- Пощады… - едва слышно шепчет скорчившийся на  гнилой, вонючей земле Клоаки эльф; надрезанное ухо кровоточит, худое лицо искажено болью. Под рукой – длинный кусок дерева, почти что ветка, чуть заостренная с двух концов – достаточно длинная, чтобы быть посохом. Или боевым шестом – но мастеров боевых шестов в Киркволле можно увидеть разве что на ярмарочной площади в праздничный день. Не то, что проскальзывающие меж обломанных сучков короткие разряды молний, и тянущийся вверх морозный дымок.
- Пощады, сэр… пощадите… - обморочно шепчет эльф разбитым ртом; лейтенант опускает руку – с латной перчатки капает кровь.
- Берите его, - кивает рыцарь-капитан своим людям; храмовники, бряцнув доспехами, обступают оборванца, поднимают его на ноги.  Латный сапог наступает на палку; морозный дымок еще слегка тянется, напоследок – перед тем, как дерево с громким хрустом ломается.
Эльф оборачивается с приглушенным воплем, почти рыданием, словно сапог храмовника наступил на горло его ребенку. Пытается высвободить заломленные руки, но тщетно. Только прилетает еще разок по костлявой скуле – так, что тот и вовсе обмякает, вроде как, потеряв сознание.
- Это вот было лишним, - хмуро бросает Каллен, поднимая обломки посоха, с которых осыпается клоачная грязь. Если отступник приживется – «если!» - все же приживется в Казематах, то его прежний посох может поначалу сослужить добрую службу. Каллен, само собой, не маг, и не разберется, сколь силен был этот посох, и вообще, был ли чем-то особенным, но говорить о цене и ценности привычного оружия ему незачем.
- Двинулись, - старый подъемник в полутьме Клоаке еле-еле виден. Наверху неохотно брезжит серый рассвет – раннее весенне утро, холодное и промозглое – ночью над Киркволлом пролился дождь, и под ногами теперь хлюпают вонючие лужи. Храмовники, обведя напоследок пространство близ подъёмника факелами, поднимаются на платформу. Кругом – никого. Все попрятались. Или спят, забившись в норы, словно крысы. Так, будто крысу, выволокли и этого бедолагу, - эльф, вроде бы, уже пришел в себя, и сейчас уныло шмыгал носом, опустив лицо. С кончика острого носа тянулась капля – жалкий, молодой еще, напуганный до мокрых порток. Откуда такой? Из эльфинажа?
- Как твое имя, отступник? – тот вздрагивает от звука голоса. Рыцарь-капитан не выглядит приветливым или дружелюбным – мрачный от усталости после бессонной ночи, с длинной царапиной поперек щеки, да и в грязи Клоаки едва ли не по ушли. Сильверит доспехов тускло светится в серых рассветных лучах. Прочие храмовники выглядят ничуть не лучше. У одного сломана рука, и неудобно перевешенный за спину щит гремит на каждом шагу; почти все – в ожогах и копоти. И в крови – чужой, но местами и собственной.
Этот вот доходяга – последний из группки отступников, что пряталась в недрах Клоаки сегодня ночью. Одна из десятков, сотен? – порой сэру Каллену казалось, что ублюдки плодятся, точно крысы. Откуда в Киркволле столько отступников? – ответ не слишком требовался ему, говорящему, точно эти отступники, с тяжеловатым ферелденским акцентом. Пусть Мор и кончился, - при мысли о нем ударяет словно под дых, - тлетворное его дыхание отравляет южные земли и по сей день. Негде жить; осквернённые земли не могут дать урожая, а истребленные деревни так просто не заселить. И потому бегут – и люди, и эльфы, по сей день бегут туда, где, как  им кажется, жить будет легче. Отчего же именно в Киркволл бегут такие, как этот – загадка для рыцаря-капитана.
- Имя? – резче повторяет он; эльф неловко прижимает окровавленное ухо к плечу, шмыгает носом.
- Деланис, сэр. Мое имя Деланис.
- Откуда ты? – тот ёжится.
- Из эльфинажа, сэр, - храмовники переглядываются. Ничего удивительного, и ничего приятного. Эльфы крепко держатся друг за дружку, как бы то ни было. Искать информацию среди них – все равно, что искать иголку в стоге сена. Но этот Деланис так перепуган, что толк из разговора с ним вполне может выйти.
- Скажи-ка, Деланис, и как же вышло, что ты связался с теми магами? – у одного из храмовников по шее тянется плохо выглядящая темная ссадина – след от руки мертвеца. Один из ублюдков-магов принялся поднимать мертвых, и оскаленный скелет едва не свернул солдату шею, прежде чем щит рыцаря-капитана не раздробил его гнилой череп.
- Я… я… я не с ними, - мотает остроухой головой Деланис, и сведения из него начинают сыпаться, точно горох из дырявого мешка. То, как храмовники расправились с отступниками, впечатлило бы и более сильного духом, видит Создатель. Чего уж говорить о нищем доходяге, которому, но неопытности и юности, даже посоха приличного не доверили, - обломки до сих пор в при сэре Каллене, а платформа подъёмника давным-давно осталась позади. Нижний Город, никогда не спящий, уже понемногу шумит в наступающем рассвете, но, когда горожане видят отряд храмовников, то замолкают, и сторонятся, отступая в тень.
Близ рынков отряд останавливается, по знаку сэра Каллена.
- Ведите этого болвана в Казематы. И больше не колотите, - устало вздыхает рыцарь-капитан. – Я проверю то, что он нам сказал, - утро – самое подходящее время для визитов в эльфинаж. Тамошний старейшина – хагрен – наверняка будет весьма сговорчив, а вернее сказать, перепуган. Может быть, удастся решить дело меньшей кровью, нежели нынче ночью, - Каллен отметает возражения, что мол, дескать, в одиночку туда идти – дело опасное, и кивает в сторону порта. Вам туда, парни. Не оплошайте, - а сам, развернувшись, направляется в сторону эльфинажа.
