алва так сильно не любил (Дик отчасти понимал, почему, но сердце все равно каждый раз замирало от тоскливых сцен прощания главного героя с возлюбленной, а пальцы холодели, когда злейший враг претворял свои коварные планы в реальность), но... Его Честь требовала этого. Разве отец боялся смерти? Разве Святой Алан боялся? Нет, он гордо шел до самого эшафота. Правда, они все сражались за правое дело и свою страну, а Дик своим поступком их предал. Не продолжил борьбу. Дик слаб, эр Август был прав, ему не победить Алву в честном бою - но и ядом ему тоже не под силу воспользоваться.
Наверное, он действительно не достоин того, чтобы жить. Вот, что случилось. Но как же объяснить это монсеньору?
- Ничего... ничего не случилось, - вышло медленно, слова давались с каким-то трудом, словно он разучился говорить. Неужели яд действует так быстро? Конечно, с его дозой, но... Создатель, как же... А имеет ли право он теперь обращаться к Нему? Он ведь, по сути, самоубийца? Еще и отравитель. Как же не хотелось умирать... Как объяснить Алве? - То есть, случилось, эр Рокэ. Монсеньор.
К горлу подступила тошнота, живот скрутило жуткой резью, но тут же отпустило, Дик даже не успел скривиться. А потом вдруг полегчало. Даже в комнате, кажется, посветлело, хотя темные углы смазывались и расплывались. Но зажженный камин, стол, заваленный бумагами, черные локоны, оттеняющие слишком бледное даже в свете огня лицо - это все он видел необычайно ясно и четко. Значит, у него есть время? Нужно успеть. Или все же написать? Извиниться и уйти? Последний вечер, возможно, последние часы лучше провести наедине. Как-то в детстве Дик читал одну из тех взрослых заумных книг, на которые матушка недовольно качала головой (она вообще часто бывала чем-то недовольна), и одна фраза ему запомнилась особенно - она была про смерть, а отец тогда только погиб. Дик искал утешения, а нашел лишь пыльные, нетронутые человеческими пальцами страницы и аккуратно выведенную фразу. "Рождаются и умирают всегда в одиночестве". Это было логичным, но почему-то жутким. Умирать одному тогда казалось жестокой несправедливостью, а сейчас... Сейчас казалась благословением. Он заснет и не проснется.
Отцу повезло меньше, а Алану тем более. Так, может, поступок Дика не так уж плох? За отравление Первого маршала его все равно осудят и наверняка бросят в темницу. Лучше смерть, чем сгнить заживо.
Зачем, зачем он взял кольцо? Зачем эр Август вообще предложил ему это? Неужели думал, что Дику хватит... Что Дик способен... Что он...
А теперь он умрет. Вот-вот. Нужно было подняться, извиниться и уйти, но Алва уже смотрел со знакомым брезгливо-удивленным выражением лица, к которому добавлялись круги под глазами и уставший взгляд. Выставить себя дураком перед смертью? Немыслимо. А не все ли равно? Нет, Алва ведь будет тем, кто засвидетельствует. Слуги найдут его утром, когда все будет кончено. Поскорее бы. Ожидание было самым страшным.
Что же спросить?
"Убийца вашего отца, Ричард, враг Талигойи..."
- Эр Рокэ, - и плевать, что тот просил так не называть. Он "эр", он тоже Человек Чести, он тоже Повелитель, хотя об этом забывают. Катари... Ее Величество любит его - или ненавидит, он так и не разобрался. Глаза говорили одно, уши слышали другое, и кому, кому было верить? Как было ей помочь? Рокэ - может, а Ричард слишком незначителен и бесполезен, его даже в столице видеть никто не хотел, пока не вмешался Ворон... Щит Талига. Надо рассказать про список, но вот так сразу? Нужно было спросить что-то важное. Что имеет значение перед собственной смертью?
- Я хотел бы узнать, как... Как умер мой отец?
Окделл пришел по делу: не известить, что уходит, не уведомить, что вернулся и поступает в распоряжение монсеньора, он хотел говорить. Алва поднялся и бросил бумаги на стол - закончит потом.
- Он умер быстро.
Это была правда и одновременно то, что хотят услышать все близкие всех умерших в мире. Ричард Окделл не исключение - это нормально, надеяться, что в последние свои минуты дорогой, но потерянный навсегда человек, не страдал. Эгмонт не страдал - Алва не хотел этого. Отец Ричарда был дураком, но дураком искренним и убежденным в собственной правоте, благородным и верным выбранным целям. А еще он страдал и мучился угрызениями совести, совершая подлость, даже после того, как убедил себя, что это ради благого дела. Что, разумеется, было глупо вдвойне, и, в конце концов, погубило его. Если уж собираешься поступиться честью, так пошли ее к закатным тварям, и делай, что должно. Иначе - смерть.
Алва повел плечами. Озноб почти прошел - минутная слабость, но все равно стоило выпить, особенно, если разговор затянется. Хорошее вино - прекрасное средство от ненужных волнений. Он оглянулся, чтобы попросить оруженосца налить ему, но у мальчишки было такой вид, что он передумал и подошел к секретеру сам. Достал бутылку "Черной крови", открыл и наполнил бокал. Вспомнил перекошенное лицо Ричарда и налил еще один, тут же вручив ему.
