Солнце светит им в спину, постепенно спускаясь к западу. На Тол Фаласе дышит уже не весна, но подлинное лето – и зеленью на высоких светлых скалах, и синевой небес, и высокими белыми облаками, похожими на лебединые перья. При взгляде на них на сердце у Боромира становится спокойней – добрый знак, как крыло альбатроса. Предвещает ясные дни надолго, - он слегка проводит большим пальцем по ладони Инары, что крепко держится за его руку, и улыбается ей столь же ясно, как небесам – за миг до этого.
«Я буду рядом», - отрадно видеть, как тревога в темных глазах истаивает; пусть несмело, но Инара все же соглашается. И пожатие ее пальцев становится на мгновение сильнее, словно в знак благодарности – Боромир отвечает ей коротким кивком, и слушает голос, к которому уже успел привыкнуть. Певучий, глубокий, - «петь она тоже умеет, наверное?» - и почти завораживающий. Даром, что речь ведет она отнюдь не о самых завораживающих вещах.
«Пожиратели», - страх, проскользнувший в голосе Инары, неподделен, как и хватка тонких холеных пальцев. Положив себе расспросить об этих тварях, Боромир вновь поглаживает ее по руке большим пальцем – дескать, спокойней, миледи.
Здесь тебе ничего не грозит, - белый песок оплывает под ногами, морская пена негромко шипит, отбегая назад. Им приходится пройти несколькими почти опасными переходами, по скользким камня, под кромкой скал – кое-где Боромир просто берет Инару на руки, и, чувствуя ее дыхание на своей шее, несет через опасные места. Но упорство их оказывается вознаграждено. Ветер приветствует их, задувая под арку скалы – за ней, если пройти еще немного, раскинулась крохотная бухточка. Бухточка – одно название; здесь не смогла бы пришвартоваться и средней величины рыбацкая лодка, да и то – не прошла бы. Скалистые «пальцы» преграждают проход к вытянутому заливчику, вода в котором – будто самые прозрачные голубые топазы. Тенистый грот виднеется поодаль, зевом пещеры – уже и осыпался немного, углубился, но таков же, как и годы назад. «Внутри, наверное, мельче стал», – Боромир поднимает глаза на высокие скалы, над которыми, пронзительно крича, белыми искрами мелькают чайки. «Громковато кричат», - легким беспокойством касается мысль, и он снова смотрит на небо. То безмятежно, как вода в бухточке, и облака на нем по-прежнему высоки.
Море здесь набегает на берег тихо, а за скалами виднеется лес. Диких зверей на Тол Фаласе почти нет – не крупнее лис, зато дичи в изобилии. И Боромир не слишком удивляется, когда слышит негромкий перестук по камням – горная коза, молоденькая, небольшая, удивленно заблеяв, смотрит на них, пережевывая веточку. Затем только копытца щелкнули – прыгнула с камня на камень, и скрылась за скалами. Спугнули.
- Спугнули, - вслух говорит Боромир, оборачиваясь на каменную арку. Теперь они надежно отгорожены от посторонних глаз, и, ежели чего, им никто не помешает. А из чаек и горных коз не самые надоедливые наблюдатели, - шумный краб, постукивая ножками, боком отбегает в сторону, и скрывается в воде. Ракушки, морские звезды – все это светится сквозь прозрачную воду, словно драгоценности.
- Эту заводь нашел мой брат. Ему было тогда четыре года, - хмыкает Боромир, присаживаясь на корточки, и выбирая в песке плоский обкатанный камешек. – Четыре года! Я думал, утоплю его здесь же. Это был первый раз, когда он оказался на Тол Фаласе. Я старше его на пять лет, - поясняет, примериваясь к броску. – Наша мать навещала своего брата, лорда Имрахиля, на обратном пути мы заглянули сюда, и Фарамир пропал. Можешь представить себе, что здесь творилось, когда его разыскивали, - он жестом предлагает Инаре сесть рядом, на песок. Если что, можно и камзол его постелить.
- Обычно, во всякие переделки всегда встреваю я, - посмеиваясь, объясняет Боромир Инаре. – Фарамир же более благоразумен. С детства, - бросок – и камешек поскакал по водной глади, высекая «блинчики». – Но в тот раз он отличился – помню, как искал его, и сюда забрёл лишь по счастливой случайности. А он сидит здесь, и вот так же, - еще один камешек в руке, еще бросок – и новая цепочка скачков, - развлекается. Перед подступающим приливом, - вот как уже от этого спасались – другая история. Но тоже надолго запомнившаяся, - помнилось отчетливо, как тащил испуганного младшего на спине, карабкался по скалам и потом получал нагоняй от матери. Обидно было, что досталось тогда именно Боромиру – дескать, плохо за младшим смотрел. Он и не возражал, каялся. Обошлось все – и ладно.
- На следующий день мы пришли сюда уже вместе, затем – показали нашей матери. Но следующей весной ее не стало, и мы более не посещали Тол Фалас, - солнце припекает сильнее, но тот черный день первого месяца весны помнится Боромиру более чем отчетливо.
- Я ступил на этот остров лишь годы спустя, и то, уже без брата. Здесь учился морскому делу, и фортификации, - солнце припекает, играет бликами-волнами на песчаном дне, бросает отсветы на лица, загорается в светлых глазах Боромира.  – С тех пор миновало почти три десятка лет, а бухта остается прежней, - улыбка трогает край рта. – Есть ли что-то, что помнилось бы тебе столь же, Инара? Что ты любила в Синоне? Кто ждет там тебя? – «кого ты оставила?»
- Поведай мне об Инаре Серре, - «зачем мне чужие миры, когда вот, передо мной – один такой», - он садится рядом на песок, сбрасывая рубашку – смущаться незачем, Инара его каким только не видела, и с наслаждением подставляет тело солнцу, луч которого становятся длиннее, как и тени – но неспешно.

Где сейчас Фарамир? В Минас-Тирите, вестимо. Но более вероятно, что в Итилиэне, под капризным весенним дождем – пускай климат в Гондоре благодатен, из-за близости темных мордорских земель все чаще дуют над ним скверные ветры, и сеют грязные дожди. Видел и помнил Боромир, как по итильской зелени тянутся темные полосы падающей с неба копоти. И взоры мужей Гондора все, как один, обращались на восток – туда, где за грядой Эфель Дуат дымила и чадила Роковая Гора.
Так что, пока теперь уже старший брат развлекается здесь, младший – воюет. Рискует жизнью. Боромир знал, что, узнай о происходящем младший (а тот непременно узнает), то ни словом, ни даже мыслью бы не осудил. Но совесть коробила – равно, как  и тоска по Фарамиру. И беспокойство.
- Разумный младший брат сейчас пребывает на границе с темными землями, защищая рубежи королевства, которое унаследует его старший брат. Тогда как последний греется на песке в обществе прекрасной женщины, - шутки шутками, а совесть… все-таки коробит.
Солнце припекает и без того загорелую кожу, и скользящая по плечу рука Инары кажется прохладной, - Боромир ложится на спину, щурясь в сторону девицы, но руку ее не удерживая. Только косится слегка затем в сторону заката, да прищуром меряет уровень воды в лагуне.
«Пока безопасно», - от прилива не придется убегать. Как бы ни казался расслаблен со стороны, почти безмятежен, Боромир остается всегда начеку. Привык – большую половину жизни ибо так и провел.
- «Тебя учили…» - почти задумчиво повторяет он, про себя все же не торопясь озвучивать и иные свои размышления. К примеру, о том, что теперь он понимает, отчего Инара настолько хороша в этом своем ремесле.
Ему довелось повидать немало женщин, и большинство из тех, что звали его «клиентом», считали это за честь. И, вопреки расхожему мнению, старший принц Гондора без тени осуждения относился к их ремеслу. Стоит ли осуждать тех, кто умело дарит тебе блаженство, любезно слушает, и скрашивает короткие часы отдыха. И щедр был с такими, и всегда любезен – и ему платили тем же.
Но подобных увеселительных заведений он давненько уже не посещает, обзаведясь парой любовниц, которые досуг его и занимают. Что, если не сложится с возвращением Инары на родину? – Боромир вновь смотрит на девушку, прикидывая про себя, сумеет ли та прижиться в Средиземье. Чем стала бы заниматься, кроме своего ремесла? – слова ее заставляют улыбнуться.
- Падающие с небес огненные глыбы – это не то, что в Средиземье видят каждый день, - тихонько посмеиваясь, объясняет он. – Больше скажу, мне отрадно, что в той передряге ты не только осталась жива, но и не слишком пострадала, - тяжелый черный шелк с негромким шелестом поднимается по точеному бедру, до недавнего ушиба. И следа не осталось – тот целебный бальзам помог, да и позднее, женщины на Тол Фаласе, видимо, позаботились об Инаре. И, если на нежной коже ее метки и есть, то только от его. Боромира, прикосновений – ладонь лежит на ее ноге уверенно, как на своем.
«Останешься моей, если останешься», - генерал-капитан тянет Инару к себе, так, чтобы села сверху. Желание разгорается в нем, но без излишнего пока что пыла – это еще не любовная игра, но нечто на грани ее.
- Кажется, ты собиралась искупаться, - руки уже привычным движением распускают шнуровку на ее спине. Легкая рубашка под платьем позволит Инаре чувствовать себя, по меньшей мере, защищенной – а Боромир ее своей наготой смущать не собирается. «Пока что» - ему и штанов достаточно, для купания.
- И, если я чего и испугался тогда, так это последствий, каковые могли бы случиться, когда Имрахиль узнал бы о твоем происхождении, - сквозь искрящийся во взгляде смех проступает серьезность. – Но, полагаю, мне незачем повторять тебе, чем это могло оказаться опасно, - притянуть ее к себе, коротко поцеловать – и сесть затем.
- Ты готова, моя леди? Я хороший пловец. Ты уже успела в том убедиться.

