«ты не одинок, у тебя есть я»

Бывают моменты, когда кажется,будто ты вывернута наизнанку и стоишь босая на лютом морозе голая. Ветер нещадно хлещет по открытому сердцу, кровавыми брызгами-кристаллами разнося твое немое горе. Бывают моменты, когда в беспокойной голове роятся тысячи ос-мыслей, и каждая жалит так, что ты готова отдать душу Дьяволу, лишь бы эта пытка прекратилась. Бывают моменты, когда мир рушится. По крупицам осыпается. Земля покрывается трещинами, извергается кратерами и топит в своей тягучей и горячей лаве. Белое перепачкано в черный, а на черном - пятна алого и руки в крови. Когда не знаешь, кому верить и где правда. И есть ли она вообще. Когда Вселенная в очередной раз разрывается на атомы и молекулы. Когда в твоем сердце образовывается черная дыра длиной в бесконечность. И есть только ты. Ты, тьма и одиночество. И псы сомнений, покорно лежащие у твоих ног. Но стоит тебе сделать шаг, как они встрепенутся, отряхнутся и пойдут за тобой. И жизнь обернется в мучительный ад. Но все не вечно под луной. Наступит утро, а за ним - новый рассвет.

Виктория. Огнем выжжена на внутренней стороне кожи. Виктория, красным шрамом вдоль тела. Виктория, колючими иголками по венам. Виктория, жгучей болью там, где вечная пустыня. Виктория Арджент, покойся с миром. Она не вернется, в ее кости скоро будут вплетены кори деревьев и растений, вой ветра и песни цветов. Она забудет нас, отправится в правильный мир, где нет убийств и крови, оборотней и охотников, подобной магии и волшебства. В том чистом мире, где все в белом, где небо яркое и голубое, где из туч если и едут дожди,то для радуги, где трава мягка и зелена. Где нет меня.

Я глубже зарываюсь в одеяло. Меня знобит. Я больна, сломлена, простужена и слезы из глаз льются. В тот момент, когда должна держаться, чувствовать поддержку родных и близких, отталкиваю всех. Отключаю телефон, завешиваю шторки, запрещаю Скотту появляться на подоконнике моего окна, не откликаюсь на голос отца. Крепко закрываю глаза и надеюсь, что кошмар пройдет. Хочу проснуться, заглянуть в родительскую спальню, увидеть там идеально собранную кровать, стальной и строгий взгляд матери-лидера, а не ворох вещей, не понятную кучу, раскрошенного отца на кусочки, части нашей семьи. Две гробовые доски на участке в Бейкон Хиллсе. Город берет дань за то счастье, которое я здесь приобрела, за искренних друзей, настоящую подругу, первую любовь. Даже мать, которая слишком часто смотрела на меня как на "папину дочь", разрешала вольности, отпускала в боулинг, на вечеринки к друзьям. И такую долю доверия я с лихвой окупала.

Сердце кровоточит, не выйдет облегчить боль. Она, как и тоска с потерей, навеки останутся моим верными подружками, пустым стулом, тусклой фотографией. В прошлом времени, без шансов на воскрешение, без... Не знаю сколько времени прошло, пока я прячусь от мира в импровизированном замке из одеял. Когда я была меленькой, то только красные покрывала между стульями служили мне убежищем. Мама разрешала, иногда играла и подобный шалаш был нашей маленькой тайной. Когда она забиралась под красноватую от солнечных лучей или света электронной лампы крышу, обнимала меня и рассказывала сказки. Это все далеко, и не правда.

Подушка влажная от слез, я обнимаю коленки, что-то бессвязно шепча. В ушах стоит голос матери. Он не доволен, что веду себя подобным образом. Осуждает, приказывает встряхнуться и начать жить. Голос совести ли это, или действительно ее призрак - но я заставляю его заткнуться, перекричать не выходит. Он просто исчезает, и одиночество тяжелым комом, волной, скалой накрывает меня. Тяжело. Тяжело дышать, воздуха больше нет, жизни больше нет, солнца больше нет, мамы больше нет... Откидываю ненужные одеяла, подушки, решительно настроенная на... на что? Заглядываю в родительскую комнату - пуста. Спускаюсь вниз.