- Садитесь. Или вы дали один из тех эсператистских обетов: стоять, пока Талигойя не вернет себе былую славу? - он усмехнулся, хотя смеяться не хотелось. Хотелось скорее подобраться к сути, выяснить, чего хотел Окделл, и поскорее отделаться от разговора, а потом напиться к кошкам, и забыть все кошмары и предчувствия. А с бумагами он закончит утром, время еще есть.
- Вам нужны подробности?
Первый же глоток крови разлился по телу теплом, в котором то отчаянно нуждалось. Дышать стало легче, воспоминание о кошмаре истончилось и начало таять, а еще расхотелось отсылать оруженосца. На какой-то миг даже мелькнуло сожаление, что тот уйдет, сразу как только выяснит, что ему нужно - Окделл похоже чувствовал себя неважно и задерживать его было бы неблагоразумно. Но Рокэ не хотелось оставаться одному.
- Мы встали на линию...
Он посмотрел на Ричарда. Мальчишка, не сводивший с него глаз, пошатнулся, лицо как-то судорожно дернулось. Но он устоял на ногах, и постарался принять невозмутимый вид, живо напомнив Рокэ о его первом вечере в этом доме, руке, которую едва удалось спасти, и отважном идиоте, готовом вытерпеть все, лишь бы не выказать ненавистному врагу свою слабость. Сейчас обстоятельства были другими. То, что Алва видел, могло быть просто реакцией чересчур впечатлительной юной натуры на рассказ о смерти отца - и Окделл безусловно был и юным и впечатлительным. Но Рокэ не верил, что история шестилетней давности, которую тот и так знал, может привести в такое состояние. Не после того, как мальчишка бок о бок с ним прошел Варасту.
- Да сядь же ты!
Он встал резко, бокал с вином, оставленный на краю стола, перевернулся - по белому рукаву рубашки, как живые, поползли темно-красные пятна. Рокэ не обратил на них внимания. Преодолев разделявшее их расстояние, он толкнул оруженосца в кресло, крепко сжал пальцами подбородок и заглянул в лицо.
Испарина на лбу и висках. Расширенные зрачки. Сбившееся, тяжелое дыхание. Эти смазанные движения и то, что он едва устоял на ногах. Нервный припадок? Все может быть, с выводами торопиться не стоит. Но и тянуть тоже - у мертвого тела умничать будет поздно.
- Где ты был сегодня утром? - пройди больше времени, для сомнений места не осталось бы, но и шансов у Окделла тоже. - С кем встречался? Что пил и ел?
Он все еще мог ошибаться, кто-то мог просто вывести мальчишку из себя, например, разговорами о смерти отца. Но если он прав, кто и зачем это сделал? Первому маршалу Талига многие желают зла, но кому нужен его оруженосец? Заклятые враги Алвы должны его на руках носить - и носили бы, не бойся так кардинальского гнева. Союзники Рокэ знают, как он не любит, когда вмешиваются в его дела, и никогда не решились бы оказать ему такую "услугу".
Тогда кто? Или все-таки ошибка?
Отредактировано Roque Alva (2018-05-06 11:43:37)
Быстро.
Прозвучало так резко, что Дик не выдержал и отшатнулся, прикрыл глаза, но тут пожалел - в полнейшей темноте голова немного кружилась, кажется, его даже качнуло, но мир вокруг остался таким же ясным в центре и размытым по углам. Немного мутило, но это могло быть и от простого вина - он ничего не ел, просто кусок в горло не лез, а потом махнул целый бокал. Да. Лучше не думать о том, что было внутри. Так легче. У него есть время.
Значит, быстро? И все? Алан тоже, эшафот это, скорее, унизительно, а дуэль... Почти что бой. И только Дик решил сам. От яда. Он не попадет в Рассветные сады, да, впрочем, и какая разница?
В пальцы ткнулся бокал, Дик машинально обхватил тонкую ножку и только потом скосил взгляд - "Черная" или "Дурная"? Какое вино лучше подходит к разговору убийцы и сына убитого? Предателя и Человека Чести? Первого маршала и его несостоявшегося отравителя? Кто из них настоящий предатель? Зачем, эр Август, зачем? Разве это единственное оружие? Ворон тоже человек, разве... Почему именно Дик? Почему Алва вообще его взял, зачем... зачем привязал к себе? В насмешку? Просто так? А ему теперь выбирать, а хуже всего - он выбрал уже, просто попытался исправить. Алва не умрет - зато умрет Дик. Зачем же...
Линия. Мир вокруг снова содрогнулся - или это Дик снова пошатнулся, неосторожно прикрыв глаза, - и больше становиться ровно не хотел. Шел кругами, приглушал все звуки, зато кровь в ушах билась, словно грозилась выплеснуться, словно ей было тесно в его теле, душно. Дик хватанул воздух ртом, почти не видя уставился на Алву - тот смотрел на него снизу вверх, в темных синих глазах блестело что-то неясное, пряталось за отблесками камина, ждал он чего - чего? Линия. Линия это не просто дуэль здорового с хромым, Алвы с Окделлом, линия это равные шансы, шесть шагов и один выпад. Линия это равные шансы. Зачем же, эр Август?.. Зачем? Зачем врать? Зачем... И кто врет? Но зачем врать Алве? Для него чем больше ненависти - тем лучше. Если это правда... это Рокэ должен говорить, что убил бесчестно, он должен насмехаться и спрашивать "Ну что, может,отравите меня теперь, раз вы так слабы, юноша?" Потому что он слаб. Наивен и слаб. Если это правда... Линия.