«Верно», - Боромир поднимается вслед за Инарой быстрым, слитным движением. Сброшенное платье ее – рядом, на пеке; поблескивают снятые драгоценности. «Не желает, дабы им оказалась уготована участь той самой тиары?» - он бережно касается волос Инары. Еще недавно изящно причесанных, а теперь – растрепавшихся от ветра и долгой ходьбы.
И, признаться, такой она еще милее ему, - в воду Боромир входит решительно, мимолетно жалея, что все же, не может раздеться. К тому же, его дама отчего-то смущена – он берет ее за руки, прикрывающие грудь, и притягивает к себе.
- Не бойся, - хрипло шепчет в короткий поцелуй, на миг обжегшись им, хоть и сам раскалился на солнце, и потому окунуться сейчас – самое желанное. Почти – самое. Как и поутру, рубашка скрывает немногое, а то, что открывает – лишь подчеркивает, и, намокшая, теперь уже скорее обнажает. По голубой глади воды пробегает рябь, волны слегка покачивают, набегая – покачивают Инару, которую Боромир ведет по морскому дну, обняв за плечи. Вода прозрачная – далеко видно на просвет, и они ступают среди солнечных бликов и ускользающих рыбешек.
- Расслабься, миледи, - ох, самому бы расслабиться. Не выпуская руки Инары, Боромир с легкостью ложится на воду, и делает гребок – собственное тело послушно ему, а соленая вода охотно принимает на себя. Пальцы на миг размыкаются – но лишь для того, чтобы Боромир вновь оказался рядом с ней, описав нечто вроде дуги.
- Ложись на воду, - потянуть на себя, заставить лечь на живот, по груди рукой скользя. Проклятая ткань путается, мешает, - он смотрит Инаре в глаза, подставляя плечо под ее руку, чтобы обняла за шею. – Ложись, - шепчет ей, - на меня, - а затем уже смеется. В Ородруин это все, поистине – поучит он еще ее плавать, а пока что…
Плавным нырком Боромир уходит на глубину, с тем, чтобы подняться позади Инары. Песок скользит под ногами – здесь для него, признаться, мелко, но глубже заходить они, понятное дело, не станут. Жарко, хоть и свежо – а вода нежная, теплая. Будто шелк, будто чуть тронутая золотом кожа Инары.
Большинство гондорских дам, стремясь сберечь белый цвет лица, от солнца прятались, но Инара, похоже, не беспокоилась о том, чтобы загореть. Сам же Боромир, с самой ранней весны просоленный на вантах и палубах, под солнцем Дол Амрота, сейчас загорел изрядно. Так, что чуть смугловатая кожа Инары рядом с его кажется цвета слоновой кости, - придерживая ее поперёк талии, он касается поцелуем обнаженного плеча, с которого сползла проклятая рубашка.
- Не мешает ли она тебе? – глаза ее блестят, как алмазы, как капли воды, что загораются искрами на ее волосах, звездной россыпью по черному небу. «Как же хороша ты», - пронзает жарким влечением, вдруг помножившимся на нечто более сильное, пламенное – и излишнее, напоминает сам себе Боромир, улыбаясь. Как бы ни была хороша и жарка, как бы ни влекло к ней – уйдет и она. «Останься», - пронзает с новой силой, набегает покачнувшей железную, нерушимую уверенность волной.
«Не останется», - волна разбивается, словно о скалу. Если у нее есть возможность вернуться, то так оно и будет. Боромир помнит еще, как мыкался на чужбине, и… нет, ничто не сумело бы задержать его там. А ее, Инару, здесь – что удержит? – соленые ее губы от морской воды, горячие, точно от слез.

Желтое золото солнца постепенно становится червонным; клонящееся к западу, оно заливает долгими косыми лучами побережье Тол Фаласа. Поднимается ветер – несильный и теплый, со стороны моря, и деревья, пышной порослью венчающие прибрежные скалы, громко шепчутся о чем-то, тогда как у подножия скал, в спокойной воде лагуны – по-прежнему двое.
Боромиру жарко, несмотря на морскую прохладу – даром, что весна, и море теплое по большей части лишь по его меркам, но волнующая нагота Инары меняет все. И от попыток научить ее плавать вскоре не остается ничего, кроме рук, скользящих по телам, и поцелуев, которыми отгораживаются от всего. Их никто не увидит, кроме диких зверей, а песок под спиной Боромира удивительно теплый – но не теплее, чем жар темных глаз склонившейся над ним женщины.

Жаркой истомой обволакивает, несмотря на усиливающийся теплый бриз. Пить хочется – поблизости, благо, обнаружился ручеек с быстрой холодной водой. Звери на водопой сюда бегали – видно по множеству следов, и Боромир сам напился, с удовольствием, а заодно смыл соль с тела. Помог в том и Инаре, затем одевшись сам и также помогая одеться ей. Отдохнуть сейчас неплохо бы, но также и настало время собираться в обратный путь – солнце вот-вот коснется морской глади, и наполнит ее жидким золотом. Закаты здесь, над морем, удивительно красивы, - Боромир, прислонившись спиной к теплой скале, поднимает глаза на постепенно лиловеющее небо. Облака – высокие, тонкие, по краям подсвечены желтым, постепенно переходящим  в алый. «Вёдро будет», - мелькает безотчетная мысль, и он готов уже подняться с теплого песка, как вдруг что-то белое, как крыло чайки, привлекает его внимание.
Море шумит, набегает начинающимся приливом на берег, перебрасывая на своей спине одинокий парусник, - Боромир все же приподнимается, мягко сжав Инару за плечо. Близ этой оконечности острова не должно быть никаких судов – рыбаки сюда не ходят, для других кораблей фарватер не тот, а в бухточку…
«Войдет именно такое судно», - он делает несколько шагов по песку, вглядываясь в долгие сумерки, что просвеченной солнцем дымкой опускаются над морем.
- Инара, - почти тревогой звучит его голос, - пойдем, отойдем с берега.
Взяв чужачку за руку, он уводит ее под сень скал, за которыми оба и укрываются. Боромир всматривается в кораблик до рези в глазах – это одномачтовый шлюп, резвый, направляемый уверенной рукой. Белые паруса его – не более чем маскировка; наметанный глаз генерал-капитана видит и обводы, и оснастку. Это судно харадрим под белыми парусами, - сжав ладонь Инары, он негромко говорит ей на ухо:
- Они скоро высадятся за теми вон скалами, - Боромир кивает в сторону, противоположную той, откуда пришли. Там лагуна расширяется, но посуху, вброд, туда не добраться – только вплавь. – Ветер поймают, уйдут туда. Нам надо уходить, и поскорее, - команда у такого судна невелика. Бойцов и того меньше. Много бед наделать не успеют… но собираются ли высаживаться? – он уводит Инару дальше, за скалы. Темнее становится, и прилив подступает, шурша пеной. «Надо торопиться», - ублюдки харадрим приливом воспользуются при швартовке, а вот Боромиру и Инаре придется изловчиться, дабы не попасть меж двух огней.
- Полезай, - быстро идти она, уставшая и намаявшаяся за день, босиком, да по камням, вряд ли сможет. А спина у Боромира широкая, - подсадив Инару, он быстрым шагом минует камни, отделяющие их от лагуны. И приостанавливается – здесь видно, как разыгрался прилив.
Поневоле вспомнишь, как точно так же, только с братом на закорках, спасался, - думается об этом уже на ходу. Спину согревает, сквозь влажноватую рубашку, взволнованное тепло женского тела, и Боромир все же улучает момент, чтобы негромко сказать ей:
- Не бойся. Просто крепче держись, - «держись, и все будет хорошо», - а море набегает, ярится, сердится, и очень хочет нагнать. Солнце бьет прямо в глаза, ослепляет, а камни под ногами так и норовят неудобно вывернуться. Пару раз Боромир все же почти оступается, но не так, чтобы упасть. Его подгоняет ярость – как посмели ублюдки столь открыто подойти к Тол Фаласу? И что станут делать? – рассыплются по лесам, пробираясь ближе к форту? – он стискивает зубы, бранясь про себя. Прилив и темнота не позволят подойти со стороны моря судам форта, также не удастся пройти берегом. Останутся только леса… и останется только положиться на знание местными своих лесов.