- Не спишь? - Осторожно сажусь на стул напротив, когда обнаруживаю на кухне знакомый силуэт. В трауре не только я.

Слез уже нет. Я потерялась во времени. Ранее утро? Поздний вечер? Который сейчас час? Мой траур затянулся. Телефон разобран на составляющие и покоится на прикроватном столике. Не высветится улыбчивая Лидия. Шторы плотно прячут от внешнего мира, закрыты на все засовы - Скотт больше не стучит, взывая выглянуть. Как долго пряталась в своем убежище? Иногда впуская отца. Тогда я отворачиваюсь на другой бок, хриплю, прошу и его - оставить меня. Это мое горе, мне его баюкать. Реже на пороге моей комнаты появляется Джерард - отец моего отца, редкий гость нашего дома. По какой-то причине они не ладили и я почти не знала его. И, признаться, не желала. Дед вызывал смешанные чувства. В карих глазах так отчетливо виднелся лед и сталь, что было странно как такой горячий цвет может нести в себе столько холода. Он даже был опасным. Нес в себе этот заряд. Он ощущался. Все держались от мистера Арджента на почтительном расстоянии, не от уважения или его возраста, а потому что он действительно был таким - человеком в свои пятьдесят лет способным на убийство. Изгой, упивающийся кровью. Он единственный, кто говорит правду. Виктории пришлось убить себя, этот поступок очень смелый. Ведь одно из незыблемых правил охотников состоит в том, что сам охотник не может стать жертвой, не может обратиться в оборотня. А ее укусили. Дерек Хэйл - убийца. Я на миг выныриваю из одеяла, щурюсь, силюсь разглядеть морщинистое лицо старика. Он даже улыбается, а когда ладонью хочет погладить меня по голове, снова прячусь. Мне необходимо переварить эту мысль. Дед уходит, дав мне пищу для размышлений.

Рой тысячи мыслей жалят. Больно-горько. И все чувства - перебор. Не удается спокойно дышать, не выпуская соленые слезы наружу, даже когда отец сжимает ладонь, передавая свое тепло и уверенность. Таймер заведен и бомба вот-вот взорвется. Тик-так. Тик-так. Я крепче обхватываю пальцы мужские, силясь тем самым заглушить ворох чужих голосов, что заселил практически незнакомый родственник. Не правда. Не правда. Не правда. И все произошедшее - ужасный кошмар. Нельзя осиротеть в одно мгновение. Жмурюсь, закрываю плотнее глаза, когда ладонь папы перемещается на плеч. Так легко представить, что пустота внутри - плод воображения, что все чертовски хорошо, солнечно, радостно. Силуэт матери вот-вот покажется в дверях, она укоризненно цокнет языком [немка до корней волос], а потом присоединится к нашей внезапной посиделки. Я даже резко распахиваю глаза, силясь увидеть ее в дверном проеме, но.. Виктория Арджент лежит под несколькими фунтами сырой земли.

Пальцы дрожат, зубы бьются об ободок кружки, когда я молчаливо принимаю чашку чая. Я едва не выплескиваю на себя весь кипяток - холодной выдержкой при любых обстоятельствах еще не овладела. Сейчас я  вся ломаная-переломанная. Зайди в море - соль заберется в дыру в груди и жжет-жжет-жжет. Горячий и сладкий напиток разносит по всему телу тепло. Выдыхаю, собираясь с силами. Открываю рот и тут же закрываю. Обнимаю ладонями чашку. Опускаю взгляд, а потом устремляю его на мужскую фигуру. Отец всегда был худым, поджарым, сильным - на кого в любое мгновение можно опереться. А сейчас вид его болезненный. Словно сам потерял ось. Стал хрупким, стеклянным.Разбитым.

- Я... Расскажи мне правду. На счет ее смерти. - Голос не мой и слова не мои. Звучат тихо. Но в этой тихи они оказываются отчаянно громко. Надломно. Обреченно. Я старательно избегаю называть маму по имени или статусу, просто безликое "она", как будто от этого не защемит в сердце. Слезы обжигают глаза. Тик-так. Тик-так. Мне нужно услышать его правду, я не беру на веру слова деда.