Среди темных пятен внезапно близкое лицо Рокэ было единственным светлым и четким пятном. Дик видел жесткую линию рта, покрытый легкой испариной лоб, синие глаза - они вытягивали душу, то, что от нее осталось, жизнь - то, что от нее осталось, нахмуренные брови... Зачем он хмурится? Все нормально. Линия - это хорошо. Это чужая, болезненная ложь того, кому он верил, кого считал наставником и из-за уговоров которого согласился взять кольцо. А теперь умирает. Линия это... Нет, умирает он, потому что решил сам. Впервые, наверное, и не отступится от этого решения, да и поздно.
Что он пил? Неважно. Рокэ не узнает - не так. Дик спросит все, что хотел, и напишет письмо, где объяснит. Это его решение, а Алва может помешать, он всегда думает, что управлять чужими жизнями это легко, что ему дозволено, но Ричард - Окделл, Ричард решил сам. Неважно.
- Эр Рокэ, что было дальше? - голос получился неожиданно твердый и спокойный, даже не дрогнул, хотя Дик чувствовал, как по ногам пробежал мелкий озноб. Времени осталось не так уж много, и Рокэ тратил слишком много. Обычно было - не заткнуть, обычно было - насмешки и подколки, а теперь - теперь что? Неожиданные слезы подступили к глазам так резко и почти больно, что заставили задыхаться, но Дик просто вырвался из хватки и отошел, стряхивая с себя прикосновение, пряча момент постыдной слабости. Теперь все.
Он почти что осел в кресло, только чудом умудряясь не выронить бокал, а всего лишь нетвердой рукой поставить на столик рядом. Все.
И еще немного.
- Зачем вы взяли меня в оруженосцы, эр Рокэ?
Что было дальше? Он спрашивает, что было дальше.
Рокэ усмехнулся. А Окделл вырвался и с неожиданной прытью вскочил с места, на котором сидел. Вроде бы только что с трудом удерживал плывущий взгляд, и пожалуйста. Откуда только силы взялись?
Ответ был очевиден, подтверждение нашлось немедленно - это были все силы, что у него оставались. Несколько нетвердых шагов в сторону: трудно понять, хотел уйти или просто мотнуло, - и дурак уже сам, без чужой помощи обрушился в соседнее кресло. Что же, редкие проблески сознания его все-таки посещают. Понимает, что, отступая ползком, вряд ли удастся сохранить гордость.
Видимо, на попытки удержать лицо все его силы и уходили. Рокэ разозлился. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что к чему. Его оруженосец, конечно, тот еще тупоголовый упрямец - в этом, как и во многом другом, он достойный наследник своего отца, но даже он уже должен был понять, что его дурное самочувствие неспроста, проследить простейшие связи и выложить правду тому, кто может его спасти. Но Окделл молчал, изо всех сил старался сменить тему, и причина для такого поведения у него могла быть только одна: он знал и защищал своего убийцу. Он пришел сюда, прекрасно понимая, что происходит, готовился к этому, обдумывал. Вот откуда несвоевременное любопытство и эти расспросы про смерть отца. Глупый мальчишка, которым так легко манипулировать. Стоит только обронить между делом "мы, Люди Чести" или "Что сказал бы твой отец?" - и он твой навек, и сердцем и умом. Скудным своим, недалеким умом.
- Дальше ты умрешь, - ответил Рокэ, резче, чем обычно себе позволял. - Умрешь бессмысленно, так ничего толкового и не совершив за свою короткую бестолковую жизнь. Исчезнешь бесследно, и через год никто уже не вспомнит, что у Эгмонта Окделла был сын. Ты этого хотел? Убить себя, как девица, которая вдруг поняла, что у ночек в компании бравых солдат бывают последствия? Если это то, к чему вы стремились, юноша, нужно было сказать мне еще в первую нашу встречу, я бы позволил дружкам Колиньяра вас прикончить.
Обычно Рокэ неплохо понимал мотивы людей. Просто принимал их к сведению, совершенно равнодушный к надуманным драмам, растоптанным чувствам или тщеславным мечтам, но всегда знал, что подтолкнуло их к решению, заставило поступить именно так, а не иначе. Это понимание было одной из главных составляющих его побед, оно помогало предсказывать ходы противника и действовать на опережение. Но здесь и сейчас Первый маршал Талига должен был расписаться в собственном бессилии: он понятия не имел, что подтолкнуло его оруженосца к самоубийству. Не мог же тот, в самом деле, быть настолько наивен, чтобы думать, будто Алву действительно волнует, какие слухи пойдут после того, как щенок отдаст концы в его доме? Не мог же он быть настолько глуп, чтобы пожертвовать ради этого своей никчемной жизнью?
- Что ты принял?
Можно было попытаться угадать яд по симптомам - но способ слишком ненадежный, да и дозировка неизвестна, как и время отравления. Без всего этого он рискует не отсрочить, а приблизить конец.
- Кто это сделал? - С этим, если подумать, не так уж сложно. Тут, в столице, у Окделла немного людей, которых он стал бы защищать. И еще меньше, если исключить тех, кто слишком глуп или мягок, чтобы выдать ему рекомендательное письмо в Закат, вроде Реджинальда Ларака. - Штанцлер? Катарина? Кто?