- Тяжело? – Боромир чуть поворачивает голову, удобней перехватывая Инару под бедрами. – Нисколько, - дыхания не хватает, это так. Да и до лиц уже долетает, холодными брызгами, все ближе подступающий прилив. Боромир меряет взглядом темнеющий берег – горизонт вдруг резко заволакивает облаками. «Тоже, предсказатель погоды еще нашелся», - пеняет с досадой он сам себе, сильно выдыхая, под недовольный хлопок маленькой ручки по предплечью. И все же спускает Инару босыми ногами на крупную гальку. Прохладно, пожалуй, но придется ей потерпеть.
- Идем, - не потому, что тяжело, или что устал, но по той причине, что по камням, к которым их прижимает прилив, идти с ношей на спине слишком уже неудобно. И медленно, - а Инара, опирающаяся на его руку, достаточно ловка и грациозна, дабы успешно перебраться через каменистые участки побережья.
Темнеет стремительно; деревья шумят, тревожно клонятся к земле. Вот и то место у подножия форта, к которому вышли еще днем – где та ясная лазурь и безмятежность солнечного дня? «Неужели столько времени прошло?» - море снова дышит в лица мелкой сырой солью, под первые капли готового хлынуть дождя.
- Милорд! – зев подземного входа уже освещен факелами. Несколько солдат Тол Фаласа встречают их; отрядил их, несомненно, Хаталдир. На поиски принца и его подруги – погода резко испортилась, да и прилив близок. Даже сюда долетает его сердитый рокот, когда свинцовые волны в гребнях белой пены разбиваются о скалы. Те самые, где буквально только что пробегали двое, - сморгнув, Боромир командует:
- В южной бухте высадился разведчик харадрим. Три десятка людей. Двинулись в леса, - боец вскидывает подбородок, на глазах мрачнея лицом. – Доложи командиру. Я сейчас буду у него, - рука Боромира по-прежнему крепко сжимает руку Инары. И, когда они выбираются из подземного хода на внутренний двор, то суматоха, воцарившаяся в форте, говорит об одном.
Только разведчиками дело не ограничилось.
- Ступай к женщинам, - ласково сжав запястье Инары, говорит Боромир, на миг привлекая ее к себе. В сумерках, в начинающемся дожде, особо никто на них внимания не обратит, - губы у нее сухие и солоноватые, от морской воды. – О тебе позаботятся. Возможно, будут… - он собирался сказать о раненых, и о том, что ее навык обращения с ними может пригодиться, но не успевает – адъютант Хаталдира тут как тут.
- Милорд, комендант ожидает вас!..
- Сейчас я буду. Что стряслось, в Ородруин вас тут всех? Один разведчик наделал столько шуму? – быстро шагая, наравне с солдатом, на ходу бросает Боромир.
- Если бы, милорд! – тонкие плети дождя начинают сечь с потемневших небес. Поднявшийся ветер заглушает слова, голос приходится повышать всем.  – Разведчик – это полбеды, но еще южнее встало три корабля. И все – по лесам просочились.
«Не иначе, кто-то из своих навел», - шум надвигающегося шторма вдруг стихает, заглушенный толстыми стенами оружейной. Адъютант помогает лорду одеться, облачиться в кольчугу. Меч Боромира приносят как раз в тот миг, когда они заканчивают.
- Хаталдир! – поправляя перевязь, Боромир быстрым шагом взбегает на верх донжона, где при свете на ветру трепещущих факелов комендант и его сын о чем-то ожесточенно спорят.
- В чем дело? Идти туда придется только сушей, погода не на нашей стороне! – в разговор он врезается, точно ударом меча. Артион отступает на шаг; изборожденное морщинами лицо его отца искажается гневом.
- Послушай, что я говорю! – рявкает Хаталдир. – На таком ветру и под таким дождем ты только потеряешь людей в ночи.
- А они – не потеряют? – резонно и хладнокровно возражает Боромир, прекрасно понимая, что ливень с грозой, что уже рокочет в свинцовых небесах, одинаково плох как для защитников форта, так и для нападающих.
- Они пройдут лесом и двинутся к поселениям. Люди из них уже бегут под защиту стен, - внизу действительно, кричали люди, мычала немногочисленная скотина – все пытались от надвигающегося шторма. Но не того, что в небесах, а кровавого, готового разразиться.
- Проклятое слепое пятно, - костлявая, узловатая рука коменданта ударяет по расстеленной на бочке карте. Тол Фалас Хорошо защищен со всех сторон, но на юге, в неприступных скалах, действительно есть точка, до которой не добраться. И не обозреть пространство.
«Это должен быть кто-то из местных. Или же, из тех, кто слишком часто тепел здесь поражение, и выбирался живым», - Боромир стискивает зубы.
- Отряд в деревню. Патруль разведчиков на подступы к форту. Еще один – в леса, - Артион нехотя кивает. Понятное дело, что форт сейчас ощетинится обороной. Три корабля – это все же не шутки.
«Почему никто не предупредил раньше?» - рыбаки, что могли бы это сделать, скорее всего, пошли на корм своей добыче.
- По местам! – он лично возглавляет отряд, направляющийся к лесам. Темнота и дождь не пугают его самого, и его людей – в Итилиэне и не с таким доводилось сталкиваться. И справляться.
«И там против меня были умеющие чуять запахи твари, а не какие-то черномазые ублюдки, у которых после морского перехода небось земля из-под ног так и пляшет».

Тьма, ночь, и шторм были против мужей Гондора; прав оказался Хаталдир, когда говорил, что Боромир потеряет людей в такую непогоду. О своей правоте же Боромир мог судить лишь по крови, что, с водой свиваясь в ручейки, текла по лесам, покрывающим скалистые холмы Тол Фаласа. Грохотали молнии, разрывая небо, сек дождь – ледяной, ибо бешенством. Тьму прорезали тяжелые стрелы, темные, более короткие, нежели привычные гондорцам. И находили цели – кровь по лесам лилась не только харадрим.
- Убитые? – нет, потерь убитыми нет, лишь раненые. Передвигаться по неистовствующему лесу, да под грозой, по скользким скалам и камням, по горным тропам – та еще затея оказалась. И это несмотря на то, что был приучен к лесам Итилиэна, и уж точно далеко не одну ночь такую провел, под расчерченным грохочущим серебром небесами, гадая про себя – выживет, или нет?
Ибо харадрим оказалось много, во много раз больше, чем предполагали как разведчики, так и сам Боромир. Что в их предвиденьи оказалось ошибкой, в мешанине тьмы, крови, и молний сейчас соображалось с трудом, но, видя обстоятельства, генерал-капитан дал приказ отступить к деревне. Сообразят ли черномазые, что это маневр, или гроза и ночь обманут их, запутают, окажутся на руку мужам Гондора? – ветер хлестал по лицам, словно в наказание. Но – блестели мечи, тяжело прорезали ночь наконечники стрел. Перестроиться. Построиться. Занять позиции. И не щадить ублюдков, - этот бой будет недолгим, но столь же беспощадным, как и лесные стычки. Таким и стал, - Боромир сверкнув кольчугой из-под распоротого налатника, отложил щит. Левая рука потянулась ко второму мечу – короткому и легкому, металла слишком светлого, чтобы быть привычным. И звон, который издавал короткий клинок, был не похож на пение стали. Боромира спрашивали порой, что это за неведомый меч, и откуда? – знаки на лезвии и рукояти походили на гномьи, но даже гномы не могли понять их, и перевести. Боромир хранил молчание за таинственной ухмылкой – дескать, у всех свои секреты, и пускай этот будет и остается моим, - сильверитовый клинок сверкал, чужой для этого мира, щедро умываясь дождем и кровью. Пусть льется, - в два клинка пускай и быстрее становишься, и проворней, но защита зато в разы хуже. Но все решал натиск, и жертва потому оказалась уместной. А раны что?
И не такое бывало, - до того, чтоб отволочь в форт н носилках, не дошло, но помощь Боромиру понадобилась. От которой он отмахивался жестко, дескать, есть те, кому она больше нужна. Бои шли и близ форта, и со стороны моря – харадские ублюдки не побоялись шторма, подошли ближе. теперь же серый рассвет, по-прежнему рассеченный дождем, просвечивали оранжевые сполохи догорающих кораблей.
Подсчитали убитых, с обеих сторон. Молча, глоток не надрывая, переглянулись с Артионом и его отцом – легким дело и не предвиделось, но людей терять… К такому если привык, сердцем, а не разумом, то лучше уйди сам с поста командира. Отчеты о раненых выслушав, о том, кто хуже всех, Боромир распорядился о лекарях, но тут его, похоже, опередили – он не возражал.
Дождь тихо бормотал над верхней площадкой форта, блестел камень, залитый водой. Боромир не ожидал, что Инара явится к нему сюда, но она пришла, - взглянул на нее покрасневшими после ночи без сна глазами, усмехнулся окровавленным краем рта – прилетело слегка. Скамья под ним была мокрой, да и сам он вымок до нитки, но до лазарета добраться успеет.
- Не стой под дождем, моя леди, - тонкий венец из хрустальных капель диадемой осенял ее темноволосую голову. – Простудишься, - не похоже на то, чтобы она отдыхала – под красивыми глазами залегли тени, а на руках – следы крови. Ее? – Боромир коротко хмурится, но затем понимает, что нет. Скорее всего, кровь раненых, - он чуть улыбается, откидываясь назад, переводя дух. Не самое подходящее здесь место для него сейчас – надо быть со своими людьми, на худой конец, держать совет с Хаталдиром и его сыновьями, но даже ему, Боромиру, порой необходим миг тишины после боя.
Хотя бы немного, - он прикрывает глаза, положив ладони на навершие меча. Окованный конец ножен упирается в блестящие от воды каменные плиты террасы, сильверитовый клинок – убран на бедро. А дождь теплый и тихий, будто слезы. Будто небеса просят прощения за то, как неистовствовали недавно, и сейчас делают все, дабы залечить и загладить раны минувшей ночи.
Бок немного печет, но перевязку Боромир сделал, так что ничего. Всего лишь царапина, - он открывает глаза, и видит пред собой, в ручейках воды, кровь, что пролилась сегодня. Кровь свою, и своих людей.
«Война есть война», - еще немного тишины и покоя, хотя бы немного, прежде чем рвануться в новый бой.
- Благодарю тебя, миледи, - нарушить шепот дождя голосом отчего-то стало неимоверно сложно, на какое-то мгновение. – Но я жив, как ты видишь, и цел. Как ты? Что происходило в форте? – и рад бы не выспрашивать, да только уже привычно распрямляются плечи, голова вскидывается, мокрыми волосами тряхнув – властитель есть властитель. И станет спрашивать о том, что должно, даже любовницу. Неважно… хочет ли этого сам. Сути своей не изменишь.