А Киркволл просыпается. Хлопают ставни, лают собаки – не низким, утробным лаем, привычным и памятным по Ферелдену, а непонятными взвизгами, что куда больше кошкам пристали, нежели порядочным псам. Громче звучат голоса; цокает лошадь копытами по мостовой, грохочут колеса. Перекатываются бочки, под аккомпанемент ругани – о, это черный гномий эль привезли, не иначе. Лавки торговцев светят огоньками сквозь туман – скоро погасну. По вонючему, помойному воздуху Нижнего Города тянутся запахи куда более приятные. Еды, например, - в животе гулко ударяет что-то, в кирасу изнутри – короткая трапеза Каллена случилась еще перед закатом, а ночью, вестимо, перекусить было недосуг. Хуже того, его фляга с водой оказалась продырявлена в бою, и теперь даже питьем не заглушить вгрызшееся в кишки чувство голода. А едой поблизости пахнет, - он прибавил шагу, мрачно думая про себя, что это не хагрен окажется сговорчивей – это сам Каллен окажется сговорчивей, если в эльфинаже его угостят хотя бы миской похлебки.
… - Ну что же ты, девочка. Разве тебе нечем расплатиться с нами? здесь так просто не ходят, ты же понимаешь? – не из-за сказанного он чуть замедлился, а из-за знакомого звука – лязганья доспехов. Когда столько времени проводишь в тренировках и муштре, то на слух различаешь безошибочно, где – чье; и то была городская стража. Меж двух высоких стен из светло-коричневого ракушечника. Рослые, спинами загораживали то, что перед ними – Каллен остановился, настораживаясь. Одно дело, если парни решили с утреца пощупать шлюху. Другое же – то, что он видит из-за качнувшихся в сторону спин. Небогато, но опрятно одетую девицу с корзинкой в руках, по виду – явно не из уличных девок.
- Эй, городская стража! – долго раздумывать не пришлось. Чего бы стражники ни хотели от девушки, сейчас им придется обойтись без этого, - и те, обернувшиеся на сиплый от усталости голос рыцаря-капитана, все сразу поняли. Один из них узнал сэра Каллена, и даже слегка перекосился физиономией.
- В чем дело, бойцы? – переводя взгляд с одной вмиг скисшей рожи на другую, поинтересовался рыцарь-капитан. – Желаете о чем-то доложить? – городская стража и храмовники друг друга порой дополняли, но явно не в это серое утро. Каллен чуть наклонил голову, глядя на девушку в проулке – обычная, сотни таких по Киркволлу ходят.
- Нет… никак нет, сэр Каллен, - и, громыхая доспехами, потянулись прочь. Каллен проводил их взглядом – рыльце в пуху у обоих, вестимо, а затем снова взглянул на горожанку. Симпатичная, молоденькая, обычная.
- Все в порядке, монна? – потирая вдруг занывший висок, спросил рыцарь-капитан.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-01-22 23:26:05)

Просто так удалиться стражники не сумели, - глядя на то, как содержимое корзинки разлетается по уличной пыли, рыцарь-капитан вдруг испытал острое желание осадить ублюдков, но за что, по сути? Отвязались, и ладно, - признаться, его по вполне понятной причине сейчас волновала судьба отлетевшего ему под ноги хлеба. Машинально нагнулся, поднял, подавая девушке, и невольно сдвинул брови, услышав собственное имя.
«Точно, эти же назвали меня», - Каллен резко отвел взгляд – перед ним замаячил вырез платья, а красная косынка, повязанная на шею девушки, треугольным концом так в него и указывала. В ложбинку меж грудей, напряженно вздымающихся. Нечто скомканное попалось на глаза – «платок?» - храмовник ухватил его с выщербленной старой мостовой, зацепив напоследок по торчащему камню.
- О, это хорошо, - чувствуя себя дурень дурнем отчего-то, выдохнул Каллен, когда платок также оказался в руках девушки. Темноволосая, молоденькая, моложе него. Глаза – словно капли темного мёда. И испуганная отчего-то, - он старался не смотреть на девушку, взгляд его всецело приковывал уже убранный в корзинку хлеб, от запаха которого желудок заныл, как побитый мабари.
- Доброго утра, монна. Да хранит вас Создатель, - напутствие вышло немного скомканным, ибо девица, наклонив голову, и спешно попрощавшись, уже быстро зашагала прочь. Каллен вздохнул… и двинулся за ней.
«Кровь Андрасте», - понимая, что действительно идет в ту же самую сторону, что и незнакомка, более того – теми же переулками, выругался про себя рыцарь-капитан. Удивляться нечему – он идет к эльфинажу, но совпадение выходило неудобным. Тем более, когда бряцанье его доспехов заполняло узкие улочки, точно звуками полкового оркестра, - он нахмурился, глядя в худенькую спину впереди. Девушка вжала голову в плечи, прибавляя шагу, но даже так выходило, что он поневоле преследует ее.
«Преследует», - шаг храмовника чуть сбился. Подозрения окатили леденящей волной. Симпатичным мордашкам он давным-давно разучился доверять. И что под самой невинной внешностью может скрываться зло, знал доподлинно – но в этот миг дверь дома, выходящая прямо в изгиб переулка, с грохотом распахнулась, заставив девушку почти что подпрыгнуть. Каллен поймал ее взгляд, невольно обернувшейся – и замотал головой, дескать, ничего такого.
- Простите, монна, - она выглядела очень испуганной. Его ли, храмовника, боялась, или же, слыша звон его доспехов, невольно представляла преследующих ее стражников? – из распахнувшейся двери так и рванулась отборная брань, заставившая поморщиться даже рыцаря-капитана, в казармах навидавшегося и наслушавшегося всякого. Он сделал незнакомке знак – мол, проходите, и так вышло, что зашагал уже наравне с ней.
- Простите, - повторил Каллен, когда брань позади них  стихла – вышли за поворот. – Я не хотел… - видит Создатель. Не хотел – но так совпало.
- Видимо, мы направляемся в одну сторону. Вы позволите?.. – «вас проводить» не прозвучало. И без того достаточно неловкостей. – Кажется, монна, вы лучше меня знаете эти места. Не будете ли так добры подсказать мне дорогу до эльфинажа? – рыцарь-капитан запоздало понял, что второпях пропустил поворот, и сейчас почти что заблудился в переплетениях улочек нижнего Города. Не то что бы это могло стать проблемой, но он спешил.
- Каллен Резерфорд. Рыцарь-капитан Казематов Киркволла, - представился он уже на ходу. Сумрак улочек, их высоких стен – будто и не утро кругом, окружал их, и ленивый ветер со стороны порта нес собой запахи гниющей рыбы, соли, и водорослей.