Он впился взглядом в лицо Окделла, как будто и правда надеялся прочитать ответ по лицу. Мальчишка выглядел жалко, как и полагается умирающему: испарина на лбу, рассеянный взгляд, болезненно блестящие глаза и нездоровый румянец на скулах. Дорожки слез на щеках - глаза слезились или он просто плакал без всхлипов, тихо, как и полагается обреченным. И это разозлило Рокэ еще больше. Значит, пытается сохранять гордость до последнего? Очень хорошо.
- Знаете, как умирают от отравления, юноша? - он подошел и остановился рядом, опустился на колени перед низким креслом, выждал, пока пустой рассеянный взгляд сосредоточиться на его лице. - Знаете, как будет выглядеть после смерти Повелитель Скал, герцог Окделл, сын Эгмонта Окделла и последняя надежда Надора? Труп, с распухшим серым лицом, глазами навыкате, синими губами. А еще он будет вонять, Ричард. Отвратительно смердеть, так, что это почувствуют все вокруг, потому что скорее всего, вы умрете, захлебнувшись собственной рвотой. Тот, кто вас надоумил, об этом предупредил?
Окделл был перед ним, как на ладони: влажные глаза, приоткрытые пересохшие губы, жадно хватавшие воздух, зрачки, заполнившие почти всю радужку. Рокэ видел, как решимость на его лице борется с отчаянием, и впервые за много лет был на стороне второго.
Подлокотники кресла скрипнули, судорожно сжатые побелевшими пальцами мальчишки - и Рокэ, наконец, увидел это. Незнакомое кольцо с большим красным камнем. Ждать было некогда, он бесцеремонно схватил руку за холодное бледное запястье и стянул с пальца кольцо, немало не заботясь о реакции владельца. Одного нажатия хватило.
- Сколько вы приняли? Как давно? - уже спокойно спросил он, рассматривая россыпь белых крупинок на блестящей деревянной столешнице.
Дик молчал так, словно от этого зависела его жизнь.
Дальше ты умрешь.
Что это, насмешка, понимание, угроза? Рокэ часто угрожал так, будто желал хорошего дня или интересовался погодой - невзначай, мимоходом, стряхивая невидимые пылинки с плеч или поправляя шпагу. Не мог же он понять, что произошло? Мог... Алва мог все - он говорил это сам, Дик должен был это понять, да Дик понял - почти все, что-то билось в голове и ускользало, словно юркая птица в саду с акациями - прыг-скок, прыг-скок, акации... Сладкий аромат, нежность, девичья утонченность... Рокэ - называть его так было забавно, и Дик усмехнулся - что-то говорил, но слова смешивались, наслаивались друг на друга, как слои пирога Кончиты, куда-то уплывали.
Дальше он умрет.
Катари обязательно об этом узнает. Там, в саду, где акации. Она похожа на них... Или нет? Нет, она цветок - нежный, робкий, несмотря на то, что стоит в королевской вазе, инкрустированной золотом и камнями, ее корни неглубоко - только потяни и выдерни, и он завянет, опадут светлые лепестки, сожмутся...
Ему стало трудно дышать, а Рокэ все говорил. Колиньяр? Причем тут только Колиньяр... Он давно мертв. Встретит ли Дик его там, в Закате? О, это будет Закат, такой, как его описывали в эсператистких книжках - сухая тонкая - тощая - рука герцогини Окделл протягивает ему тяжелый переплет, ее губы поджимаются - недовольство и гордость переплетаются так сильно, что не разобрать, - Закат, какой он видел во снах - рыжее, словно грива Роберовского коня, солнце, и башня. И путь только вниз. Нужно шагнуть и остаться на камнях - они будут рады, они шепчут, что будут. Будет ли там Колиньяр? Не хотелось бы. Он все еще не мог забыть его пустого взгляда в никуда - в Закат - и кровавой лужи. Этот запах, Создатель, он...
Рокэ смотрел на него, словно прожигал насквозь. Видел - тоже насквозь. Так ведь всегда было - Дик был глупый и необразованный, смешно, он герцог и наследник, который знает меньше любого столичного хлыща, он герцог Окделл, герцог Надорской земли, он... никто. А Рокэ Алва - все. И смотрел он всегда так, словно в любой момент мог подняться, презрительно бросить - "это стало скучным, герцог Окделл, я освобождаю вас от присяги, перед Создателем? Перед кем хотите." Дик боялся этого и хотел, чтобы эта пытка, эта насмешка над ним - "оруженосец убийцы отца" - поскорее закончилась. Рокэ всегда держался так, словно в любой момент ускользнет прочь, как ты его не держи, бедная Катари, вот, что она чувствовала? Она ведь любила, Дик видел с мукой и принятием, горьким, словно степные травы Варасты, Дик сам мучился и пытался ухватить, а натыкался на воздух. Ветер. Как же ты его поймаешь?
Как же он его ненавидел и... Создатель, это... Нельзя, нельзя, нельзя, сколько ты его не лови, сколько ты не говори...
Хорошо, что он умрет. Хорошо. Там будет спокойно. Там не будет... Эстебан смотрел в никуда. Там не будет ничего.
