[nic]Nathan Drake[/nic][status]саллин модник, ларин негодник[/status][ava]http://s7.uploads.ru/zvfK0.png[/ava][lz]<center><b>Нэйтан Дрейк</b> <sup>27</sup><br> man "holy crap" and "i don't got <a href="https://unirole.rusff.me/profile.php?id=794" class="link4";><b>you</b></a>"<br><center>[/lz][fan]UNCHARTED TRILODY[/fan]
[sign]
всю жизнь мечтал об одном:
тебя бы повстречать средь умирающих теней
предместий городских, одну и одинокую.[/sign]
the devil grins from ear to ear
when he sees the hand he's dealt us
points at your flaming hair,
and then we're playing hide and seek
— 🌠 —
— Где тут хаммам?
За резной тяжёлой дверью смолкает уличный шум — ни такси, ни автобусов, никаких сирен — лишь это душное место и этот голос: хриплый, горловой, так часто срывающийся на фальцет.
На грани смерти и затянувшейся истерики я узнаю, кому он принадлежит.
Мистер-везение, «это мне по плечу» − вот он я, Нэйтан Дрейк, просто парень, который оказался чёрт пойми где и чёрт пойми зачем. Просто парень, придумавший своё родство со знаменитым мореплавателем между восемью и девятью вечера. Просто парень, который иногда делал бакс-другой на своём увлечении, а теперь насмерть истекает кровью.
Вот и всё, парень — это конец, это навсегда — улыбнись и сделай этому миру ручкой.
Администратор в мотеле говорит, что все комнаты заняты, что ему чертовски жаль — штанина насквозь пропитана кровью — что мне нужно проехать ещё пару-тройку лишних миль, чтобы найти свободное местечко. Я стою, крепко зажимаю вскрытый бок и смотрю как в его глазах играют пренебрежительные нотки; как он нервозно посматривает на телефонную трубку прямо на стойке регистрации — «ну же, приятель», словно говорит он мне, «отвернись и я тут же вызову копов».
«Только дай мне повод»
В баре играют сразу три забойные группы — с тяжёлой головой и окровавленной одеждой я вспоминаю, как ударил того козла телефонной трубкой — ударил так крепко, что у его бабушки кровь пошла носом.
— Самахни?
Я поднимаю одичалый взгляд; в переднике, который не мыли со времён Рейгана, с мутной кружной разливного пива официант с усами в стиле Меркьюри сверлит меня почти обвиняющим взглядом; интересно, это всё из-за кровавых разводов на полу? Он похож на дальнего родственника Виктора-чёрт-бы-вас-всех-побрал-Салливана: так же поджимает губы и даже объят тем же плотным сигарным душком; по правде говоря, на их реальную схожесть я бы на вашем месте не рассчитывал — кое-кто тут вроде как медленно теряет сознание от потери крови.
В потоке жуткой брани и открытых ртов я ощутил себя студентом-подростком, «платформа девять и три четверти, археологический курс», этаким мамкиным сынком, который бросил университет — и это при том, что в университете я никогда не учился.
— Туалет… уборная… хаммам... сортир… очко… Твою мать, я тут до смерти истекаю кровью… где здесь чёртов унитаз?
Человек сорок, не меньше — мимо меня проносились незнакомые люди. В искусственной, в запертой темноте мелькали ртутные вспышки; звук казался чем-то вещественным, почти зримым — мысли Меркьюри-официанта словно неоновая вывеска отражались на его хмуром лице: «что этот тупой мудила от меня хочет?» — я был повторил, но к горлу уже подступил ароматный шмон тысячи косяков и папирос, забитых сушёной травкой.
А ещё говорят, что у выгребных ям нет своих достопримечательностей.
И пока я, честное-бойскаутское, пытался не сблевать от тяжёлого запаха курительного гашина, до моего нового знакомого наконец дошло.
— А-а! – он незаинтересованно, почти буднично ткнул свои толстым пальцем куда-то в сторону — и тут же поплёлся дальше, растворившись в дыму и мечущихся тенях подобно сказочной фее.
Ну спасибо тебе, Динь-динь, чтобы я без тебя делал.
Я едва сдержался, чтобы не выбить все его золотые парадные коронки — я был на пол пути к этому, пока в горле стояла неотвязная, почти ватная, застоялая блевотина. В самом деле, мистер Меркьюри, к чему волноваться; тут просто парень с окровавленным боком, который едва стоит на ногах — какая к чёрту помощь?
Привалившись к стене, я чувствовал, как весь правый бок свело от очередного приступа жуткой боли. Кровь, моя чёртова кровь уже начала запекаться, футболка насмерть прилипла к коже.
Дело закрыто — лишь на секунду мне показалось, что глубокая рваная рана больше не кровит.