«Бетани», - имя ферелденское, акцент у девушки – ферелденский. Их много таких здесь теперь, на улицах Киркволла, и Каллен вовсе не удивлен тому, что повстречал соотечественницу. Рад ли? – сложно сказать. Иное его сейчас занимает – поиск верной дороги, да собственный говорящий от голода желудок, - рука чиркает по прохудившейся фляге. Поистине, не повезло, - он отступает чуть к стене, пропуская пробегающую мимо стайку детишек. Ишь, замолкли.
Голодным он, поистине, даже мрачнее тех статуй во дворе Казематов.
- Это верно, - с тяжким вздохом он останавливается, глядя на то, как подпрыгивают мелкие камешки от четкой поступи кунари, идущих по улицам. Идущих неспешно – и было в этой неспешности нечто ужасающее, - он вскинул глаза, ведя взглядом по расписанным красными узорами, точно кровью, доспехам и телам. Одинаковые лица, больше звериные, нежели человекоподобные, черные, будто антрацит, неподвижные глаза… рога.
Присутствие кунари в Киркволле вызывает все больше вопросов и недовольства. И создаётся впечатление, что наместник Думар уже попросту не в силах выдворить их из города, а то, что рогатые ублюдки плетут о том, что, дескать, они ждут корабля – пустые отговорки. Даже Каллену было понятно, что, желай кунари покинуть Киркволл, то он давно бы сделали это. Или их религия не позволяет им строить корабли, или же места на верфях Киркволла недостаточно? Поистине, нашли бы. Даже потеснились бы корабельщики, ради такого-то.
А сейчас вот, идут через весь город рогатые ублюдки, - он медленно вздохнул, мимолетно покосился на девушку, что устало присела на лавку у стены, и покачал головой. Садиться не станет. Не в приличиях дело, а в чувстве опасности. Присутствие кунари действовало на него, словно на сторожевого пса.  «Мало ли что…» - невелика вероятность того, что случится конфликт. По отчетам, что поступали от городской стражи, кунари вели себя спокойно и миролюбиво, хоть и недружелюбно. Запершиеся на небольшом пятачке, что отвели им в порту по приказу наместника Думара, они только этим и довольствовались.
Но верить им, доверять, доверяться? – о, Каллен Резерфорд отнюдь не вчера родился, - вспыхнувшими недобрым огнем глазами он наблюдал за кунари, которые, к тому же, еще и волокли что-то за собой. Повозки, груженые камнем и деревом тащили, сами впрягшись в оглобли. Дабы сдвинуть такие, потребовалась бы упряжка друффало, а здесь же…
«Быки сами по себе», - чуть усмехнулся он про себя, и удивленно воззрился на протянутый ему кусок хлеба. Пышного, ноздреватого, еще теплого, - пальцы машинально шевельнулись, беря ломоть.
- Спасибо. Большое, - покраснев до ушей, пробормотал храмовник. Неужели его голодный взгляд был так заметен? – а, демоны со всем этим.
- «И молвила Эйлин людям: «Мой очаг — ваш очаг, мой хлеб — ваш хлеб, моя жизнь — ваша жизнь…
- «Ибо все, живущие пред ликом Создателя, составляют единое целое», - и почти засмеялся, когда Бетани произнесла строчку стиха вместе с ним. Кунари, идущие мимо, и ухом не повели, а жмущиеся к стене рядом горожане – весьма. Каллен же, все еще чему-то улыбаясь, в мгновение ока дожевал хлеб, и блаженно выдохнул – о, Создатель не покидает его, поистине.
- Кун – опасная… - он не договорил. В самом конце процессии, за повозками и телегами, шел один, особо рослый кунари, сжимающий в могучих руках… цепь? – Каллен нахмурился, подаваясь вперед. Рукоять меча крепко легла в ладонь.
За здоровяком плелся, склонив голову с обрубленными рогами…
- Саирабаз, - тихо, дабы не услыхали кунари, произнес храмовник. – Это маг-кунари, - он взглянул на Бетани. – По учению кунари, худшее, что может случиться с одним из их народа – это потеря себя. Потеря контроля. Одержимость – это про магов. Потому они зашивают им рты и сковывают руки, на лица надевают тяжелые маски. И к каждому такому приставляют ар… арварада, - он кивком указал на кунари, что держал в руках концы цепей. – Это означает «те, кто сдерживает зло», - с тех пор, как в Киркволле объявились кунари, Каллен счел не просто долгом своим, но первоочередной обязанностью узнать о них все, что только было можно.
В особенности – об их магах. И, надо сказать, что какое-то время методы рогатых ублюдков вызывали у членов ордена живейший интерес. Обсуждалось, особенно, среди старших чинов, многое.
Но…
- И иные еще зовут жестоким Круг Магов, - вполголоса хмыкнул рыцарь-капитан, гася в себе волну яростного согласия – «да, будь они все прокляты. Заслуживают! Надо!» - тряхнул головой, переводя дыхание.
Недостойны такие мысли, ибо есть признак слабости. Они расшатывают, подрывают веру его, оставляя лишь ненависть и страх. А страх – самый опасный враг для силы духа, для веры. Страх порождает сомнения, страх… позволяет случиться непоправимому.
Он не вправе допустить, дабы ярость, едва не убившая его в Твердыне Кинлоха, вернулась. Он станет осмотрителен, тверд, но справедлив. Иначе какой прок от его клятв и присяги? – Каллен клялся служить и защищать.  И он пойдет до конца, если того потребует долг – но, как бы то ни было, не позволит страху взять верх над совестью.
Больше – никогда.
- Идемте? – во рту еще ощущался кисловатый привкус хлеба. Но не страха.

Словами девушки обжигает, точно пощечиной; взгляд храмовника вспыхивает на миг – и чуть смягчается. Внешне – внутри Каллена полыхает знакомая, старая боль, которую до сих пор не в силах утолить ни молитвы, ни ночные бдения, ни разумные и мудрые слова. Что может знать о нем, об ордене, о том, сколько зла принесли маги ему – и  не только ему?
«Они не виноваты, что такими родились», - упрямо твердит в нем, ударяя звонко, вздрагивая бронзовой чашей весов, чувство справедливости. «Все живущие есть суть творения Создателя», – кто он, Каллен Резерфорд, такой, дабы усомниться в замысле Его? но гудят пред ним, пред мысленным взором его вновь полосы магической клетки, и насмешливый шепот выворачивает наизнанку его нутро, выжимает сердце и разум досуха, - с резким выдохом он бросает на ту, кто не знает, о чем ведет речь, тяжелый взгляд. Сглатывает, видя, как на темных пышных волосах ее короткой вспышкой золота загорается вдруг пробившийся из-за хмурых облаков луч восхода – тонкий, светлый и прямой, точно лезвие клинка.