- Вы говорите чушь, - сказал он, неожиданно - для себя даже - улыбаясь. Дышать было трудно, но из-за яда ли? Из-за глухих не выплеснутых рыданий - по себе, по отцу, по линии, по вере, которую предали и разломали, по любви и ненависти, по бедной Катари, которая, наверное, тоже лгала, потому что хотела спастись, цветок, цепляющийся короткими корнями за землю... Ветер безжалостен. Говорят, ветер обтесывает горы, срывает острые вершины и заставляет двигаться камни вниз. Вниз. На башне ему нужно шагнуть вниз.
Почему-то было страшно и спокойно. А потом стало горячо - Дик медленно посмотрел на свою руку, нестерпимо брызнуло в глаза красным, как кровь, но он ведь не ранен, только отравлен, и как разобрать, сколько там того яда...
- Отпустите, - просипел он, тщетно пытаясь вырваться. Во рту пересохло, бокал стоял рядом - протяни и возьми, но Алва держал крепко, впивался своими глазами, словно острыми шпагами, не отпускал. Никак не отпускал. Как бы Дик хотел стать свободным. Свернуться в кровати и заснуть. Так хотелось спать. Точно, он ведь весь день на ногах, и это еще... Спать хотелось. Он умрет во сне. Отец умер на линии. Зачем же, эр Август, я же... - Вы не смеете...
Алва смел все. Алва смотрел на яд - две, три крупинки. Он выпил... Дик не помнил. Что говорил эр Август? Две на бутылку.
Дик вдруг засмеялся. Было легко. Конец близко?
- Эр Рокэ, - голос был глухой, но все равно дрогнул - стал почти просящим, Дик и просил - протянул руку и коснулся щеки, она была холодной, словно лед, хотя рядом был камин, а они пили. Или это он горел? В Закате ведь горят. Так писалось. Так говорили. Может, он уже в Закате? Он ведь много выпил, больше, чем нужно, он точно это знал. Может это - его Закат? Вечный. Он будет вечно гореть. - Эр Рокэ, я...
Ненавижу. Ненавижу. Побудьте со мной. Мне страшно, эр Рокэ, умирать страшно, а мой отец не боялся, скажите, не боялся же? Алан не боялся. Его сын - Ричард, как я - не боялся. А я боюсь. Вы были правы, я глупый. Только побудьте. Еще немного.
Дик вдруг качнулся вперед, ткнулся лбом в висок и вздохнул. Дышать становилось труднее. Носом уже не получалось.
- Не смотрите, эр Рокэ, - почему-то прошепталось, словно голос сел окончательно. - Не смотрите, хорошо?
Дик сам не знал, что просил; на что не смотреть - на яд, белеющий на темном дереве, на себя, когда все закончится - он ведь будет синий, раздутый, а глаза будут смотреть в никуда.
Поэтому он держал их широко открытыми - и почти ничего не видел, кроме темных волос.
Отредактировано Richard Oakdell (2018-09-19 13:00:59)
Когда Окделл сдался, Рокэ заметил это сразу.
Ему случалось видеть смерть не раз и не два. Смерть бывала разной - внезапной и долгожданной, мучительной и милосердной, несущей избавление. Он видел тех, кто боролся до последнего вздоха и тех, кто сдавался, имея хороший шанс выжить. Но он умел узнавать обреченность и именно обреченность читалась сейчас в глазах сына Эгмонта.
Если бы он только был здесь. если бы мог сына сейчас. Интересно, разглядел бы он в происходящем свою вину, гадал Рокэ, вслушиваясь в жалкое бормотание Ричарда. Раскаялся бы Эгмонт в собственной глупости, видя, до чего довел собственного ребенка? Уловил бы закономерности, просчитал зависимости? Это ведь просто, как сложить два и два - понять, что именно он бросил жизни своей семьи на алтарь мертвой Талигойи. Признать свою вину, вот что по-настоящему сложно.
Жертва Эгмонта была меньшей из всех, просто смешной в сравнении с тем, на что он обрек остальных. Он поступил, как гордец, думал только о себе, затевая свой очаровательный маленький переворот, а когда ничего не вышло, умер быстро и почти безболезненно от руки злодея-врага. Глупцы и религиозные фанатики канонизировали таких. как он, но Эгмонт Окделл не заслужил права называться святым. Эгмонт обрек своих близких на нищету и презрение, лишил жену остатков здравого смысла, дочерей - надежды на достойный брак, а сын - сын его сейчас умирал на руках того, кого стараниями отца больше ненавидел больше всех в мире.
Это Эгмонт Окделл сделал сына марионеткой Катарины и Штанцлера, превратил его в мстителя, заставил идти по своим стопам, лишил права на нормальную жизнь. Это он, Эгмонт, слепил из собственного ребенка самоубийцу: тот так и не смог выбрать между самообманом, столь дорогим сердцу отца и той правдой, с которой столкнулся лицом к лицу. "Это ты убил его".
Алва искренне надеялся, что Закатные твари, терзающие Эгмонта за его гордыню и себялюбие, ненадолго отступят и позволят ему увидеть умирающего сына. Плохие отцы заслуживают того, чтобы видеть, как умирают их дети.
Пальцы Окделла царапнули по лицу, едва коснувшись, но Алва все равно почувствовал, какие они нестерпимо горячие. Из сбивчивого бормотания он понял только, что мальчишка не собирается ему ничего рассказывать - к кошкам, уже все равно слишком поздно для разговоров. Придется действовать исходя из того, что видит.