Слабость подступала со всех сторон; мысли тянули вязкой неоднородной жижей. Вот он я, очередной археолог-самоучка, «посмотрим, кто посмеётся последним». Вот он я, вспотевший и предвидевший, что дела мои совсем плохи.
Нэйтан Дрейк, расхититель Шамбалы и писсуаров — звучит плохо, а выглядит ещё хуже.
Стоило мне сделать пару нетвёрдых шагов по короткому ряду ступенек — согревая мой распоротый бок, кровь потекла снова.
Окровавленный, одной ногой в могиле — всего лишь тот самый Нэйтан Дрейк, наполовину выживший беглец в дыму чужой страны.
Поверьте, я знаю — не каждому посчастливится упасть так низко.
И я падаю, я продолжаю расхлёбывать то дерьмо, в которое впутался; не малец, а так легко попался — найдя дверь туалета, я едва не ввалился в кабинку вместе с двумя тучными дамами и тискающим их мужчиной. Пор атволитос, приятель: вместо этого я распахнул хлипкую дверь пинком ноги.
Никакого уединения — «только тронь меня, кретин, и я достану нож»: на лице очередного отребья с длинными сальными волосами было написано стойкое недовольство на гране конфликта; «успокойся, приятель, не кипятись», мой ответный взгляд, похоже, не слишком ему понравился — и завсегдатай подобных местечек вернулся к увлекательному изучению топологии собственного черепа.
Это было невероятно — впрочем, даже мне иногда должно везти?
Спасибо, вселенная, это очень мило с твоей стороны позаботиться о парне, подыхающем в грязном сортире.
С благодарностью покойника, с трудом умирающего я пробрался в тесную кабинку — тут же запер дверцу на затхлый проржавевший шпингалет и вздохнул; глубоко, всей грудью — голова гудела так, что хотелось оглохнуть. Я постоянно терял опору под собственными ногами и тяжело осел на повидавший лучшие деньки унитаз, предварительно опустив крышку.
Я здесь, вне зависимости от сожаления. Вот только... что теперь, наш чудесный классный распрекрасный авантюрист? Наберёшь Салли по сливному бачку? Придумаешь как себя залатать и выйдешь отсюда как ни в чём не бывало?
Счастливого рождества, Нэйт — твоя песенка спета.
Взглянув на циферблат разбитых часов, я рассмеялся. Я хохотал как придурок, как поехавший кретин, сидящий на засранном унитазе. Всего лишь один раз, я рискнул работать с ней только один раз — в своём нынешнем полу осмысленном состоянии, я дал себе слово никогда не связываться с женщинами. Никогда не доверять мисс «милашка-археолог в пятом поколении» Крофт, никогда не встречаться с девушками по имени Лара и, ради всего святого, перестать наконец думать собственным членом.
Очнись, приятель, после такого ты оказался одной ногой в могиле.
Вытащить липкую от крови футболку, оторвать её от одеревеневших штанов оказалось непросто — я серьёзно; мои руки напоминали варёную резину, а пальцы дрожали как у долбанного наркомана — после любого движения перед глазами лежала нездоровая бледная пелена. Придётся перетерпеть — и я гортанно рычу, я с усилием отрываю прилипшую к коже разрезанную сбоку футболку.
В минуты памяти и боли мои руки быстро окрасились в цвет крови.
Ещё раз, Нэйт, ты уж постарайся — я потянул окровавленную футболку наверх — влажная ткань с мерзким хлюпаньем отошла от раны, закровила и, тут же, обнажила беззащитный правый бок. В таком положении совсем легко попасть или глубоко ударить под рёбра — я знаю, я всё ещё чувствую тот удар — моё тело прожёг очаг острой боли. Даже моя кровь — особенно тёмная в приглушённом свете — окрасила стены грязной затхлой кабинки.
После такого чувствуешь себя особенно омерзительно.
Не верите? Потрогав рукой сочащуюся рану, я устало, почти загнанно выругался сквозь зубы. Тупой нож — кто бы мог подумать, что самое тупое оружие в руках самого тупого охранника окажется таким болезненным — прошёл от самого правого соска вниз, заканчиваясь у моего пояса.
И что же теперь, старина — я мысленно прикинул свои шансы на спасение.
Глубокая — глубже только Марианская впадина; откровенно говоря, дела моих хуже некуда.
Твоя песенка спета, мужик.
Не знаю почему, но я вновь заржал, заржал как безумный. Возможно я, мистер-везение, сирота от мира археологии смеялся от абсурдности всего происходящего. Возможно, мне было весело, что я сдохну в самом дерьмовом районе, сидя на самом дерьмовом унитазе. Возможно я смеялся потому что совсем не такую смерть себе представлял.
Будем честны — я превратил себя в загнанную раненную крысу.
А кровь — моя долбанная кровь — всё текла, согревая правый бок.