«Прости ей, Создатель мой, ибо не ведает она, что говорит», - черты лица храмовника проясняются. Гнев, на неизбывную боль помноженный, чуть успокаивается, а надсадная боль, сверлящая изнутри висок, слегка унимается.
- Многих ли магов доводилось встречать вам, монна? – усмешка грустная и жесткая. – И сколько же пустой болтовни о Круге и Казематах носится здесь, по улицам? – на самом же деле, то знак тревожный, хотя, увы, и хорошо знакомый. И привычный – храмовники держат Киркволл уже не первое столетие крепкой стальной рукой. Но где простым горожанам судить о том, чего стоит воинам Церкви охрана их, таких вот, как эта девушка? – обидой снова ударяет по сердцу, но Каллен уже готов к этому.
За службу свою он не ждет почтения или поклонения. Или же уважения – он идет и выполняет свой долг. От юнца, готового идти навстречу, верящего во что-то, возможное меж храмовниками и магами – в зачатки понимания, сотрудничества, мало что осталось. Вернее, все осталось там, в гудящей клетке, - а в ушах, перебивая вдруг прорезавшийся гул, звучит голос, резкий, словно лязг вынимаемой из ножен стали, под блеск льдисто-голубых, холодных, но пылающих, будто лириумное пламя, глаз.
«Таков наш долг», - таков приказ рыцаря-командора. И, сердце свое закалив, сэр Каллен его выполняет. Беспощадной рукой сразит любого, будет понадобится – но и, не дрогнув, заслонит мага щитом. Или тем же щитом – эту вот девушку, от чего бы то ни было, - чувствуя, как помимо воли, лица касается уже не усмешка, но чуть смущенная улыбка, Каллен продолжает.
- Есть ли в Тедасе что-либо удивительней магии, и опасней ее же? Те, кто волей Создателя оказывается рожден с магическим даром, должны уметь управляться с ним. И Круг Магов – место обучения, а не заключения. А долг таких, как я – защищать магов. Если понадобится – от них самих. Я знаю, на что способны маги, - вдруг вырывается у него, прорвав спокойствие – голос звучит резкой горечью. – Я… видел многое... довелось. И не допусти Создатель, дабы вам пришлось узреть подобное, вообще, кому бы то ни было, - кипящие от крови коридоры Твердыни Кинлоха, одержимые, огонь, и крики, крики… и тяжело лязгнувшие двери Башни, запертые наглухо, и, как казалось, навсегда. Они с соратниками двинулись в авангарде, Старшая Чародейка Винн с несколькими учениками защищала детей… Храмовники прорвались на верхние этажи, где попались в ловушку, и дальнейшее превратилось в самый страшный из возможных кошмаров. Если магия способна на такое…
«То простые люди никогда не должные этого узнать».

«Благословенны те, кто встает
Против зла и скверны и не отступает.
Благословенны хранители мира, защитники справедливости.
Благословенны праведные, свет во тьме.
В их крови начертана воля Создателя», - мало кому ясен истинный смысл этого стиха, - и смотрит Каллен на Бетани теперь светло, но с сожалением. Людям свойственно видеть лишь одну сторону монеты… а его долг, также заключается и в том, дабы показать им другую. И молиться, чтобы они сделали правильный выбор – согласно воле Создателя.
- Церковь и Круг связаны неразрывно, монна Бетани, - говорит Каллен, шагая неторопливо, подстраиваясь под ее походку. Прихрамывает? Прежде, кажется, такого не было. И когда успела? - он хотел бы спросить, но мысль ведет его дальше. – Церковь учит нас противиться искушению, потому, твердость духа одинакова важна как для храмовников, так и для магов. Стойкость на опасном пути постижения магии – вот что самое главное. И мой долг, как рыцаря Церкви, всячески магам в том способствовать и помогать, ибо магия должна служить человеку, а не человек – магии, - точно так же мало кто понимает верно и эти слова Пророчицы. В глубокой преданности своему делу, в незыблемой стойкости зиждется вся суть существования – и сосуществования Круга и Церкви. И иного пути Каллен не видел – вернее, учился не видеть. Он должен быть суров, но беспристрастен. И не повторять ошибок прошлого, - и даже эти ямочки на щеках, даже милая улыбка не собьют его более с истинного пути.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-02-04 03:29:43)

Рыцарь-капитан слегка вздрогнул, когда маленькая, чуть оцарапанная на костяшке указательного пальца ладонь, неожиданно опустилась на его предплечье – вскинул брови удивленно, и поморгал, глядя на промелькнувшие в ее взгляде теплые огоньки. Будто солнце, что неохотно пробивалось сквозь недавние дождливые тучи, засветилось в них, да так и осталось, - и невольно улыбнулся в ответ, понимая, что краснеет.
Свою руку Каллен отодвинул очень осторожно, как если бы та была из ценнейшего орлесианского фарфора – не потому, что смутился, а потому, что жест мог бы смутить саму девушку, которая уже разжимала ладонь.
Хотя, чего греха таить, сам тоже смутился. И непонятной радостью вдруг наполнили ее слова – не впервые было читать проповеди, вестимо, и убеждать в их истинности паству, но отчего-то то, что Бетани отозвалась на них с пониманием, вдруг обдало сердце словно горячей водой. И это на миг стало даже важнее, чем слова сочувствия, которые были наполнены искренностью.
И воспламенили уши Каллена – словно какой-то магией.
- На все воля Создателя, монна, - кое-как сглотнув улыбку, что зачем-то так и ползла по лицу, с усилием выговорил храмовник. – Но я стану молиться о том, что вы сказали, - скрутив в себе неловкость, он заставил себя взглянуть девушке в лицо. На искренность нельзя отвечать чем-то иным, а Бетани ведь была искренней с ним? – в это хотелось верить. И надо бы усмирить эту беспричинную радость, что щенячьим восторгом так и клокочет в нем – ибо рыцарю-капитану Ордена надлежит соблюдать хладнокровие, даже когда на него вот так вот обжигающе ласково смотрит симпатичная девушка. Только вот никак, - он широко ухмыльнулся, по-мальчишески, когда полосатое яблоко перекочевало из пальцев девушки в его руку. Обжегся бы, поди, не будь латной перчатки, - Каллен выдохнул, наклоняя голову, тщетно стараясь перестать улыбаться.