Рокэ всей душой презирал самоубийц, и будь на месте Окделла кто-то другой, позволил бы довести позорное начинание до позорного финала. Но это все еще был Ричард Окделл, его оруженосец, которого Рокэ учил владеть шпагой и которому обещал дуэль. Ричард Окделл, который своим упрямством и своей глупостью доводил его до ломоты в висках и за несколько месяцев в его доме превратил традицию с бутылкой "Черной крови" по вечерам в насущную необходимость. Рокэ должен был попытаться.
Отец говорил, что нет ничего глупее, чем пытаться определить яд на глаз. Но он же учил, что отчаянные обстоятельства требуют отчаянных мер. Сейчас был именно такой случай. Рассказывать о своих ощущениях оруженосец не торопился, Алва понимал, что если ошибется, Ричард умрет. Он счел риск оправданным - тогда мальчишка всего лишь получит то, чего так жаждал. Зато если он справится и тот выживет, Рокэ еще долго сможет припоминать герцогу Окделлу эту трусливую попытку бегства от жизни с ее сложными и неприятными решениями.
- Дай-ка, - он перехватил руку у своего лица, собираясь посчитать удары сердца, но этого оказалось достаточно, чтобы тело оруженосца лишилось хрупкого равновесия и повалилось вперед.
Горячий, как печка, покрытый липким потом лоб ткнулся в висок, по щеке сухими губами мазнуло знакомое "эр Рокэ" - слишком слабое, чтобы быть привычным. Он что-то еще бормотал, но Алва уже не слышал. Он вернул Окделла в кресло, проверил пульс, заглянул в широко распахнутые глаза, оценил температуру и частоту дыхания - и поднялся на ноги. Нужно было действовать, времени оставалось катастрофически мало.
- Не вздумайте потерять сознание, юноша. Я все еще ваш эр, вы - мой оруженосец, и пока вы еще дышите, мое слово для вас - закон.
Если у Окделла и были возражения, он оставил их при себе и провалился в небытие только спустя полчаса, когда Рокэ сделал для его спасения все, что мог. Теперь оставалось только ждать.
Холодная ладонь обхватила его пальцы, опрокинула назад - мгновение растянулось на вечность, прежде чем Дик почувствовал под головой мягкость оббивки и его чуть не вывернуло, - скользнула по руке. В комнате стало совсем темно, словно перегорели дрова в камине, но ведь их там было еще достаточно. Он слабо понимал, что происходит, но Рокэ куда-то уходил. Он всегда, всегда куда-то уходил, ускользал, всегда был впереди, даже если находился внизу, был во главе, если даже стоял в толпе.
Сил остановить его не было. И не будет, наверное, никогда. Точно, не будет - он ведь умрет. И просил не смотреть. Зачем же он смотрит? И что-то говорит.
- Да где же кабану поймать ворона? - сказала вдруг темнота голосом, похожим на голос отца - Дик уже так слабо его помнил, что едва это осознал.
Действительно, где? Как?
Ответа не было.
Возвращаться в сознание оказалось больно - горло и шея словно горели огнем, который спускался в груди и закручивался в жгучую сосущую петлю в животе. Голова раскалывалась так, будто его кололи иглами или долго били по ней острым камнем - даже захотелось дотронуться и проверить, нет ли крови, но сил пошевелить рукой не было. Снова тошнило, но он откуда-то знал, что не сможет выдавить из себя ни капли. Он был пуст внутри - во всех смыслах, потому что даже воспоминания, смутные и темные, обрывистые, казались далекими и ничего не значащими.
Когда в Надоре весной, бывало, вылавливали и откачивали счастливчиков, угодивших под обманчиво твердый, уже начавший таять, лед, они говорили, что это словно второе рождение. Им хотелось жить. Они цеплялись за нее, выплевывали смерть с водой и жадно глотали воздух. Дик ничего такого не чувствовал. Хотелось, чтобы его оставили умирать, а не настойчиво звали, вливали какую-то дрянь и... заставляли... унижаться... Память подсовывала новые и новые подробности, даже удивительно, что он смог запомнить Хуана, но, видимо, слишком отпечаталась его крепкая хватка и ненавидящий взгляд. Лучше бы убил. Лучше бы...
Дик приоткрыл глаза и медленно осмотрелся, стараясь не дергать головой. Комната была знакомой до скрипа в зубах - его собственная, и это было лучше, чем серые стены подвала, но все же...
Лучше бы он умер. Он ведь так и рассчитывал, когда сидел в той таверне, это потом, в кабинете, все пошло не по плану, потому что с Алва ничего и никогда не получалось так, как нужно! Дик его ненавидел, и ненависть эта стремительно возвращалась к нему вновь, понемногу вытесняя жуткую боль в висках. В комнате стояла тишина и затхлый тяжелый воздух. Хотелось встать и настежь открыть окно, но Дик не мог пошевелиться. Тело ощущалось чужим и незнакомым, неповоротливым; он с усилием повернул голову - единственное, что ему подчинялось, - и посмотрел на руку. Попробовал пошевелить пальцами - и ничего не вышло. Он словно просыпался после тяжелой военной попойки - но никогда он столько не пил и никогда ему не было так плохо.
Лучше бы он умер.
Лучше бы ты умер.