От грозы чёрно-синие,
Злыми ливнями полные,
Над утихшими травами
Поднялись облака.
Кровеносными жилами
Набухают в них молнии.
Но гроза не придвинулась
К нам вплотную пока...

В какое-то мгновение Боромир видит перед собой другую Инару – не мягко таинственную, с незаметным даром держаться твердо средь любых невзгод, но испуганную и простую. Непривычную к этому миру и жизни в нем, - темные глаза на мгновение сверкают почти что беспомощностью, но, стоит ей взмахнуть ресницами, как это уходит, прячется. В движениях ее, и порывах – искренность. В теплом дыхании, что согревает его висок, в тонких пальцах, которые, слегка подрагивая, касаются ладони.
«Испугалась», - не обращая более внимание на дождь, Боромир обнимает ее за плечи, притягивает к себе, не помня о том, что от самого разит кровью и потом. Что по скуле тянется свежий рубец, а поблескивающая от дождя кольчуга кое-где разорвана. Да и проклятый бок печет все сильнее, и сырость под ним – это не только дождь, это и кровь сквозь повязку проступила.
Может быть, это и не то, что стоит видеть женщине, видеть леди, но есть ли разница, когда это – жизнь? Боромир знает об Инаре и месте, откуда она родом, чудовищно мало, но так ли уж насущны эти знания? Его мир и прекрасен, и опасен; в нем кровь льется на всех рубежах и пределах, одинаково, с песнями наравне. Неважно, хорошо это, или плохо – это есть.
«Доколе тень Врага нависает над Средиземьем», - рука крепче сжимает рукоять второго меча. Сражаться обе-ручь Боромира учил отец, и науку будущий Наместник усвоил отменно. Даром что, в отличие от Наместника Дэнетора, не был оберуким. Одинаково же хорош был с двуручным мечом, хотя и не слишком любил его – если сражаться, заняв обе руки, то лучше полуторным. А что же до щита и меча, то здесь Боромиру и вовсе не было равных, как и в стремлении, в желании его защищать каждую пядь своей родины. Костьми ляжет, но не отступит, - он взглянул, моргнув, в глубокие глаза Инары. Понимает ли она это, такая близкая – сквозь кольчугу тепло бедра чувствуется, и такая далекая? С чем она сравнивает его? – а ведь неизбежно сравнивает, ибо сам, когда-то на ее месте оказавшись, неизбежно сравнивал миры. Радовался, находя сходство, хотя порой оно становилось пугающим.
«Смерть и кровь везде одинаковы», - жесткая ладонь – перчатка снята уже – поглаживает ее мягкие пальцы. холодно, дождь шепчет все настойчивей, но уйти почему-то невероятно трудно. Но – выбирать не из чего. «Так много раненых», - звучат в ушах слова Инары, неуверенные, той самой тревогой. Страхом.
«Во что ж тебя втянуло, милая», - с жестковатой нежностью думается Боромиру, когда точно так же нежно его жесткие пальцы берут Инару за подбородок, и губы их коротко встречаются.
- Пока что все обошлось, - говорит он вполголоса, почти шепотом. – Пойдем, - обнимая ее за талию, Боромир поднимается, под звяканье мечей и кольчуги. Застарелой болью – на усталость и  сырость – отдается левое бедро, и он слегка прихрамывает.
«Передышка?» - пусть так. До покоев они добираются спокойно, и никто не мешает им. У всех хватает своих забот, а у Боромира, проклятье, есть еще полчаса тишины. Да совещаний и планов, до новых обсуждений и споров. До новой войны.
«Я могу помочь», - тихий голос Инары отдается эхом не в ушах уже, но в сердце. «Так помоги мне», - думается ему, ибо даже самая прочная сталь однажды может застонать в напряжении, почти что опасно. Боромир знает себя – он не сломается. Не той закалки, но отчего-то совершенно невозможно не поддаться этим тонким рукам. Их магии – и тревожному, тревожащему теплу бархатных темных глаз.

Дали дымом завешены —
Их багровый пожар настиг,
Но раскаты и выстрелы
Здесь ещё не слышны:
До грозы, до нашествия,
До атаки, до ярости
Нам дорогой оставлено
Пять минут тишины.

- Не… - «не тревожься, милая» - почти что сказал, но руки Инары уже тянут с него кольчугу. Улыбаться немного больно – рассеченную щеку тянет, под которой еще горит отпечатком ее прикосновение. Бросает в жар, короткой лихорадкой, и еще жарче становится, когда она, не замечая крови, расползающейся по кожаному подкольчужнику, льнет к Боромиру, и целует. Так, что кровь теперь стучит уже в висках, а руки сами обнимают ее. Колени сами собой подкашиваются – он  тяжело опускается на край ложа, задевая стойку полога, увлекая Инару за собой, не прекращая целовать. А она словно воздух вдыхает в остывшие легкие, и целовать бы ее так еще и еще, долго, но раздается короткий стук в дверь, и Боромиру на миг становится холоднее.
Вода и бинты? Ну что же, пригодятся, - он замечает это в приоткрывушюся дверь, и провожает затем взглядом. Только вот помочь не успевает, а Инара, похоже, никого не хочет впускать в покои. И это к лучшему, с напряженными глазами ее взглядом встречаясь, Боромир слегка улыбается, крем рта, и тянет шнурки горловины подкольчужника. Рассеченные края, окровавленные, задевают по ране, льняная повязка на которой давно уже сбилась и пропиталась кровью.
- Конечно, я доверяю тебе, - странный же вопрос она задает. И смотрит тоже странно, - ее маленькая ладонь в широкой лапище Боромира почти что утопает, но сжимает ее крепко, почти впиваясь аккуратными ногтями.
- Ночь кончилась, моя леди, - вполголоса говорит Боромир, не спеша подниматься, и уж тем более – заниматься раной. Есть дела поважнее, - рука обнимает ее за плечи, и поцелуй становится продолжением того, разорванного. Пальцы зарываются во влажные волосы, чуть сгребают за них.
- Все теперь хорошо, - надолго ли – не ее забота. Его. Свободная ладонь накрывает ее бешено бьющееся сердце, и Боромир привлекает чужачку – свою уже – ближе и крепче к себе. – Тише, тише, милая. Все закончилось, - это ей сейчас нужна помощь. Не ему.
Но искреннее желание помочь, пусть и кажется ему, что Инара сама не уверена в том, что собирается делать, он ни за что не оттолкнет. Если ей станет от этого легче, то… - только вот новый поцелуй еще жарче предыдущего. Медленней. Заставляет вспомнить о том, что под ними – кровать, и позабыть о ранах.
Живым себя почувствовать. Осознать по-настоящему, что выжил, - рука сминает отсыревший подол платья. Того самого, черного, в котором она была накануне. Солнечный день на песчаном пляже под жарким солнцем сейчас кажется таким далеким, что неподдельной тоской так и сводит изнутри.
Дело не только в Инаре, во влекущей неге ее, - ее сердце под накрывшей грудь ладонью бьется все чаще, да и собственное уже где-то в горле. Но – нет, - Боромир усилием заставляет себя оторваться от нее, чуть смеясь, и вполголоса охает, когда неловко движется – рана на боку все же  никуда не делась.
«Хотя когда это мешало», - рука соскальзывает с ее шеи, обнимает теперь за талию. Объятья крепки, и горячи – «вот он я, здесь. Можешь больше не бояться».
- Все в порядке, душа моя. Я жив, ты жива, - форт не взяли бы. Крепки древние стены, надежны. Но тем, кто оказался за ними, точно было бы несдобровать, - бок тянет несильной болью, когда  он все же поднимается. Перевязь с мечами звякает рядом, снятая, сбившаяся повязка падает где-то рядом. Он помогает Инаре обработать рану, и, возможно, делает даже больше, чем она – и, когда льняные бинты плотно обхватывают торс, Боромир накрывает ладонь девушки своей, заставляя остановиться. Сколько всего хотел бы ей сказать, и подбодрить, и утешить – но теперь его черед уйти.
- Дождись меня, - короткий шепот, в горячий поцелуй. Зачем-то прокалывает дурной памятью, едва ли не страхом, и дверь за Боромиром закрывается.