- Я был рад помочь вам, монна Бетани, - и решительно не запомнил дорогу, которую она ему объяснила. У ночных бдений и дозоров, все же, есть существенный недостаток – они мешают концентрироваться. И никакие там глаза цвета теплого меда тому не виной, - он еще успел задержать взгляд на них, блеснувших из полумрака приоткрытой двери лачуги.
- Да хранит вас Создатель, - вполголоса добавил храмовник закрывшейся двери, задумчиво хрустнув яблоком, кусая его полосатый бок. Посторонился, пропуская настороженно глянувшего на него работягу с лопатой на плече, и зашагал вдоль по улице. Места смутно знакомые, так что… не заблудится. Дорогу подскажут, не страшно, что не запомнил, - идти оказалось всего ничего, и уже не спящие обитатели эльфинажа с удивлением смотрели на рыцаря-капитана храмовников, что спускался в его яму по ступенькам широкой лестницы, едва ли не насвистывая.

- Эти проверки паствы мало что дадут, но я помогу вам, сэр Каллен, - Владычица Церкви Эльтина смотрела на храмовника с дружелюбным укором – дескать, дружок, твои порывы угодны Создателю, но на многое не рассчитывай. Каллен упрямо качнул головой, позволяя себе не согласиться со сказанным, и поблагодарить одновременно.
- Я стану безмерно признателен вам, Ваша Милость, - голоса их негромким эхом разносились в бесконечной высоте киркволльской церкви. Как и многие другие здания в Городе Цепей, она вызывала восхищение и трепет… бесконечные. Как она сама, - высокая статуя Пророчицы, неисчислимое количество свечей, и благостный, умиротворяющий покой, которым был напоен ее воздух, пополам с благовониями. Где тут сравниться с этой церковью захолустному церковному приходу в Хоннлите, или часовенке в Твердыне Кинлоха? – воплощенные красота и величие. И мир – а все благодаря немолодой женщине с мудрыми, все понимающими глазами, которой до сих пор удавалось примирять всех.
Поистине ли понимала Владычица Церкви сэра Каллена? – ей было известно, что молодой рыцарь-капитан прибыл из Ферелдена во время Мора. Не просто прибыл, сопровождая магов, или с иной миссией орден, но оказался переведен в самый разгар беды, постигшей его родину. И сейчас рьяно служил Казематом, - чувствуя на себе внимательный изучающий взгляд Владычицы Церкви, Каллен невольно сжал переданные ею листки со списками, сильнее – те резко зашуршали. Эльтина улыбнулась.
- Вы позволите дать вам совет, рыцарь-капитан?
- Почту за честь, Ваша Милость, - немедленно отозвался тот.
- Вы ведь из Ферелдена, верно? Списки послушников, - она кивнула ему на исписанные листы, - это еще не все. В Киркволле сейчас немало ваших соотечественников. Кто знает, сэр Каллен – возможно, именно для того, чтобы они стали пополнением ордена храмовников, Создатель и спас их от Мора, приведя сюда.
- Но это… - попахивало отчаянием, но с пополнением у ордена действительно, в последнее время было так себе. Рыцарь-командор поручила своему заместителю заняться этим, и особых успехов в том пока еще не добился.
- Поразмыслите над этим, - она снова улыбнулась ему, совсем не как Владычица – как-то даже по-матерински. – А я, в свою очередь, узнаю, как дела у нашей паствы из числа ферелденцев, - и Эльтина неожиданно подмигнула Каллену, тут же, впрочем, посерьезнев, и с коротким поклоном удалившись.
«Неожиданно», - храмовник, свернув листы со списками, и убирая в поясной кошель, потер шею, поднимая глаза на исполинское изваяние Пророчицы. Невольно проследил за взором ее, устремленным вдаль, к стене церкви над выходом, и вздохнул. Несколько сестер обратили на него внимание – шума издавал, по обыкновению, много, бряцая доспехами, когда поднимался по ступенькам к рядам скамей. Те почти пустовали сейчас – у стены, в полумраке, сидел кто-то, бормоча невнятно. Но почесывался громко, почти так же громко, как лязгнули доспехи храмовника, когда он преклонил колено, и прижался лбом к пальцам, переплетенным в замок.
- Создатель, врагам моим несть числа,
Тьмы их, против меня восставших,
Но вера силы мои укрепит;
Не убоюсь я и легиона,
Пусть гибелью он мне грозит.
Долгими ночами
Когда надежда оставила меня
Я все еще вижу звезды и знаю,
Что Твой Свет с нами, - шептал Каллен чуть слышно, привычно чувствуя, как разжимаются ледяные пальцы тревог, стискивающие его сердце, и свет – Свет загорается внутри него.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-02-03 21:11:01)

- Создатель, хотя меня окружает тьма,
Я пребуду в свете.
Я вынесу бурю. Я выстою.
То, что создал Ты, не в силах никто сокрушить, - Свет Создателя в его сердце. Воля и вера его несокрушимы, но пространство церкви постепенно заполняет низкий гул, ровный, едва слышный, и Каллен вдруг вздрагивает – по позвоночнику медленно прокатывается ледяная дрожь.
- Я выстою, - повторяет рыцарь-капитан, понимая, что не может открыть глаза. Каменный пол вдруг уходит из-под ноги, он удерживается в молитвенной позе каким-то чудом, но глаза все равно не открывает. Гул в ушах усиливается, тяжелее становясь – «нет, все кончилось. Я свободен», - он больше не в клетке.
«Это Киркволл. Я в Киркволле», - но обоняние забивает запах горящей плоти, а гул становится громче, незримым шлемом стискивая виски. И слышен смех, женский – дразнящий и жестокий. Он почти чувствует прикосновения к своему лицу холодных, точно змеи, чешуйчатых рук, а вспыхивающие в голове образы ужасней самой разрушительной магической бури.
«Я в Киркволле. В Вольной Марке. Не в Ферелдене», - молитва затихает, гаснет в неумолимо приближающейся пелене магической клетки – Каллен чувствует это, и знает, что, если откроет глаза, то вновь окажется в Твердыне Кинлоха, подле Зала Истязаний. Окруженный телами павших товарищей, оставленный в живых на потех ублюдкам, которым и именоваться-то людьми незачем, - веки вздрагивают, плечи опускаются, и Каллен опирается ладонью о каменный пол. По виску ледяным когтем демона чертит линию струйка пота.