От боли, стыда и злости он задышал чаще - и, пробуждаясь, застывшие было легкие выдали нечленораздельный хрип. Тут же рядом кто-то зашуршал тканью, ему на голову опустилась чья-то рука - мягкая, наверное, женская, - и смутно знакомый голос сказал:
- Не нужно двигаться, дор Рикардо. Вы должны беречь силы, мы думали, вы... - голос осекся и изменился: - Подать воды?
Дик смог только кивнуть. К губам прижалось стекло, от света, падающего через окно, Дик не мог разобрать лицо склонившейся, но это было и не важно. Он жадно глотал воду до тех пор, пока его не отстранили и не залепетали о том, что много нельзя, иначе его снова стошнит. Дику хотелось крикнуть, чтобы ему не мешали, но сил все еще не было. Он бессильно упал обратно на подушки.
- Я позову соберано.
Дик промолчал. Он ничего не смог сделать. Лучше бы он умер.
А может, лучше бы все-таки умер Алва?
Лучше бы он умер.
Утро застало их там же, в кабинете: Ричарда, бледного как полотно, с трясущимися, синеватыми губами и впалыми глазами, и Алву в заляпанной красным вином и черной рвотой сорочке. Бумаги, в которых он до того кропотливо описывал дела Алвасете, так и лежали у камина, рассыпанные и забытые. Свечи, расставленные повсюду, все еще горели - он не дал себе труда их погасить, и не помнил, как их зажигал - если это вообще делал он. Окделл лежал на полу: под головой - скатанный в валик камзол Рокэ, спутанные тусклые волосы облепили лицо комками серой пыли. Рядом, на полу громоздились одно рядом с другим: кувшин с водой, ступки, тарелки, стеклянные бокалы в черных разводах: нужно было видеть, в каких пропорциях он смешивает компоненты.
Прошел час с тех пор, как Алва перестал вливать в него противоядие порция за порцией - телом мальчишка был до прискорбия слаб в противовес непоколебимому духу: Рокэ понятия не имел, что творится в его глупой голове, но имени своего отравителя тот так и не назвал, что бы ни бормотал, сколько бы ни бредил. Даже когда понял, что ему вот-вот придет конец, не сдался. Значит либо сделал это сам, либо выгораживал подлеца, других причин скрывать правду Алва не видел. Взошедшее солнце едва проникнув в окно выхватило покрытое липкой испариной лицо Окделла: тот был без сознания, но губы едва заметно шевелились, грудь вздымалась - он дышал.
Мальчишка выживет, понял Рокэ. Вопреки собственным стараниям, вопреки страстному желанию издохнуть, Ричард Окделл будет жить.
Он перенес его в комнату и сидел рядом еще несколько несколько часов, пока солнце не поднялось из-за крыш домов, следил за малейшим изменением дыхания, и время от времени бесцеремонно оттягивал веко - увидеть, как зрачок реагирует на свет. Противоядие больше не давал, только воду - столько, сколько требовал истощенный, обезвоженный его стараниями организм. Когда дыхание Ричарда выровнялось, а глаза под веками перестали метаться, когда бедолага провалился, наконец, в глубокий, тяжелый сон, Рокэ ушел, оставив четкие указания дежурившей у кровати прислуге.
Предстояло уладить кое-какие дела, прежде чем заняться будущим Окделла. Теперь, когда это будущее у него снова было.
К обеду, когда Ричард, наконец, окончательно пришел в себя, выглядел он еще хуже, чем в день отравления. Изо рта у него больше не шла пена, его умыли, обтерли и переодели, он смотрел осмысленно и дышал ровно, но если бы кто спросил Рокэ, он бы сказал, что еще никогда наследник Эгмонта Окделла не был так похож на собственный труп. Синюшный, костлявый, с запавшими щеками и потрескавшимися губами.
- Выглядите отвратительно, - сказал он просто потому что это бросалось в глаза. - Надеюсь, чувствуете себя соответственно. Будет вам урок, когда в следующий раз решите, что смерть - это хорошее решение ваших проблем.
Он посмотрел на Ричарда и что-то было в его глазах - какое-то выражение, ясно свидетельствующее о том, что он захочет спорить. Алва качнул головой.
- Молчите. Вам слово уже давали, и вы не воспользовались шансом. Теперь слушайте. Я уезжаю через несколько часов: появились срочные дела, о коих вам больше знать не нужно. С этого момента я освобождаю вас от клятвы и обязанностей моего оруженосца. Но вы вправе оставаться в этом доме на правах гостя столько времени, сколько потребуется вам, чтобы восстановить силы. Должен заметить однако, что чем раньше это произойдет, тем лучше будет для вас. Сразу после выздоровления вы отправитесь к маршалу Эмилю Савиньяку и поступите в полное его распоряжение. О вашем прибытии маршал уведомлен, вас уже ждут. Вопросы...
Алва начал и тут же передумал. Окделлу только волю дай, снова заведет свою волынку про верность и предательство, а у него не так много времени, чтобы выслушивать этот бред.
- Вопросы, если они возникнут, зададите Хуану. Прощайте, юноша. Ради вашего блага и моего спокойствия, надеюсь, мы больше не встретимся.
Он вышел из комнаты, не взглянув на мальчишку, возможно даже слишком поспешно, но только лишь потому что очень спешил. Фельп ждал его. Война ждала его, целительная и очищающая. Не оставлявшая места мыслям о глупой, затеянной от скуки игре, которая едва не обошлась ему слишком дорого.