Я облокотился на стену и медленно закрыл глаза — слабость окончательно превратила меня в развалину.
Если подумать, меня рассмешило то, что на хвосте у меня весели копы — целая туча озлобленных копов и свидетель-администратор со сломанным носом. И я до идиотизма ярко, словно это уже происходило на моих глазах, представлял, что с ними будет, когда они найдут моё остывающее тело в этой засранной кабинке.
По правде говоря, у меня самого пошла голова кругом от такого идиотизма.
Я смеялся сквозь зубы — так или иначе во всём этом дерьме было немало забавного.
Скатав липкую от крови футболку, я подложил её под голову — что тут скажешь, меня одолела усталость и приступ глубокого и постоянного наплевательства.
Всего лишь очередной момент простой человеческой слабости.
Я ждал картинок из своей жизни и оглушающей тишины в голове, я ждал лицо матери, своего старшего брата — хоть что-то, чем нас так пичкают во время жизни. Чего-то, о чём твердят все мировые религии — как-то так и умирают закоренелые атеисты в на чужом засранном унитазе.
Веселье продолжается — тут подкатила моя новая подружка тошнота. Пришлось сесть на сортире ровно, как по-струнке — навевает воспоминания?
Когда пришёл озноб, я попытался остановить кровь — руки у меня дрожали, пальцы онемели и отказывались слушаться. Плохая идея — попытавшись подняться, я закинул футболку на дверь своей спасительной кабинки. Мой личный пропуск на тот свет — оказалось, что дрожали у меня не только руки. Я в целом напоминал себе мясное желе от которого уже отрезали кусочек.
Отмотав кусок туалетной бумаги от серого хрустящего рулона — звучит что надо — я спустил воду. Макнул комок в унитаз, испытывая целую палитру вдохновляющих ощущений; вот это я понимаю, первая помощь умирающему — стараясь не думать об этом, я осторожно обтёр собственную рану.
Похоже я поспешил назвать её глубокой — приятель раскроил мне два чёртовых ребра; твою мать, до чего же больно!
Это до боли напоминает то проклятое пробуждение в сорвавшемся поезде.
У меня сбилось дыхание — от сильной потери крови я начал задыхаться; в горле першило от собственной крови.
Странные мысли стали посещать мою голову; я бы назвал их предсмертными, нечестными по отношению ко мне.
Но я не противился. Я дал им себя заполнить.
«Я сын самоубийцы и настоящего говнюка. Моя мать умерла после моего рождения. Отец отдал меня в приют. Без имени. Даже без толики сожаления. Я никогда его видел. И мне совершенно не жаль, если он умирает. Сейчас, в эту долбанную минуту. В какой-то другой засранной кабинке. На другом унитазе и в другом конце мира.»
«…» Нэйтан Дрейк — слишком увлечённый парень; он слишком наивен и мечтателен; просто мальчишка, который вырос на историях о пиратах и затерянных сокровищах. Просто мальчишка и сирота, который никогда не был потомком Дрейка. Который предпочёл путь вора и последователя.
Нэйт — просто хороший парень Нэйт — всегда выбирал побег. Ведь это же так просто: побег из приюта, побег от спёртости такой скучной — такой реальной — жизни. Всегда выбирая побег, он бежал лишь от прошлого и самого себя.
Тот, кто мечтал жить приключения выбрал и смерть — рискнув и проиграв всё: и это похоже на сдержанное слово.
«…» Нет, умирать не так уж плохо. Если хорошенько подумать, то не нужно больше подниматься, не нужно думать о завтрашнем дне, который вновь выставит тебя неудачником.
Собственное бессилие изолирует меня, отделяя от всего человечества.
Тебя окружает покой — стихает музыка, гаснут огни, дым растворяется — лишь ты и состояние на полувздохе.
А затем приходят голоса.
Мутные лица и мелькающие отражения — я сползаю с унитаза по одной из окровавленных стенок. Приятель, как ты мог позабыть правило Олгрена — никогда не связывайся с женщинами, чьи проблемы заметно больше твоих.
Она была как раз из таких — та, кто виновато улыбается, нежно, чуть отсутствующе; та, кто искушает густотой блестящих ресниц и, тут же, так ободряюще хлопает по плечу. Леди «глаза бедовые» Крофт. Я выцеживаю болезненную, полупустую улыбку и сам не знаю почему — качаю головой. В её глазах искрятся холодные и такие далёкие звёзды.
− Не в этот раз, малышка Крофт.
Быть может — уже никогда; твоё лицо разбивает мне сердце.