«Помни огонь. Ты должен пройти один сквозь него, и возродиться…» - строки Песни Возвышения отдаются не в голове, но в сердце, гулким церковным набатом. Рыцарь-капитан медленно вдыхает пропитанный гарью  и смрадом воздух, и выдыхает. Еще вдох – «благовония?» - смех, резанув в последний раз по ушам, вдруг стихает. Он чувствует, как что-то касается его... обнимает за плечи? – и подпирает сбоку, словно спасая утопающего.
«Открой же глаза уже, дуралей!» - вмиг озлившись на себя за случившееся, он резко распахивает глаза, хрипло, шумно выдохнув, и поворачивает голову, навстречу встревоженному взгляду цвета темного мёда.
Щеки касается теплое дыхание – лицо девушки совсем близко. Голову ведет, и Каллен, скребнув металлом перчатки по камню, чуть покачнувшись, едва не заваливается в ее сторону, но, слава Андрасте, успевает выровнять равновесие. А затем сдвигает брови в удивлении.
- Это в-вы, Бетани? – в церковном полумраке, да после некстати нахлынувшего кошмара, он не сразу узнал Бетани. Ту самую горожаночку, с которой повстречался в Нижнем Городе пару недель назад, - рука девушки соскальзывает по его спине, Каллен, чуть шатнувшись, поднимается, встряхивая головой.
- Простите, монна, что вам довелось это увидеть, - кругом – алое церковное убранство, что бросает отсветы на его лицо. Которому уже алее и быть-то некуда, - недавняя ярость утихает, словно море при вдруг стихнувшем ветре, оставляя лишь глубокий, непреходящий, и неизлечимый стыд.
Он-то надеялся, что уже избавился от этой напасти, ведь столько времени миновало с тех пор… новая служба, новый дом, обязанности и прочее постепенно исцеляли его. И подобные приступы, что шли из самых темных и мрачных глубин памяти, случались все реже. И сейчас Каллен не мог найти объяснения тому, отчего же это произошло именно сейчас, в час мирный и спокойный, во время привычной, умиротворяющей душу молитвы.
И не успевал найти это самое объяснение – никаких бессонных ночей, бдений, дозоров и прочего в последние сутки с ним не случилось, а взволнованная девушка стояла перед ним, и, кажется, тоже была немало смущена, - он бросил короткий беглый взгляд по сторонам – кажется, за ними не наблюдали. Хотя кто знает, в этом полумраке, - все еще взмокший после накатившего кошмара, рыцарь-капитан прочистил горло, и заставил себя посмотреть в глаза Бетани, в которых взволнованными золотыми огоньками плясали отблески церковных свечей.
- Спасибо, сударыня Бетани, - он слегка поклонился ей, все еще дыша глубоко и рвано. – Вы… очень помогли мне. Не беспокойтесь, я в полном порядке, - исключая отвратительную слабость в теле, конечно. И обжигающий стыд за собственную слабость духа уже, за то, что допускает подобное – что вновь допустил, не сумел справиться с темной памятью. Не выстоял. И в целом, чудовищную неловкость за то, что этой девушке пришлось стать свидетельницей того, как его, рыцаря-капитана ордена храмовников, накрывает приступом паники.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-02-04 16:23:04)

Это напоминает ему одновременно Мию и Розали, но младшую сестру, все же, больше – робкий напор, с которым девушка уводит Каллена за высокие книжные шкафы, туда, где стоит скамья у небольшого стола – рабочее место какой-то из преподобных сестер. Корешки книг промелькнули перед глазами – храмовник и сам не понял, как оказался усажен на скамью, и оказался заслонен от широкого прохода темной громадой книжного шкафа.
- Не стоит… - протест оказался бесполезным, а руки девушки – нежными и настойчивыми; Каллен невольно подался назад, когда его лба коснулось нечто мягкое, стирая пот. Он уперся затылком в книжные тома, и скорее машинально, чем осознанно, отвел руку Бетани с зажатой в ней тряпицей. На миг зацепился взглядом за алое, будто вспышку – огонек догорающей свечи чуть дернулся, потянулся на сквозняке, отразившись в золотисто-карих глазах.
- Спасибо, - неловко поблагодарил храмовник, лязгая снятой латной перчаткой, и прижимая ко лбу разгоряченную ладонь. Он постепенно справлялся с собой, и, если бы не чудовищная неловкость, то это происходило бы быстрее, - Каллен сглотнул, сильно выдыхая, и слегка потряс головой.
Извиняться снова? – да язык к нёбу прилип. Беспокойство же, что исходит от Бетани, кажется осязаемым, и лишний раз усиливать его вовсе не хочется, - еще один выдох, только сокрушающийся. За участие поблагодарить бы, снова – но опять же, от неловкости хочется провалиться сквозь церковный пол, до самой Клоаки.
- Мне жаль, что вам довелось это увидеть, - негромко повторил Каллен, сцепив руки перед собой в замок, не глядя на девушку. – Мне казалось, что я давно избавился от этого недуга, - после восстания в Твердыне Кинлоха миновал не один год, прежде чем ему удалось преодолеть то, что привез с собой в Киркволл – ночные кошмары, приступы паники, и временами едва ли не видения. Сколько раз он думал, что сходит с ума и желал сойти с ума, не счесть. Но – справился, ибо долг перед Орденом превыше всего, а клятвы – нерушимы. Чин рыцаря-капитана, тот самый, за который ферелденского храмовника именовали порой за глаза «выскочкой», обязывал – и Каллен не мог этим пренебрегать. Верой и силой воли, молитвами и силой ответственности за то, что олицетворяет собой теперь, с рывком в карьере – новоиспеченный рыцарь-капитан сумел преодолеть, как ему казалось, все.
Оказывается, не все, - он мрачно замолк. С зимы подобного не повторялось – так может, и случившееся лишь случайность? Плохо, что у слабости его оказалась свидетельница, а так… ничего. Пережил раньше – переживет и сейчас, - улыбка чуть шевельнула край рта, Каллен снова потер лоб.