Конечно, Алва пришел не сразу. Дик и не ожидал, что к нему кинутся сразу же, едва он проснется, более того, эта встреча его страшила так, что от волнения он сжимал ослабевшие пальцы в кулаки. Не нужно было позволять Кончите - да, точно, это был ее голос над ним - звать соберано. Не нужно было выживать. Как так вышло, что он выжил? Он ведь принял больше, куда больше, чем говорил эр Август...
Воспоминание о том, кого он считал единственным другом, единственным "своим" среди всей чужой и чуждой Олларии, вышло до того неприятным, что он скривился и снова почувствовал тошноту. В памяти всплыли и спокойная, словно увещевательная речь, понимающие взгляды и грустно качание старой головы. Он говорил, что Ричард Окделл - последняя надежда Талигойи вновь возродиться. Что в новой истории он будет Ричардом Героем, Ричардом Освободителем, а на деле...
Ричард Отравитель.
И даже это он не смог довести до конца. Против Алвы, кровного врага, убийцы отца!, у него не поднялась рука и не хватило духу. Ричард Трус. Предатель. Что бы сказал отец, если бы мог видеть? Если бы он был жив, что было бы?
Слезы текли даже через плотно сжатые веки, но всхлипнуть себе Дик не позволил ни разу. А потом они высохли, и тугой железный обруч перестал сжимать грудь. Стало вдруг все равно - на то, что было до, на то, что происходило сейчас и будет потом. Кто знает, поймет ли Алва, что на самом деле произошло? Вдруг подумает, что Ричард хотел отравить его, но не вышло? У него ведь вечно ничего не выходит. Алва, наверное, убьет его.
Да, пусть убьет его, как убил отца. Оборвет все одним выстрелом, одним взмахом - только пусть побыстрее. Жизнь после позора казалась унизительной и недостойной. Зачем, зачем эр Август так поступил? Понимал же, что делает с Диком, понимал! Он же кансилльер, конечно, он понимал, а Дик... Зачем только...
Алва явился тогда, когда безразличие, поначалу едва ощутимое, накрыло его с головой и отступило, оставив после себя только горечь и бессвязную горячность. Ричард никогда больше не хотел его видеть - было так страшно, и в то же время хотелось поскорее с этим закончить. Извиниться - и не извиняться никогда, плюнуть в лицо, как не приличествует герцогу, ну да ведь Окделлы никогда не были отравителями, а он - да. Оправдываться, что это не он, что он не знал, но в глубине души Дик все равно знал. И не собирался унижаться. Честный бой - возможно, Алва все-таки согласится на линию.
Он и собирался это предложить, едва дверь открылась и знакомый силуэт возник на пороге, но горло не повиновалось, а Алва окинул его таким взглядом, что Дик вздрогнул, как ударенный. И просто молча слушал. Грудь снова сдавило, внутри тяжело переворачивалось что-то, чему он не мог дать объяснения, но почему-то казалось, что даже самые жестокие побои не смогли бы... ранить его больше, чем то, с каким спокойствием и презрением говорил Алва о том, что освобождает его от клятвы.
За все, что Дик сделал - или пытался сделать, пускай даже мысленно, пускай даже одно мгновение, но он согласился его отравить, - Алва от него отрекался. Выкидывал, словно щенка, который испортил ковер и даже его породистость не могла оправдать нанесенный вред. Наверное, так оно и было. Как же Дик ненавидел его за эти слова, который давались Алве с такой легкостью. С такой же легкостью он отдавал приказы в Сагранне. Топил деревни. Выигрывал бой с численным перевесом противника. Вычеркивал его, Дика, из своей жизни.
Это было правильно.
Лучше бы он его убил сразу.
- Лучше бы вы меня убили! - хотел крикнуть он, но горло все еще сипело, а Алва давно вышел, даже не ожидая его ответа. Просто сообщил факты, распоряжаясь им, словно вещью. И был, наверное, вправе.
Как и все, что он делал, он делал абсолютно правильно. Так думали все.
Ричард Окделл был спасен убийцей своего отца.
Лучше бы он был мертв.
Дик не знал, сколько пролежал в оглушительной тишине. Может, день, а может - всего лишь несколько минут, но силы словно разом покинули. Он провалился в зыбкое марево, просыпался и снова провалился. Однажды он почувствовал чьи-то руки на своем лице, но веки были слишком тяжелые. Закрывая глаза, он видел кошмары, кровь и яркое, почти невыносимое солнце и не мог отвести глаз.
Зато когда окончательно проснулся - резко сел на кровати, загнанно дыша, словно пробежал несколько хорн или же, кажется, он свалился с башни? - то до него вдруг ясно дошли последние слова Алвы. Бывший монсеньор отказывался от него - позор, но куда большим позором было принести ему клятву на площади Святого Фабиана. Но самое важное - его не отправляли в темницу. Его отправляли в военный гарнизон к Савиньяку. Ему давали второй шанс. Его делали должником - что же, пусть так.
Дик надеялся, что когда-то сумеет отплатить. А потом - потом он вызовет Алву на линию. И будь что будет.
Они обязательно встретятся, что бы Рокэ Алва там себе не думал.
Отредактировано Richard Oakdell (2018-11-14 19:25:14)