Я - не сильный человек. Мне далеко не все равно поймут ли меня. Я всего лишь подросток, знающий об оборотнях и охотниках лишь из книг и фильмов ужасов и чуть-чуть больше. Сказка про Красную Шапочку и Серого Волка оказалась правдой. Вот только в этом варианте, Красная Шапочка оказывается Охотником и сама полосует Серого Волка китайскими клинками. Этот неправильный мир, полный необъяснимых причин, почему-то решил открыть свои двери нам. И не просто открыть, а обрушить правду на голову. Как снежный ком, как ледяную воду. Окунись, нырни и выживи. Не потеряй рассудок. Очки с розовыми стелами разбились, осколками вонзаясь в сердце. Как найти твердую почву, когда привычный мир перевернулся, ориентиры поменялись, краски смешались; когда на всех холстах видишь лишь ужасную пасть оборотня, а царапины возвращают к тому дню, когда когти вонзились в родную душу?

Оставила за спиной не отвеченным вопрос от отъезд. Корнями уже приросла. Хватит срываться с места, вить гнездо на новой ветке. Как минимум две причины, что на кладбище, служат доказательством слов отца - город//ремесло//судьба выжигает Арджентов [пора заносить в красную книгу] как сорную траву. Я согласно киваю, принимая истину. Жизнь-смерть. Век охотника не долгий. И счастливое будущее не для нас.

- Арджент. - повторяю в след, тихо. Одними губами добавляю "мама". Полынь-трава. Яд в бокале. Пустота. Виктория. Язык поднимается к небу, бьется о стенки зубов. Ее больше нет. Эгоистично хочется выкрикнуть, что оставила нас. Добровольно. Бросила. Поселила эту боль в груди. Тишину в доме. Траур на сердце. Слезы в глазах.

Глубокий вдох. Заправляю прядь за ухо и касаюсь ладони отца. Кончики моих пальцев леденеют. Так всегда происходит, когда я сильно волнуюсь или из-за чего-то переживаю. Странная реакция организма. Хочется ощутить тепло его руки. Получить таким образом заряд уверенности. За мной неотступно всегда следовал страх. Переезжая из города в город, заселяясь в новый дом, квартиру, мансарду, я всегда боялась. Что не найду своего места. Что до конца жизни буду одиноким большим китом. Что останусь порхающей бабочкой. Дружба, любовь — казались такими далекими и находились лишь в книгах и в фильмах. Здравствуй Бейкон Хиллс, сверхъестественный городок, подаривший мне самых близких людей. Но этот подарок дался слишком дорогой ценой.

Все внутри готовится в очередной волне, к взрыву атомной бомбы. По жилам течет отрава, словно угольно-черный йод. Мои истины зыбки, и я стою на леднике, что покрылся паутиной трещин. Он вот-вот развалится на части и я утону в холодной воде. Цепляюсь за отца, как за последний причал, за единственную гавань. Но и он - не спокоен. Его сердце ухает под моей ладонью, не спокойно бьется. Легкие словно жабры, отказываются глотать воздух, я закашливаюсь. По горлу блуждает ком. Рвется привычная ткань бытия на "до" и "после", я сейчас нахожусь между ними - расплавленная, распластанная, нагая, лишенная всех прав и лев, вырван язык, выпученных глаза, сердце из межреберной клетки вывалилось и потерялось где-то в грязи. Наша утрата больно ударила по семье, подкосила наши ряды. Рыжая, коротко стриженная, строгая и правильная, почти генеральша Виктория Арджент покоится на местном кладбище, который в пору уже именовать лишь арджентским последним пристанищем. С фотографии смотрит на меня своими ореховыми глазами, в них застыло на век выражение счастья и слегка угловатая улыбка. Ее теплые руки обнимают маленькую меня, которая расположилась удобно на ее коленях. Я помню этот момент - мама читала сказки, а папа заснял нас на кинопленку, увековечив момент. Памятный вечер, полный смеха, ее голоса и волшебных существ. Лишь позже, когда я начну складывать все точки и детальки в одно, пойму, что главным героем тех сказок был мой отец, что сражался с оборотнями. Мама рассказывала его историю жизни, пытаясь завуалировать и приблизить неизбежное - мое становление как охотника. Наверняка, у родителей частой темой спора было не пора ли открыть мне всю правду на счет собачек и волков. Со слов Кейт, отце всегда был против, и не встреть я Скотта-оборотня до конца своих дней могла бы не узнать, чем именно занимаются мои родители в свободное время. Я, как маленькая кроха, запуталась во правда-ложь. И по канону, спрошу "что такое хорошо, что такое плохо?".