- Память о Море, - вырвалось, проклятье, прежде, чем он подумать успел, что говорит. Бетани, чего доброго, еще решит, что дело в скверне, или еще чем. – Я был в Круге Магов Ферелдена во время восстания, - быстрый взгляд, и короткая, как маленький висячий замок, улыбка – дескать, рассказывать об этом не стану. Но замкнуться окончательно, под этим участливым взглядом, было отчего-то решительно невозможно.
- Вы ведь тоже из Ферелдена, монна? – мимолетно вспомнилось, что обратился к ней по имени, когда вынырнул из кошмара. – Я понял по акценту, - тот же самый, чуть жестковатый, звучал в речи и самого Каллена. – Сам я родом из Хоннлита. Это на юге Морозных Гор, - Мор согнал в Вольную Марку ферелденцев со всех его краев – от северян из Гварена, и денеримцев, до авваррцев. Кого только не встретишь – и Каллен нечасто заговаривал о родине, даже с земляками. Тяжко было вспоминать то, что там случилось – только так же тяжело, как и то, что оставил. Родители... а также сестры и брат – покинув Ферелден, он не отправил им ни одного письма.
Пусть лучше не знают, что с ним произошло. Незачем им, - но сидящая рядом девушка смотрела с таким участием, что храмовнику вновь поневоле вспомнилась Розали. Младшая сестрица могла не одобрять желание брата вступить в Орден; еще меньше ей не нравилось быть той самой «отступницей», на которую он тренировался охотиться, но ссадины она ему обрабатывала с точно таким же выражением лица – чуть с сожалением, и ласково, дескать, Каллен, дурная голова ногам покою не дает, как всегда?
Вот уж поистине, - он снова попытался улыбнуться, и на сей раз получилось.

Короткий кивок – Каллен наклонил голову, пряча глаза, дабы Бетани не увидела, как взгляд его чуть вспыхивает при звуке имени – «Амелл». Лучше бы ему не вспоминать это, - он коротко сглотнул, когда ухо ловит лишь ему одному слышный шелест змеиной чешуи – тонкой руки демона по металлу доспеха. Дрожь, что волной нарастает изнутри, ему удается погасить, - «вот еще».
«Амеллы…» - род, отмеченный магией. Ему ли не знать, - невеселая усмешка тронула лицо храмовника, но слушал девушку сэр Каллен внимательно. Возможно, чуть более внимательно, чем она сама может заметить, попутно скользя взглядом по мягкому лицу ее, по карим глазам с золотыми смешливыми искорками. Губы яркие, темноватые, улыбчивые – смех негромкий, нежный, уже стих, но почему-то отзвук его все еще слышится храмовнику. Алой косынки на шее больше нет, и высокая грудь  от тяжелого вздоха вздымается в вырезе простого платья высоко… даже слишком.
Все это Каллен замечает не то что мимолетно, но с некоторым отстранением – в отличие от многих своих собратьев по Ордену, в отношении таких вот ярких губ, и ямочек на щеках, не говоря уже о грудях, подобным этим, он весьма сдержан. Не допускает до себя такие мысли – и, признаться, еще некоторое время назад попросту гнал прочь все подобное, помня об  о б р а з а х, что являли ему проклятые маги крови, - широкая ладонь сжалась в кулак, почти резко, Каллен стиснул зубы, чувствуя, как по скулам жестко, словно теркой, продирает краской гнева.
Нет, обращать внимания на то, сколь хороша сидящая рядом – только руку протяни, колена коснешься – девушка, он не станет. К тому же, несмотря на смех, невзирая на улыбку, во взгляде ее мелькает затаенная тоска. Непроста жизнь в Киркволле… для ферелденцев. Ничего уж не попишешь, - и эта неясная, словно серый предрассветный туман, печаль в глазах Бетани, вновь напоминает Каллену младшую сестренку. Та точно так же смотрела на него в хоннлитском церковном приходе, когда его принимали в послушники, и он вместе с рыцарями Ордена должен был отправиться в Денерим. Мия махала рукой, подпрыгивала у церковной ограды, выкрикивала напутствия, Брансон дулся, и отец еще одергивал его, а Розали стояла, прижавшись к матери. Не плакала, просто молча смотрела на Каллена, с тихой, навсегда запомнившейся болью. Та промелькнула в карих, как у старшего брата, глазах – и скрылась за холмистым спуском, что вел прочь из Хоннлита, и только верхушка церкви еще маячила перед глазами какое-то время, пока рыцарь-капитан храмовников не одернул Каллена, дескать, хватит вертеть головой. Тот и подобрался, мигом – дисциплина есть дисциплина, и с этим спорить новоиспеченный послушник не смел, да и спорить не собирался.
Так и ушел – и с тех пор виделся с родными от силы несколько раз. Весть о погибших во время Мора родителях настигла Каллена уже в Киркволле… он не ответил Мие на то письмо.
- Да примет Создатель вашего отца, монна, - рыцарь-капитан снова склонил голову, на сей раз, в знак скорби и уважения. Искреннего, как всегда, когда речь касается чужой утраты. Свои же – запрятаны глубоко-глубоко.
- Мне доводилось бывать в Лотаринге, - произнес он после некоторого молчания. – Когда мне… когда я оказался направлен на службу в Твердыне Кинлоха, то путь наш, мой, и еще нескольких рыцарей, пролегал через южный тракт. Близ леса Бресилиан были замечены отступники, и нас вначале направили туда, более долгой дорогой. Мы никого не обнаружили – как нередко случается, то оказалось слухами, зато разорили разбойничье гнездо близ тракта. В Лотаринге остановились передохнуть, - стояла тогда стылая ферелденская зима, и хорошо протопленная церковь в деревушке была для храмовников желанней вечной любви Создателя.
- Там красивая церковь, - усмехнулся он воспоминаниям. «И теплая». – Но вряд ли уцелела во время Мора. Хоннлиту тоже не повезло – порождения тьмы, как говорили, шли с юго-запада, как раз через него. Там не то что бы красиво – было, - а каким был Хоннлит, небольшая деревенька в предгорьях? – холодным, с чистым голубым небом, будто бы звонким. С ветрами, дующими с ледяных склонов Морозных гор, с криками орлов в поднебесье, и быстрыми, непокорными узкими речушками, что ревели, срываясь с утесов.