Негромкий плач стелется по коридорам старинного форта – гулким сейчас и одновременно тихим. Почти пустуют – все внизу; раненых тащит наверх незачем, как и незачем оставлять наверху слишком много дозорных. Те сейчас, от дождя прячась, небось таращат глаза в летящую, слепящую пелену дождя, что все усиливается, - по сырой рубахе ведет сквозняком, холодом, когда Боромир обеими ладонями распахивает тяжелые двери помещения для военного совета. Здесь Хаталдир – в кресле к ярко пылающего очага, морщинистое лицо бело, и тяжёлые тени залегли в складках кожи. Глаза – угли, прожигают насквозь что принца Гондора, что сына. Аритон, с рукой на перевязи, и забинтованной головой, прислонился к стене, и переводит взгляд с отца на Боромира. «Так-так», - вот уж чего он ожидал, сюда идя, пускай и всем сердцем надеялся, что сие минует его.
Неизбежный горьковатый привкус поселился во рту, и вовсе не от короткого глотка вина, поданного Боромиру заплаканной служанкой. Потеряла кого-то? Или просто напугана? – девчонка что-то прошептала вмиг встрепенувшемуся Артиону, но с места сын коменданта не сдвинулся, словно приплавившись к стене под тяжелым взглядом отца.
- Пустое, - упреждая любые споры, тяжело прозвучал голос сына Дэнетора. – Незачем спорить. Важнее понять, как именно харадрим подобрались к Тол Фаласу столь быстро и близко? И незаметно, – Боромир быстро прошагал в центр комнаты, где на широком столе расстилалась пергаментная карта. Чуть шелестели потрескавшиеся, загнутые края, негромко хрустнули под прижавшими их ладонями – Боромир до боли в глазах, до рези в висках вглядывался в знакомые до малейшего штриха, изученные многократно, очертания Тол Фаласа.
- Кто-то навел, - хриплым вороном каркнул от камина Хаталдир. Артион и Боромир переглянулись, согласно кивая. – Кто-то… из их, - генерал-капитан сдвинул брови.
- «Из их», господин мой? – насколько было Боромиру ведомо, никого из харадрим не было на Тол Фаласе, и быть не могло. Да что там – тут весь люд наперечет, от старика до младенца. Остров невелик, о чем тут можно говорить.
- Сомневаюсь, Хаталдир, - качнул он головой, отгоняя смутное, и весьма нехорошее предчувствие. – Скажи, Артион, много ли взяли пленных? – допросы – то, что Боромир всем сердцем ненавидел, но то, что, похоже, ожидало его, и весьма скоро.
- Достаточно. Уже успели кое-что рассказать, - хрипловато отозвался сын коменданта. – Если верить им, то они уже давно собирали силы на эту атаку, но ждали сигнала.
- От кого? – резко перебил его Боромир. – Ладно, это после! Когда я отплывал из Дол Амрота, Имрахиль направлялся на юго-восток, - пальцем он провел ровную и быструю дугу над чернильными линиями карты. – Учитывая ветер и его суда, мне более чем странно, что он не перехватили корабли этих ублюдков. Только если харадрим пришли сюда прежде, и затаились надолго – но где они таились? – он переводил взгляд с отца на сына, ища, ожидая ответа, гневно нахмурившись. Серые глаза посветлели, будто нездешний металл сильверит.
- Если знать фарватер, затаиться можно, - сипло подал голос Хаталдир. – Но сдается мне, что здесь и ты руку приложил, милорд.
- Я? – так и лязгнуло, будто мечом, вынутым из ножен. Хаталдир, вцепившись в подлокотники кресла костлявыми пальцами – птичьими когтями, тяжело поднялся. Звякнула надетая под тяжелой мантией кольчуга.
- Не ты ли взял себе в любовницы харадскую женщину? – Боромир аж опешил, и расхохотался старцу в лицо. Рука, лежавшая на поверхности карты, сжалась – смяла тот, под жалобный хруст.
- Смешно, Хаталдир. Еще начни винить в предательстве женщину, нога которой никогда прежде не ступала на эти земли, - неужели старик вовсе выжил из ума, или минувшая ночь так на него повлияла? – а сердце Боромира колотилось неистово, ибо то, чего он ждал подспудно, все же настигало. На Инару вновь смотрели косо, за красоту ее – нездешнюю, за облик, непривычный взору людей Гондора. Темные волосы, темные глаза, золотистая кожа – небывалая красота, но чужая. И, если такие подозрения укрепятся здесь, то это может привести к серьезной беде.
- Я клянусь тебе именем моего отца, наместника Дэнетора, и своей честью, что моя женщина здесь не при чем. Не была ли она все время под присмотром, женщин ли твоего дома Хаталдир, или же моим? Или, - металл в голосе зазвучал чуть глуше – Боромир знал, когда стоит унять свой гнев, даром что тот готов был прорваться упрямой, тяжелой волной, - или же ты меня подозреваешь в измене? – взгляды встретились. Хаталдир дернул тощей кадыкастой шеей, и оперся на руку вставшего рядом сына.
- Нет, мой лорд, - негромко зазвучал голос Артиона. – Извини моего отца, прошу. Он в большой печали от того, что ныне мы потеряли многих храбрых воинов. Как и я. Как и все мы, - первая волна гнева Боромира унялась, но нарастала вторая.
- Равно, как и я скорблю вместе с мужами Тол Фаласа, - рука его разжалась, выпуская смятый пергамент. – Но… - «винить молоденькую девчонку в том, что она как-то связана с харадскими ублюдками, не доверяя слову сына своего повелителя, своему командиру? Да как смеют они!»
- Я тебя давно знаю, Боромир, - прокряхтел Хаталдир, вновь садясь в кресло, и протягивая костлявые руки к огню. – На хорошеньких ты падок, - тот лишь скрежетнул зубами, лишь из уважения к старости сдерживаясь. – Да так, что кроме них, и не видишь ничего.
- Ты сомневаешься в моем слове, Хаталдир, сын Имбарада? – на сей раз комендант Тол Фаласа опустил седую голову, отвел глаза.
- Нет, мой господин.

… - Оставь горячую воду для раненых, - смыть с себя пот и кровь оказалось кстати, заодно и повязку сменить. И перехватит глоток подогретого вина со специями, как умели делать здесь, на юге. И почти что разогналось то раздражение, которым полнился Боромир после разговора с Хаталдиром и Артионом, но до покоев, отведенных ему, он дошел шагом упругим и злым, и двери в них распахнул тем же резким жестом, каким открывал давеча комнату для военных совещаний. Но со вздрогнувшей Инарой встретился взглядом теплым – и сел подле нее, заключив в объятья, лицом в сладко пахнущие волосы зарывшись.
«Надо увезти тебя отсюда», - отчаянно билась в нем мысль, пока их губы встречались, требовательно, горячо. Он коснулся слегка прохладной щеки, заглянул в темные глаза. «Печальна?» - показалось ли?
- Как ты, душа моя? – нужны ли сейчас объяснения тому, что поход вглубь острова отложится, и неизбежно, оттого что в лесах могут таиться харадрим? Или же, презрев опасность, с охраной все же двинуться, да поскорее, не давая подозрениям и недовольству разрастись? – обо всем этом Боромир думал, обнимая Инару,
- Надо увезти тебя отсюда, - все же произнес он, вполголоса, ей на ухо. – И поскорее.