- Расскажи мне все. Всю правду. Все то, что скрывал ранее. Будь со мной честным. Я выдержу.

Отец заправляет нить, берет иголку, глазами говорит "держись", вручает мне ту горькую правду, которую стоит запивать его ромом/виски/водкой [без кубиков льда и не морщась, одним махом]. Зажать между зубов кусок плотной ткани//ремень//собственное дрожащее сердце [волк ли я или загнанный заяц?], когда кто-то зашивает тебя за неимением прочих анальгетиков. Грустным взглядом обвожу кухню - территорию Виктории Арджент, где все лежит правильно и как надо, в том порядке, где легко дотянуться до всего необходимого. Поваром в доме всегда была мать, она редко кого подпускала на свою территорию, разрешала лишь хвалить ее кулинарные шедевры. Замечательно было то, что ее блюда не очень часто повторялись. Не смотря на мою любовь к пюре, мама умудрялась разнообразить простую картошку. И рецептов такого обыденного блюда у нее было несколько десятков. Наши ужины всегда были семейными. Не важно, где проходил обед или завтрак каждого из нас, вечер в окружении мамы и папы стал для меня традицией. Даже когда отец находился в командировке, на его месте восседал ноутбук, где в окошке он жевал бутерброд или хлебал простую похлебку [ мать всегда недовольно жмурилась и обещала по приезду "пир на весь мир"]. Мы делились событиями за день, планами на следующий день. Меня хвалили, ругали, давали наставления. Мы много шутили. Ужины отдельно в комнате считалось плохим тоном и было дозволительным лишь когда кто-то из нас был серьезно болен. За тарелкой горячего супа мне сообщалось об очередном переезде. Я бунтовала каждый раз - вначале тихо, молча сцепив зубы и сильнее сжав столовые приборы. Перед Бейкон Хиллсом даже взорвалась. Выбежала из-под стола под строгое командирское мамино "Элли, вернись". Игнорировала весь вечер отца, что стоял у запертой двери и просил поговорить. Ребенку нужна стабильность, а не вечная жизнь на чемоданах. Не уже ли родители этого не понимали тогда? И сейчас я четко осознаю, насколько моя жизнь теперь изменится, насколько станет одинокой.

Кап-кап-кап. Чертовы слезы текут по подбородку и я стремлюсь спрятать лицо в волосах, все так же крепко сжимая чашку. Кажется, напиток начинает остывать. Да и становится соленым, теряет весь вкус. Мой удел - захлебнуться в той вязкой черноте, что застилают глаза? Судорожный глубокий вдох. Отчаянные попытки успокоиться и вытереть слезы. На долю семнадцатилетним не должны приходить такие испытания. Выбирать между долгом и любовью [как разрывалось сердце, когда Кейт торжествующе преподнесла правду и явила уродливое лицо Скотта, а я все равно выбрала его], узнать истину таким образом - быть брошенной в самый темный омут котенком, что не умеет ни плавать, ни защищаться; хоронить тетушку-подругу, а после рядом оплакивать самый тяжелый крест, бремя, камень и быть действительно на дне морском [ как в черно-белых фильмах, где ноги в бетоне, а сам вот-вот наберешь в легкие речной воды и уйдешь на корм моллюсков и рыб]. Это хуже ада. Хочется взорваться, швырнуть чашку об стену//шкафчик//любой уголок, что так любовно был обставлен матерью. И кричать, громко выть, люто выть. Заполнить ту пустоту, ту обреченность гневом, ненавистью, на удар отвечать ударом. И стереть из памяти ту солнечность, ту любовь и ласку, на которой была взращена. Стать ураганом с женским именем. Касанием, глазами проклинать всех и вся, пока весь белый мир не сотрется, не превратится в странное месиво из тысячи осколков, как моя душа, как мое сердце, как я сама.