- Там… - понимая, что ничего из этого он не может рассказать своей собеседнице, храмовник замялся. Да и образы эти – словно рисунок в церковной книге, словно светлый сон, к которому уже не вернуться. – Там на главной площади стояла статуя голема. Мне рассказывали, что это был голем самого Вильгельма – мага эрла Редклиффа. Который еще помогал королю Мэрику и тэйрну Логэйну сражаться с орлесианцами. Уж не знаю, как так получилось, но за пару лет до того, как я родился, голем раздробил своему хозяину голову, да так и застыл посреди деревни. Птицам он нравится, - Каллен коротко рассмеялся. – А уже во время Мора прошел слух, что Серые Стражи как-то сумели запустить эту штуковину, и теперь он сопровождает их – да что там, я сам видел отчеты, да и те, кто сражался за Денерим, видели этого голема. Так что Хоннлит теперь последней своей достопримечательности лишился, - а жив ли он еще? Вернули ли кто-то на оскверненные руины, смог ли выжить, удержаться на них?
Ответа Каллен не получит, - он вздохнул, чуть хмурясь. Поистине, Мор – та самая катастрофа, которую он пропустил.
- Серые Стражи, - слегка задумчиво повторил храмовник, вдруг немало подивившись тому, сколь свободно говорит о себе, о своей родине с… вообще, свободно говорит о таких мелочах, к примеру, как ночевка в Лотеринге, или статуя голема.
«Ну, статуя, возможно и не мелочь, но…»
- Страж-Командор Ферелдена – ваша родственница, полагаю? Амелл, - он старался, дабы голос звучал без лишнего интереса. Личного интереса – и, кажется, удалось. – Она обучалась в Твердыне Кинлоха… я знал ее, в бытность ученицей - кровь Андрасте, и это Бетани себя еще болтушкой зовет? Да он за неделю столько слов не выговаривает, не считая молитв и приказов, чем за короткие минуты в этом полутемном закутке. Отчего-то почти не смущался – и это тоже было странным.
Не потому ли, что девушка напоминала ему Розали? – Каллен еще раз взглянул Бетани в глаза, про себя гадая, просто так ли, или же, ища сходство.

Отредактировано Cullen Rutherford (2018-02-06 13:44:34)

Занятно, что Каллен знает о родственнице Бетани больше, чем сама она, - «А-мелл, А-мелл», - сигналит имя на границе сознания, словно невыносимая капель по весне. «Пусть уходит», - жаль вот только, что равно не избыть ни благодарности за спасение, ни тех самых образов, что посещают порой. Кошмарами, - храмовник нахмурился, сильно выдыхая, отгоняя от себя тени прошлого.
«Создатель, хотя меня окружает тьма, я пребуду в свете…» - и да будет так. Ему говорили, и не раз, что минувшее так просто не отсечь и не избыть. Даже лучшее из прошлого, - «а было ли оно?» - оказалось осквернено, вымарано. И не болью, но горькой обидой за это сердце так и сводило. Вот это – до сих пор, - Каллен заставил себя взглянуть на Бетани, вновь видя в ее золотисто-карих глазах осторожный вопрос, сквозь мягкую пелену грусти.
«О чем она?.. Ох».
- Не могу знать, - вырвался у него уставной ответ. – То есть… думаю, они в порядке, - о гибели родителей Мия ему написала, об остальном же…
Многое еще ему придется отсечь, - воздух церкви, сладковатый и душный, так и застревал в легких. Неловко было говорить об этом, и не хотелось, смертельно не хотелось.
- Они спаслись, - все же выдавил он из себя, вдруг обнаружив, что сидит к Бетани почти неприлично близко. Гудящая церковная тишина вдруг осела тяжестью, неловкой почти, - Каллен откашлялся, прочищая горло.
- Создатель хранил их, - «не всех». – Сестрам и брату удалось уцелеть, но наши мать и отец… - он не закончил. И без того все понятно, - он невесело хмыкнул про себя. Где-то сейчас его брат и сестры? – не знал. И предпочитал не знать, за что корил себя.
И здесь и сейчас сидел с этой девушкой, словно на исповеди – она глазами своими, что по-прежнему отражали золотые огоньки свечей, будто завораживала. Было что-то очень верное в том, чтобы говорить -  это действительно походило на исповедь, но не такую, к которым привык церковник Каллен. Простые вопросы, простые… ответы, после которых почему-то становилось легче.
Было ли так раньше? – несомненно, было. Но здесь отчего-то было особенно тепло.
И не хотелось уходить, но придется, - цветные пятна, что скользили по полу, упав сквозь витражи, уже изрядно сдвинулись. Долг ждать не станет, как и рыцарь-командор, - Каллен медленно вздохнул, поднимаясь.
- Мне жаль, но я вынужден вас покинуть, - и было, поистине, жаль. Короткая беседа, ни о чем, в сущности, но согрела его изнутри, невзирая на концовку. «Стану принцессой, нет, кошкой!» - звонко резанул слух голосок Розали, и Каллен широко улыбнулся.
Мия была потрескивающим огнем, огоньком, колючим, горячим порой, обжигающим. Розали же – солнцем. Далеким, чуть отстраненным, но светящим всегда неизменно ровно. Каждому – вот и Каллену довелось от такого же солнышка, похоже, получить немного тепла.
Может быть, Бетани  это и не в тягость, - «скорее всего, не в тягость» - к своим двадцати пяти годам Каллен немало нахватался разбираться в человеческих душах, и видел, что участие ее искреннее. Не потому, что он вызывает у нее какой-то особенный интерес, (что было бы совершенно излишне), а потому, что такова ее натура. Помогать и освещать.
«И просвещать, возможно», - неожиданная мысль промелькнула в его голове, о том, что из Бетани вышла бы весьма… истинная преподобная сестра.
«Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем, ибо они узрят Создателя», - вспыхнули ласковой золотой вспышкой в памяти слова стиха.
А она, несомненно, чиста сердцем. И за сострадание ее, за чистое желание помочь Создатель непременно воздаст ей, - короткая горячая молитва так и рванулась к небесам – безмолвная, ибо Каллен продолжал смотреть на Бетани, улыбаясь. Любуясь – простой добротой, что не угасла, невзирая на невзгоды и лишения, в хрупкой девушке с его родины, - Бетани тоже поднялась, Каллен слегка поклонился ей, на прощание.
- Если… В Казематах меня легко найти, - чувствуя, будто нырнул в ледяную купель хоннлитского озера, с резким выдохом произнес рыцарь-капитан. – Спасибо за все… Бетани, - и, под лязг доспехов, и стук собственной крови в ушах, он ушел.
Ретировался.