Мне жаль, чертовски, откровенно, с придыханием — так бывает жаль лишь неудачнику — от дикой боли темнеет в глазах. Обтирая окровавленные стены, пара крепких рук с трудом вытаскивают меня из туалета и выносят прочь — разве смерть работает вот так? Нет, пожалуйста, только не назад, только не в тюрьму — я вконец обессилел и даже рукой шевельнуть не могу; как же сильно хочется кричать. Кричать от несправедливости, от чёртого непонимания — может, я уже и мёртв — отпустите, вы слышите? Я не хочу звонить Салли, я не хочу беспокоить Хлою или Елену — не велика моя потерять — я не хочу говорить что-то, что поможет мне спокойно выдохнуть. Я не хочу, слышите? Пожалуйста, не вынуждайте меня говорить это…
Высказать ей всё, что о ней думаю — при смерти, на пол пути к свету — ни за что на свете, слышите меня?
Просто идите к чёрту — сил уже не осталось.
Лишь обрывки чужих фраз, лишь горячая, горькая кровь на языке. Лишь её голос… пожалуйста, не отнимайте у меня и это.
Я открываю глаза, я вздыхаю полной грудью. Режущая боль в правом боку служит напоминанием и напутствием — нет, мне ничего не приснилось.
Той ночью я пытался сбежать из тюрьмы — глупо, неуклюже — я проявил себя как любитель и в меня воткнули нож. Вот так просто, по щелчку пальцев — просто в тот миг голодное бешенство одолело моего тюремщика. Он вонзил в меня нож, тупой, столовый — просто сделав то же, что и все. Он пытался остановить — или правильнее сказать убить? — без откровения, без новых приговоров и лишних уловок.
Обычный нож. Обычный тупой нож под моими рёбрами.
Но я выжил; человек с счастливой улицы, с целым золотым столовым сервизом во рту. Ведь я должен — я был обязан — сдохнуть на том засранном унитазе, в той окровавленной кабинке.
В баре, где Меркьюри с золотыми коронками подаёт дешёвое теплое пиво.
Но я кое-что понял; здесь и сейчас, в чужой стране, в чуждом мне музее мне захотелось повернуть время вспять. Перестать ловить восхищённые взгляды, перестать рассказывать о гибели Моравского княжества. Обнулить, сжать, скрыть своё прошлое — я рассказываю о 898 году от рождества Христова, когда на равнину Паннонии ворвалась венгерская армия. Я рассказываю о судьбе аваров и ощущаю режущую боль в правом боку.
Я хотел забыть нашу встречу; сколько времени прошло?
В ленивых набросках доспехов венгерских рыцарей я пытаюсь отвлечься — от боли, от звонкого смеха; тяжелее лишь воспоминания. Я пытаюсь отвлечься от мира, который вновь пытается окунуть меня в тот засранный унитаз — всё повторяется.
На периферии, на краю собственного зрения я замечают движение — и всё возвращается.
Всё возвращается на грёбанные круги своя — ну привет тебе, неприятность с крыльца имени Нэйтана Дрейка.
Почему я, почему это происходит со мной?
Пекло вспыхивает передо мной — я вижу призрака из прошлого и вновь оказываюсь в той засранной, в той окровавленной кабинке. Я задыхаюсь, я тону от приступа паники и роняю карандаш — правильнее будет сказать, что из рук у меня валится всё. Неосторожный шаг назад, ещё один — мир кренится и вальсирует; голоса смеются, они насмеются надо мной.
О чём ты только думал, парень? О чёртовом свидании?
И оно правда меня ждёт — жаль что лишь с неприятным, с грязно-витиеватым узором ковра.
Я падаю на экспозицию, я ломая манекены и постаменты — тут же тону в тяжёлых доспехах и тупом оружие. Побеги, всегда лишь одни чёртовы побеги — здесь вправе упомянуть о развитии чёртовой фобии.
Под грудой завала меня донимает режущая боль в правом боку — я скалюсь, я осуждаю; обвиняю себя и весь сломанный мир. Исправить и изменить ничего нельзя — режущая боль и приступ злости заставляют меня сжать зубы.
Я позорно стаскиваю со своей головы грубый шлем и начинают выискивать свой дневник с записями.
— Нет-нет-нет и ещё раз нет. Только не ты и только не снова.
Она вернулась, чтобы подшутить над тобой, Нэйт. Всего лишь человеческое сострадание — в момент человеческой слабости.
Я решаю уйти — пристыженно бежать, уносить ноги — я подхватываю рюкзак в тот самый момент, когда куча охранников скручивают мои руки. Совсем как тогда — я горько усмехаюсь, я заваливаюсь на грязный ковёр и мечтаю сдохнуть в той злополучной кабинке с унитазом; четыре на шесть — звучит как роскошь.
Только не Крофт, — думаю я и сцепляю собственные зубы.
Только не на мою голову, — думаю я и закрываю уставшие глаза; смирения, сколько же во мне смирения.
Пожалуйста, только не она.
Только не снова.
Отредактировано Wei Shen (2018-09-24 23:34:33)