Не будь в моих пальцах фарфор, ногти пробили бы его - с такой силой впиваюсь в него. Нет. Нет, пожалуйста, нет. Моя выдержка равна нулю. Слушать о том, как отец "помогал" (на этой фразе я даже резко поднимаю голову, внимательно вглядываясь в него, ища там злую шутку, черный юмор. но он слишком серьезен) умереть. Я застываю. Даже открываю рот, пытаясь возразить [если есть способ стать ликантропом, то и есть лекарство, как избавиться от лишнего гена; жить в теле оборотня, но быть рядом]. В конце концов выдавливаю "идиотское правило", хотя понимаю, что охотник не должен становиться тем, на кого охотится. Дерьмое правило. Пальцы разжимаются, чай кипятком бежит по ногам, оставляет лужу на идеальном ковровом покрытии. Не чувствую боли. Лишь как маленькая девочка забираюсь к нему на колени и крепко обнимаю. - Это ужасно. То, через что тебе пришлось пройти. Прости.

Сделать вдох становится чертовски сложно. Словно вся пропитана болью [поступает  будто инъекционно]. Чувство, что оторвали что-то важное не исчезает и спустя два дня. Интуиция подсказывает, что дыра останется незаполненной до конца дней моих. Сладкое слово "мама" вдруг обрастает шипами, впивается под кожу, достигает нутра [ядра], ядом разъедает мягкие ткани. Беззвучно плавлюсь, роняя крупные слезы. Становится слишком тихо. Нестерпимо тихо. Каждый угол, стул, забытая книга с закладкой где-то на середине, любимые духи матери, ее тяжелые браслеты, забытый платок в прихожей - бомбы разбросаны по дому. И на каждой из них я взрываюсь. Забраться бы на самую высокую башню, пройтись по краю бы, соскользнуть бы в неизвестность. Темные [мрачные] дни душат. Война закончилась. И тут же одергиваю себя - едва ли.Охотники ходят под прицелом у Смерти. Это не конец, всего лишь начало неизбежного.

Маленькая девочка во мне кричит и желает прятаться под красным покрывалом, слушать раз раз разом голос родной и любимый на автоответчике, бережно прижимать к груди фотографию с изображением рыжей женщины. [я буду сильной, мам, но не сейчас.] Истошно кричать - криком выдавить то вязкое и липкое, что прилипает к ребрам, зажимает в кулак. Вынимать осколки из ран [до этой не добраться, если только взять хирургические щипцы и и грудной клетки вытащить кровоточащее сердце. может тогда перестанет болеть (нет).] Спасаясь, иди ко дну. Ногами ощущаю слизкий ил. Вода в легких. Слезы щипают глаза. Тяжело дышать [жить]. Встречать утро и глупо надеяться, что жуткий кошмар оказался всего лишь сном.

Ее корабль покинул разбитый порт, оставив после себя тысячу и тысячу вопросов, часть из которых я не могу обратить к отцу. Почему мы не знали ее семьи? Почему она всегда так коротко стриглась и редко улыбалась? Сколько шрамов на ее теле? Как часто жалела, что стала охотницей и невозможность стать частью обычной семьи ее не радовало или, наоборот, огорчало? Любила ли она меня? А если любила, то почему ушла так рано, оставив после себя чеку с осколочной гранатой. Она взорвала мой мир.

Иногда мне кажется, что проще быть малодушной - наглотаться таблеток, перерезать вены. Но останавливает лишь одно - оставлять в полном одиночестве отца я не имею права. Мать не прости, не позволит. "Будь сильной, Эллисон!" - в который раз мысленно шепчу голосом Виктории Арджент. И продолжаю ронять горькие слезы. Не сегодня, мам. Позволь быть хрупкой фарфоровой куколкой, у которой отняли самое ценное.