Боромир накрывает разжавшиеся кулаки Инары, успевая заметить темноватые полукружья – отпечатки ногтей, и чуть сжимает ее ладони сам, успокаивающе поглаживая. И чувствует, как волна напряжения проходи по ее телу – видит, как настороженно темнеют глаза, как чуть склоняется шея в упрямом движении. «Не тревожься», - вновь хочется сказать ему, но как тут не тревожиться, если все, на что ставил и надеялся, вдруг прахом готово пойти.
«А может, и незачем стараться?» - шальная и соблазнительная мысль, одна из тех, что роились вокруг него эти дни. Пусть все идет как угодно судьбе, так? – что если он действительно не сумеет помочь Инаре с возвращением, и той придется остаться здесь, в Средиземье – «лишь потому, что я не сумел сдержать данного ей слова?»
Но не всякое слово возможно сдержать, - темно-красное платье Инары – словно кровь, или южное вино, шуршит складками, когда она поднимается, и отходит к окну. Слух у Боромира тонкий, да и в людях он разбирается – что уж говорить о той, к кому расположен. Его не обмануть – тонким холодком-ледком подергивается голос Инары, и напряжение, пробежавшее по гибкой спине, так в ней и остается.
- В Минас-Тирит. Это то, чего бы я бесконечно хотел, пусть и мысль о бегстве претит мне немыслимо, - он поднимается с ложа, на краю которого сидел – так и тянет откинуться назад, и не вставать, по меньшей мере, до захода солнца. «А по весне оно поздно заходит», - усмехнувшись про себя, пускай и не слишком уместно, он останавливается подле чужачки – своей чужачки, и заключает ее в объятья. Дневной свет неярко блестит на черных волосах Инары, переливается на завитках локонов, убранных в косу, и Боромир вновь успевает мимолетно удивиться и восхититься тому, сколь умело она держит себя, сколь… достойно.
И сколь же хороша.
- Ты не сделала ничего, - жесткие пальцы накрывают округлое полуобнаженное плечо, щекой же Боромир слегка прижимается к теплому шелку волос. Слышит дыхание Инары, и чувствует биение ее сердца – чуть учащенное, рядом со своей рукой.
- Но твой облик наводит людей на подозрение. Помнишь, как я принял тебя за женщину из харадрим? – он заглядывает ей в лицо, и коротким поцелуем касается запястья, чуть улыбнувшись – дескать, помнишь, каким я был дураком? – и продолжает:
- Я поручился за тебя своим именем, своей честью пред недоверчивыми. Мужи Гондора не лгут – и слово мое, как будущего правителя, здесь весомей любого другого, но круги по воде так просто не унять, - тонки ее запястья, хрупки, и оба – в одной ладони Боромира могут уместиться. Одна лишь мысль о том бросает его в жар, но он отгоняет некстати всколыхнувшееся желание – не время пока.
«Было бы это время еще позднее», - глубоко вдохнув соль морского воздуха, которым дышит несильный бриз со стороны побережья, он ощущает также и запах женщины, что вплотную к нему, и чье тело под струящейся, «точно кровь», темно-красной тканью, сейчас кажется необычно горячим. Раскаленным почти.
- Я не отступлюсь от своих намерений и помогу тебе, Инара, - новая волна гнева нарастает в Боромире, но уже не всесокрушающая, а направленная. Обстоятельства вынуждают его – его! – поступить вопреки обещаниям и прежним намерениям?
В бараний рог он скрутит эти обстоятельства, и чужое недовольство, - но понимает он также, что там, где сам он точно справится, та, что дорога его сердцу, может оказаться в опасности. Люди порой намного опасней любых таинственных сил, любых загадок мироздания, - он ласково сжимает плечо Инары, поглаживая затем.
- Ты знаешь, что мне неизвестно доподлинно, сумеет ли нечто в глубине острова помочь тебе. И я не стал бы, и не хочу подвергать тебя напрасному риску, - взяв ее за подбородок, он мягко запрокидывает лицо Инары вверх. – Но теперь сердце мое будет не на месте, чуть только я потеряю тебя из виду. Сейчас в лесах Тол Фаласа опасно, но один быстрый марш-бросок может все решить. Увы, я не знаю, что там найду – вполне вероятно, что ничего.
В темных глазах – его собственное отражение, и Боромир чуть запинается, будто дар речи на мгновение утеряв – но, улыбнувшись самому себе, мягко, невесомо почти проводит большим пальцем по нежной золотистой щеке, задерживается возле уголка рта, легким движением будто пытаясь слегка приподнять его. Дескать, улыбнись, душа моя.
- Я приставлю к тебе верных людей, и на время моего отсутствия ты будешь в безопасности. В то же самое время, Инара… - пальцы разжимаются, - на душе у меня неспокойно.  Не верится, что в мое отсутствие кто-то посмеет хотя бы даже косо глянуть в твою сторону, но чувствую, что тревога моя не напрасна, - «и вовсе не потому, что я немного теряю из-за тебя голову». – Потому я намерен в ближайшее время, чуть только будут донесения о разведчиков, отправиться вглубь острова. Решай же теперь, душа моя – или ты отправляешься со мной, или же, под присмотром моего сенешаля остаешься здесь – и, по возвращению моему мы уже поймем, придется ли нам действительно отбыть в Минас-Тирит в кратчайшие сроки, - руку ее Боромир по-прежнему держит в своей, и смотрит на Инару прямо и серьезно. «Не тревожься», - вновь хочется сказать ему, да вот досада – пустой лжи не научен.

Боромир прячет мелькнувшее во взгляде облегчение за небольшим кивком, за прикрытыми веками – нет для него сейчас отрадней осознания того, что Инара разделяет его тревогу за свою судьбу, но не перекладывает. Гнев на самого себя заставляет чуть стиснуться зубы, снова – «как так, неужели это я – и не смогу? нарушу слово?!» - но ее слова, простые и честные, снимают с сердца тяжкий груз. Она готова к неуспеху. И не станет падать духом, - и потому когда мягкие губы прижимаются к его губам губы в первый раз, Боромир улыбается, а во второй раз – поцелуй задерживает, требовательно, прежде чем заключить свою непостижимую чужачку в крепкие объятья. В этих темных глазах он увидел все – от страха до надежды, но ценнее всего, самой сложной гранью в них сверкает доверие. И, дабы не подвести его, Боромир, кажется, готов оторвать Тол Фалас со дна морского, и перевернуть его фортом вниз, воткнув в песок.
- Я отдам приказ готовиться. Своим людям, тайно, - шепчет он, губами ведя по маленькому уху, шепчет скорее себе – размышляет вслух. – Как бы то ни было, душа моя, нападение на форт было спланированным. Средь кого таится предатель, я не могу знать, но это, несомненно, кто-то из жителей острова. И потому доверять мы можем только моей команде, - они не подвели его в нелегкие время в Дол Амроте, стойко выдержав испытанием недоверием князя Имрахиля. Не подведут и сейчас, - несколько его бойцов пострадали в минувшем сражении. «Надо будет распорядиться переправить их на «Гилло», - Боромир смотрит в бездонные, глубокие глаза Инары, и на слова ее об отдыхе лишь вскидывает брови с усталой усмешкой – дескать, какое там.
Столько дел, - но переплетает пальцы с ее, и дает увлечь себя в сторону постели, подле которой останавливается с движением, не вызывающим сомнений.
Он ничего не сумеет сделать с этим проклятым временем, - бойцам Хаталдира, прочесывающим остров, еще предстоит вернуться, а генерал-капитану Гондора – выслушать их доклады, и понять, как ему предстоит действовать дальше. Но – «передышка, да», - снова тихо звенит в голове, под мерный шепот вновь разразившегося дождя снаружи, под прерывистое дыхание, и податливый жар женского тела. «Тебе больше не придется переживать, потому что ты будешь со мной», - и отпустить ее, разжать объятья, невозможно. Будто в тот самый первый раз на корабле, - сероватый полумрак дождливого дня выползает тенями из гулов, скрывает их, скрадывает звуки рокотом близкого моря, вновь даруя то, чего так не хватает обоим – покой.
Руки Инары Боромир затем, засыпая, не выпускает. Он знает себя – тревога, напряженным комком сидящая внутри, не позволит ему проспать долго. Так надо, - но ласковое тепло рядом заставляет Боромира чуть меньше хмуриться во сне.

- Милорд! – вот же проклятье, все же уснул, да накрепко! – под резкий стук в дверь покоев Боромир распахивает глаза, рывком садясь на постели.  – Милорд Боромир! – голос Торонмара. Переглянувшись с Инарой, он кивает ей – дескать, все в порядке. Времени на приличия вот только, увы, нет, - полог кровати широк и тяжел, и с густой тенью. Можно укрыться, буде девица пожелает. Но можно и просто прикрыться.
- Входи, - хрипловатым со сна голосом командует Боромир, с силой выдыхая. Сенешаль захлопывает за собой дверь, учтиво кланяется.
- Они вернулись, мой господин, - Торонмар не смотрит на Инару, преданно сверлит своего командира взглядом. – Солдаты форта прочесали остров, и возвратились почти без потерь. Убитых нет, - предупреждает он ожидаемый вопрос, - равно, как и потерь среди наших людей. Сейчас все… спокойно, насколько это возможно, - сенешаль далеко не дурак, умеет и слышать, и слушать. Слухи касательно любовницы командира наверняка дошли и до него – форт маленький, тут мигом все разносится. Потерев рану сквозь повязку на голой груди, Боромир хмурится – но мигом справляется с собой.
- Где наши раненые?
- В общем лазарете, милорд.
- Распорядись перевезти их на «Гилло», - лазарет при форте невелик, и уже переполнен. Приказ Боромира – знак вежливости, и уважения. К тому же, Алмаллен на корабле сумеет позаботиться о парнях наилучшим образом. – И жди меня на пристани. Надо потолковать, - сенешаль с поклоном удаляется, и Боромир переводит дыхание, с легкой улыбкой глядя на Инару. Ладонь накрывает ее кисть, ласково сжимает, маленькую и теплую – дескать, видишь, как все быстро обернулось? Завертелось, - он привлекает девушку к себе, стремясь задержать, еще на пару мгновений, происходящее – это тепло, и тонкий запах ее кожи, шелк волос, мягкие горячие губы, и блеск темных глаз. Мгновения былого покоя уходят стремительно, словно истаивающий сон – скоро останутся памятью, как и все остальное.
Отчего-то так говорит Боромиру сердце, - отбросив одеяло, он поднимается с постели, и быстро одевается.
- Не покидай покоев, душа моя. Я пришлю к тебе юнгу; он позаботится обо всем для тебя, - день уже клонится к вечеру, но стемнеет еще не вдруг. Проспал Боромир не более трех-четырех часов, но чувствует себя вполне отдохнувшим, пусть и колкий комок тревоги никуда не уходит.
«Опять я покидаю тебя», - с горьковатой теплотой думается ему, когда он склоняется к руке своей чужачки, и встречается с ней глазами.
- Юнга приведет тебя к кораблю, когда стемнеет. Будь готова, - шепотом говорит Боромир Инаре на ухо, заключив ее в объятья. – И собери, что сочтешь нужным, но помни, что мы идем налегке.