Мне удается собраться не сразу, как и вникнуть в суть речи отца. Хотя я отчаянно пытаюсь не терять ниточку повествования. Как мячик в детских мультиках, где учат читать, скачу от слова к слову. Молчу, не перебиваю. Лишь пытаюсь заново дышать. Сама хотела правды, теперь получаю ее не дозировано, а полностью всю порцию. Горькую, вязкую, горячую, как сам ад. Готова ли я к тому, что говорит отец? Но и к смерти матери я все еще остаюсь не готовой. Лишь замираю, уткнувшись носом в плечо.

Однажды боль утихнет, станет белым шумом. Фоном, на котором можно улыбнуться, смотреть фильмы и радоваться мелочам. Однажды перестанет штормить, волны успокоятся. Однажды станет проще, легче. И даже находиться в двухэтажном домике, что выбирала Виктория, лишь той частью семьи, что осталась после нее, станет привычно. Но сейчас так тяжело. Невыносимо тяжело.

Крис не любит Джерарда. Тот отвечает взаимностью. Для последнего идеальным ребенком-охотником была младшая дочь. А Кейт перешагнула все, даже рамки морали. Представить хоть на мгновение вселенную, где я не в ладах со своим отцом - не могу. Наверное, из-за того. Наверное от того мой папа вкладывал в меня всю заботу и любовь, на которую был способен. Что бы мне достался идеальный отец, раз ему таковой не перепал. И поэтому растил тепличную розу. Но розу с шипами.

Судорожный вдох.

- Поэтому вы не общались долгое время? Потому что он тренировал из своих детей убийц? - Не просто убийц. Они все еще живы, в отличии от Виктории. Может, следует взять у него пару уроков и наказать убийцу моей матери. Этот гнев продолжает клокотать во мне. Почему отце не жаждет мщения? Удивительно, но мне удается произнести длинную фразу почти без заминки. Лишь изредка вырвется предательская икота.

Встаю на ноги, все еще ладонью цепляясь за отца. Словно боюсь, что если отпущу - я мгновенно провалюсь в пропасть. Вытираю слезы. А потом перемещаю обе ладони на стол. - Я стану охотником. Так хотела мама. Этого я хочу - Подвожу черту, ставлю точку. Это стало неизбежным. Детство закончилось с ее смертью. - Ты будешь меня тренировать? - Если ответ будет категоричным, где-то на столе порванный клочок бумаги с номером деда.

Мне все еще сложно собраться, стать цельной, не расколотой вазой [не хватит всего клея мира, что бы залить ту громадную дыру в грудине]. Мысли в хаотичном порядке скачут от матери, красным мячиком прыгают к отцу и стеклянному кубу, за которым лежало бездыханное тело женщины в окружении трубок и людей в белом; проскакивают мимо Кейт, моей подруги Кейт, моей тетки, кто подарила медвежонка Тедди, учила быть сильной и независимой, была тем ветром, на который я хотела быть похожа и оказалась гнилой и жалкой, мертвой; несколько раз кружатся вокруг деда [Джерард - подсказывает сознание, мы не близкие, хоть и родственники, что бы я снизошла до ласкательно-уменьшительного "деда"] с его убийственно-голубыми глазами и острыми словами, что шипами застряли где-то на подкорке; останавливаются рядом с фигурой отца, который больше не кажется растерянным, готовым к последствиям, что принесут мои поступки. Готова ли я к ним сама? Мысленно киваю - должны быть хоть какие-то события, что будут подконтрольны мне.