Вновь шепчет дождь, и море тихо рокочет, набегая на белые пески Тол Фаласа. Потрескивают редкие факелы, гаснут – налетает порывами ветер, соленый и теплый. «Гилло» тихо покачивается у причала, готовый к отплытию – поблескивает мокрое дерево, капли срываются к готовых взвиться снастей.
- Скоро уже, - это Торонмар говорит Боромиру, который с мрачным беспокойством вглядывается в моросящую темень. Генерал-капитан чуть дергает краем рта – дескать, тоже мне, утешитель нашёлся. Само собой, что скоро – юнга отлично вышколен, да и расторопен, и ловок. Позаботится об Инаре, и приведет ее в срок, - но вот зачем-то сердце начинает колотиться сильнее, сквозь подступающую, будто воды прилива, опаску. Чем станет для Боромира неуспех, каким ударом по репутации, по отношениям с Тол Фаласом? – вести о том, что он под покровом ночи отбыл куда-то на корабле, прихватив с собой любовницу-харадрим, несомненно, дойдут до Имрахиля. Еще одна трещина меж Дол Амротом и Гондором – нет, на такое он не может пойти. Единственным решением станет рейд на юг. Ему нужно соединиться с силами Имрахиля, присоединиться к атаке – только так можно обелить себя, собственное доброе имя, которое будто в сажу окунул, по мнению иных.
И не докажешь ведь, что девица тут совершенно не при чем, - горьковатой, но светлой печалью ведет по сердцу при мысли о ней. Глупо это все, напрасно, но как втолковать упрямцам вроде Хаталдира и Имрахиля, что девушка не имеет ни малейшего касательства к недавнему нападению? «Пред дядюшкой я словом поручился, но до проклятого старика попробуй достучись», - думается, впрочем, без гнева. Негоже гневаться на доблестного слугу своего, который всю жизнь служил роду Наместников преданно и честно, и пусть его, что преданность сейчас слепа. Старость – таков ее удел. «Благо, что не таков мой отец», - Наместник Дэнетор, невзирая на долгие лета, по-прежнему гибок разумом и умеет слушать, как никто. Только вот что от него доведется выслушать, если…
Если затея не выгорит. Если странное, творящееся в глубине лесов Тол Фаласа, окажется не отголосками старинной магии, но чем-то гораздо более обыденным, и ему придется возвратиться в Минас-Тирит, дабы – делать нечего! – искать помощи магов. А если это еще окажется сопряжено с трудностями, что так и лезут наперекор, со всеми этими харадскими набегами, неприязнью Имрахиля и прочим – то вряд ли отец встретит своего старшего сына с привычным тому радушием. И к тому же… как там дед Адрахиль говаривал? «Вечно к твоей перевязи какая-нибудь юбка пристегнута!» - вот, это точно. И это тоже не одобрит, - Боромир чуть покачал головой, улыбаясь промелькнувшему в темноте огоньку – свету масляного фонаря в руке юнги.
- Ничего, ветер подходящий, - он сжимает прохладную ладонь Инары, и не в силах сдержать ответной улыбки. Краем глаза замечает, как сенешаль, юнга, и оказавшиеся поблизости матросы деликатно отводят глаза – то, что творится меж командиром и его невесть откуда взявшейся подругой, ни для кого не тайна. И, проклятье, Боромиру самому уже непонятно, не переросло ли это сладостное увлечение в нечто непоправимо большее.
«Заживет», - все же думается ему, когда с улыбкой он помогает Инаре подняться по скользким мосткам на сходни; фонари на «Гилло» зажжены, и яркими пятнами раскачиваются на ветру. Боромир не солгал – тот действительно хороший. Другое дело, что сырыми парусами при таком ветре управлять сложнее, но его матросы не один пуд соли слопали в море. И он – вместе с ними.
- Идем, - знакомая дверь каюты открывается. В лицо обдает теплом; Боромир утирает со лба дождевые капли, и окидывает Инару взглядом. Как он и предполагал – подходящей одежды для нее не нашлось, но он уже успел об этом позаботиться.
- Переоденься, - в платье, поистине, нет женщины прекрасней, чем эта, но никак не в длинных юбках пробираться по ночным лесам. А именно это им и предстоит.
- В форте думают, что я отправляюсь в разведку вдоль побережья, - легкая кожаная броня Инаре впору, только вот приходится помочь разобраться с ремнями и клепками. Распуская шнуровку на ее платье, Боромир все же не в силах сдержаться – касается губами сладко пахнущей кожи чуть ниже шеи, сзади, на слегка выступающем позвонке, вдыхает ее запах – и улыбается про себя. Ох, не время, совсем не время. – «Гилло» превосходно оснащен для этого, ход у него легкий, осадка невелика. Лучший из моих кораблей, как я уже говорил, - он помогает девушке нырнуть в тугую кожаную куртку, и поправляет ее, подгоняя по бокам по фигуре так, чтобы движений не сковывала. Ему это дело привычно, ибо на себе сколь раз делал это, сам – слуги ни к чему. – В то же время, кое-кто из местных согласился провести нас вглубь острова – на побережье есть место, где возможно причалить. Это лучше и проще, нежели идти ночью сушей, не так ли, душа моя? – эти стройные ноги придется прикрыть плащом, иначе дисциплина на корабле покатится со свистом куда-нибудь к Роковой Горе, проклятье.
- Я помню, ты говорила мне, что обучена владеть оружием, - немного странно, все же, что эти нежные руки привычны к рукояти клинка, но Боромир и не с таким встречался прежде. На постели – той самой, на которой они с Инарой впервые познали друг друга, разложено несколько легких мечей и кинжалов,а  также пара рапир. – Это пригодится. Выбери себе что-нибудь по руке, и поднимайся на палубу. Я дам сигнал к отплытию, - короткий поцелуй в уголок губ, улыбка – невозможно не улыбаться ей, поистине.
«Проклятье, да что же я творю», - поцелуй из короткого становится жарким, властным, и оторваться… все сложнее.
- Жду тебя, - проклятье, это будто в прилив пытаться выплыть. Кое-как оторвавшись от Инары, Боромир быстрым шагом покидает каюту.

Разворачиваются с влажным шелестом тяжёлые паруса, тихо гудят снасти – «Гилло» вздрагивает, будто живой – и так оно на самом деле. Послушный резвый зверь, - штурвал тихо поет под лежащей на нем ладонью, поет металлом и деревом. «Звездный поток» готов сорваться с места по первому знаку – и таковым становится короткий проблеск фонаря близ юта.
- Якоря поднять, - скрипят валы, с приглушенным грохотом поднимается цепь. Сердце гулко ударяет в груди, как всегда, в миг, когда корабль  трогается с места. И даже прежние тревоги отступают ненадолго в тень – промокшие паруса берут ветер неохотно, но расправляются, натягиваясь, величественно, словно крылья. Если кто смотрит сейчас со стороны форта – а смотрят, Боромир уверен – то дождливая темнота сейчас расцвела смутным пятном, подсвеченным снизу корабельными огнями. Паруса не белые – темно-серые, для разведки в самый раз.
Улыбка не сходит с лица Боромира – слегка задумчивая, отстранённо-счастливая – так мог бы улыбаться чему-то бесконечно дорогому. И этой улыбкой он встречает Инару, поднимающуюся на мостик – девица, поблагодарив скользнувшего мимо сенешаля, вскоре оказывается подле него, и Боромир вновь с удовольствием отмечает, что мужской наряд ей, право же, к лицу.
А вот перевязь стоит перекрепить, - «все же рапира, ясно».
- Переход, - безотчетно поправляет Боромир Инару, глазами быстро находя Торонмара. – Друг сенешаль, принеси леди плащ, будь любезен, - дождь по-прежнему сеет с черных небес, каплями собирается на гладкой темно-коричневой коже брони, в которую облачена Инара. Заставляя себя не любоваться этой тонкой талией, этой подчеркнутой высокой грудью, и стройными ногами, Боромир одной рукой тянется к ней, привлекает ближе к себе за талию. Другая рука – по-прежнему на штурвале. Ход пока действительно небольшой, да и с сырыми парусами разгоняться на узком выходе из бухты Боромир сейчас не рискнет. Незачем, - он это чувствует нутром.
Пальцы быстро пробегаются по ремню перевязи, слегка поправляют его – так, чтобы рапира не мешала при ходьбе, и, ежели что, могла быть быстро и без помех выхвачена. Широкий черный плащ с вышитым Белым Древом ложится на плечи Инары – здесь уже подсобил Торонмар.
- По моим прикидкам, до трех часов. Мы не можем идти быстро – ночь, к тому же, пусть лоцман у нас и есть, продвигаться придется тайком. Пожалуй, неплохо было бы тебе отдохнуть перед высадкой, так что не забудь об этом, - но от того, что она рядом, со своим нежным теплом, Боромиру поистине кажется, что скалы узкого прохода он сейчас сможет снести одним прикосновением руки.
Сносить, понятное дело, ничего не надо, более того – если он ненароком ошибется, то корабль размажет о скалы, словно яичную скорлупу.
- Держись за меня, - ласково говорит он Инаре, и «Гилло» напрягается – близ скал бег волн становится беспокойней, а и ветер ударяет порывом в корму – но чутьем моряка Боромир предугадывает его за мгновение, и налегает на штурвал. Когг качает несильно – меньше, чем могло бы быть, и Боромир торжествующе смотрит на черноту меж скал, на бурлящую у подножия их высокую белую пену.
- По местам! – и крылатый красавец когг проносится меж скал, словно стремительный стриж. Солеными брызгами обдает лица – море мешается с дождем, и встречает их угрюмым рокотом – дескать, с чем пожаловали?
Лоцман стоит подле мостика, жестикулирует. Молодой парнишка, загорелый и просоленный – из рыбаков. Боромир не станет говорить Инаре, что семья его вся погибла во время ночного набега, и что молодой рыбак почти что требовал, гневно, дабы его взяли с собой. «Я отлично знаю те места», - как-то он поведет себя, что скажет, когда узнает, ради чего и кого на самом деле гондорцы собираются вглубь острова?
Истинная же причина стоит подле Боромира, и рука его уверенно обнимает ее за талию, столь же уверенно, как другая – управляет кораблем.
- Если это случится, - «если ты все же покинешь меня» - ладонь на ее талии чуть напрягается, - то я найду, что поведать тем, кто станет задавать мне вопросы, - он усмехается коротко, весело и чуть надменно, дескать, это уже будет мое дело. За усмешкой пусть спрячется прокалывающая сердце боль при мысли о том, что вот – еще одна дождливая ночь над Тол Фаласом, и еще одно расставание.
Вновь – сходство.
«Но здесь, по крайней мере, все по-честному», - в свете корабельных фонарей ее глаза блестят двумя звездами, которых сейчас, увы, не видно. Приходится полагаться на подсказки лоцмана, да собственное знание моря. Соленый ветер снова встал курсом бакштаг, и на сердце у Боромира становится немного легче. Может быть, переход займет и поменьше времени, и они успеют обернуться к рассвету.
На всякий случай все на судне снарядились, как на бой. Остров прочесан людьми Хаталдира, и дозорные не докладывали о приближении новых сил харадрим, - «да и откуда им там взяться посреди моря, новым-то?» - но бдительности ослаблять не следует.
- Ты думала о том, что станешь делать, когда вернешься домой? – в шуме ветра и волн, скрипе снастей, голос Боромира не разобрать постороннему, да и говорит он почти что на ухо прижавшейся к нему Инаре. Сейчас ему отчего-то решительно все равно, что команда подумает об этом, ибо ощущение прощания приближается к нему, словно прилив.