- Но ведь ты - солдат.. И твой отец. и... не правильно все это. Странно и не правильно. Ты бы от меня не отказался. - Переиначиваю его лозунг, не до конца понимая, почему родители выделяют одного ребенка и забывают про другого. Может, из-за того, что я была единственной в нашей семье. И кузин с кузенами не имела, что бы провести хоть какие-то аналогии. У друзей, что имели братьев-сестер, нередко жаловались на несправедливость, на вечную ответственность, что заочно повешена при рождении младших детей. И ведь правда - чужая душа потемки, особенно того, кто вышел из тени. Я не доверяю Джерарду, но он говорит правду, ничего не скрывает от меня. Папа редко рассказывал о своих родителях, истории из детства, будто там нет ничего интересного. Не бросай Кейт пару-тройку фразочек//костей//воспоминаний, я подумала бы, что они - сироты, не имеющие прошлого.

- Он не манипулирует мною! Ты ошибаешься! - Я сжимаю кулачки в резком порыве, в протесте. Выкрикиваю громко, мой голос прорезает тишину. Ладонь отца на плече придавливает к полу, но я выпрямляю спину, вздергиваю подбородок и смотрю в глаза. Сколько себя помню я протестовала. Иногда в легкой форме - при очередном переезде, я поднялась со стола и целых два дня не разговаривала с матерью. игнорировала отца; находясь под домашним арестом, сбегала из окна на свидания; однажды даже выбелила пряди волос в своей ванной, когда мама запретила мне стричься. И сейчас я  протестую. Юношеский максимализм так и рвется наружу. Я не маленькая девочка, за которой нужно ухаживать-заботиться и менять подгузники. Взрослая. самодостаточная личность, что уже на своем счету имеет одно крошечное убийство - обожженный труп Питера Хэйла почему-то не приходит в кошмарах. У меня есть своя голова на плечах. Как и право набивать шишки, совершать собственные ошибки. Доверять или не доверять тем или иным людям. Проверять свою интуицию, прислушиваться ко внутренним ощущениям. И я не позволю кому-либо играть на мне, как на музыкальном инструменте, выпихивать на сцену, где обязана отплясывать партию чужого сочинения.

- Я знаю. Я все это знаю. Кейт провела краткий экскурс в историю наших семей. - Напоминание о Хэйлах больно бьет, рождает новую вспышку гнева. Они ненавидят Арджентов, поскольку Кейт совершила акт мщения, что по моему мнению было похоже на линчевание, ку клукс клан на охотничий манер. И я так же стала причастной к тому, что хэйловская кровь была пролита. Только я защищалась, спасая своего волчонка. - Она подожгла дом с детьми. - Боже, моя тетка чудовище. Но это не значит, что и я - тоже. Разница в точке зрения и в видении общей картины. Если Кейт считала, что она истребляет нечисть, то я видела ужас и слышала крики погибших детей, что давно сгорели, оказавшись запертыми в ловушке. Да и у меня нет романтического настроения относительно нашего ремесла. Все не так просто. Можно встретить смерть. Мать тому явный пример. - Дэрек убил маму. - Не спрашиваю, констатирую, ища молчаливое подтверждение моих слов. - Но нож держала она. - Почему-то холодно и отрешенно не удается произнести.

- Я их защищу. - Упрямо, все с тем же гордо поднятым подбородком. Спасти несколько подростков просто - отказаться от общения с ними, стать отшельником. Только вот я слишком социальна, что бы перестать встречаться с друзьями и не смогу отгородить их от того ужаса-покрывала, что накрывает черным саванном город. - Они знают о некоторых или о большинстве вещей. А когда что-то знаешь, сложно отступить и отпустить. Мама мертва, Кейт - тоже. Я понимаю, что ты хочешь донести до меня. Что месть имеет свои последствия. Я сумею защитить своих друзей, но и Хэйл поплатится за то, что совершил. - А взгляд говорит другое - ты можешь попытаться меня переубедить, но я не отойду от первоначальных настроек. Отец неоднократно повторял заповедь, где женщины - лидеры. а мужчины - солдаты. Поскольку я осталась единственной представительницей женского пола, то он будет следовать за мной, какую бы политику я не выбрала. Не думала, что мы когда нибудь будем говорить обыденно об убийствах и оборотнях, рассуждая будто мы выбираем цвет обоев в прихожую. Куда катится этот мир? - "Мы охотимся на тех, кто охотится на нас."