Штурвал под ладонью чуть вздрагивает, точно шея чуткого коня – Боромир поглаживает его, нажимает на рукоятки, и невольно подается весом вслед за движением, невзирая на то, что «Гилло» идет ровно и легко, слушаясь руля… да, как тот самый чуткий конь даже не поводьев и колен, а только голоса. Но что поделать – пусть его сейчас и обнимает едва ли не прекраснейшая из женщин, какую встречал за свою жизнь, не переменить Боромиру ни природы своей, ни сердца. Пускай руки, обнимающие его, нежны и ласковы, пусть улыбка той, что рядом – ясный лунный свет, а глаза ее – будто звезды, и сам смотрит он в них с неподдельной нежностью, но сознает он, что даже им не удержать его. И потому рокочущая волна прилива – расставания – тем сильнее и явственней встает пред ним, - «Гилло» плавно поднимается по волнующемуся морю, и веер тонких соленых брызг накрывает мостик. Боромир привлекает Инару к себе плотнее, закрывая плащом, и смеет, чуть поворачивая. Снасти приходят в движение; ловкие обезьяны-матросы, зазря не суетясь, брасопят реи, и паруса слегка вздрагивают, с тяжелым шелестом, раскрываясь навстречу оброненному было ветру. «Гилло» не может идти по небу – «более того, не сможет пройти меж мирами», - но Боромир знает доподлинно, что ни за что в жизни не сумел бы променять живое дерево, поющие снасти, и море, летящее навстречу, осененное ветром, на что бы то ни было.
Взгляд невольно поднимается к небесам, что затянуты тяжёлым свинцом облаков, и продолжают сеять мелким дождем, и на мгновение собственный мир чудится Боромиру едва ли не незначительным – но, благо, что лишь на миг.
Он сам касался, словно рукояток штурвала, граней других миров. Он знал их обитателей, он беседовал с теми, кто меж мирами странствовал. Может быть, они странствовали и по небу, подобно ей, Инаре, - рука зарывается в мягкие темные волосы, накрывает шею. Объятья – крепки и ласковы, и пускай команда занимается своими делами. Иные сказали бы, что не следует терять бдительности, ведь не на морскую прогулку выдвинулись, но в разведку, а некоторые и вовсе припомнили бы старое поверье, что, дескать, женщина на корабле – к беде. Моряки, как и солдаты – суеверный народ, но главное, во что сам Боромир верил – это собственная удача. А она была, будто гребень волны, на который сейчас птицей взлетает «Гилло» - и потому, улыбнувшись, он чуть касается губами ее прохладного виска, слегка солоноватого – «морская пыль осела».
- Я? Буду вспоминать тебя, и править Гондором, - «а будет ли чем править?» - мысли о наползающей с Востока Тьме неотступны, будто тягостные думы о тяжелой хвори близкого родственника. – Приму жезл Наместника, поклянусь хранит пустующий Трон до возвращения Короля, - рука сильнее сжимается на рукоятке штурвала, а свободная, та, что Инару обнимает за талию, привлекает ее ближе. Опасно близко, - и горячие губы скользят по ее шее, по мочке уха.
- Стану и дальше ходить по морям и океанам, побываю во всех пределах своего мира. Изгоню Тьму из Средиземья, верну своей родине ее прежнее величие, - говорить такое, словно бросаться шутливыми обещаниями, или же, как дитя, не знающее жизни, хвалиться, что вот-де, вырасту, и совершу то-то и это. Но Боромир далеко не дитя – он знает, что сделает это, значит, что костьми ляжет за возрождение Гондора, за ясный рассвет над своей родиной.
И важнее этого нет ничего, - вновь вздрагивает штурвал, «Гилло» идет с волны на волну, а мягкие губы Инары совсем близко. За бороду чуть задевают ее волосы, которые ласково треплет соленый ветер.
- Но кто для тебя я? – не целуя ее, но почти касаясь губами, негромко спрашивает Боромир. И, каким бы ни был ее ответ, ждет с азартом и нетерпением. Открывать ее для себя – как за жемчугом охотиться, на самой большой глубине. Каждое новое откровение – сокровище на порядок ценнее предыдущего, и хочется запомнит это, оставить в себе. Запечатлеть.

«Не хотел я этого», - быстрым ветром, будто всплеск потерявшего ветер паруса, вскидывается оправдание, но Боромир знает верный ответ. Как причина заполоскавшего паруса – в ослабевшей руке, так и он повинен в боли, что промелькнула в темных глазах Инары. Всему виной пресловутое желание обладать ею. Подчинить. Получить – как всегда получал все, что желает. Завладеть ее душой. Заставить признать, что она – его, услышать истинное, показать ей самой то, что она так усиленно прячет.
И раскаяние задевает его резко, наотмашь, будто крылом метнувшейся мимо птицы; Боромир чуть опускает голову, слыша это «не клиент», и тихо усмехается про себя, когда губы ее касаются поцелуем с привкусом той самой горьковатой победы, от которой нет удовлетворения. «Все же, мы что-то делаем неправильно, так?» - собственные слова звоном корабельной рынды отдаются в ушах, и раскаяние мешается с гневом – на самого себя.
Не сдержался.
Но по-честному – всегда больно, увы, - легкий скрип палубных досок истаивает в шуме моря, в пении снастей, а рука его лишь крепче стискивает штурвал. Поторопился? Есть такой грешок, порой поспешен Боромир в делах сердечного толка. Чуть стоит ощутить что-то, как сам себе напоминает тот парус, слишком сильно взявший ветер. Не удержать.
Он хмурится, когда солеными брызгами, с пресными пополам, обдает лицо – «Гилло» вновь взлетает на темную спину волны, осенённый белым гребнем пены. Холодный, даром, что лето близко, воздух наполняет грудь той свежестью, каковая бывает лишь мочью над морем – и ,пусть идут побережьем, стоит лишь повернуть голову направо, и чувство будет, как в открытом море. «Не будет», - усмехается Боромир своим мыслям, телом чувствуя ход воды сквозь корпус корабля, направление волн, и дыхание ветра, в котором морская удаль мешается с порывами потоков воздуха, исходящих от высоких прибрежных скал. И поневоле слова Инары всплывают в его памяти, что-де, повезло с ним его родине и людям.
«Может, и повезло»,  хвалиться этим Боромир не станет, ибо, как бы то ни было, призвания в себе, как правителя, не ощущает. Кровь дурная – так и есть, но горячая, зовет его все так же, на границу. И оборонять рубежи собственных земель, стоя на них насмерть, и точно так же раздвигать границы, познавать новые горизонты, уверенно ступать по новым землям, и граней чужих миров вот так вот касаться, подобно тому, как все эти дни прикасался к ней, к Инаре. «Даже таким вот образом», – но желания править в Боромире нет. Хотя готовность – вот она. Даром, что сердце не лежит. Так всегда было; Фарамир на роль правителя подходит лучше. Более вдумчивый и осмотрительный, нежели крутой нравом, пускай и добрый сердцем старший брат, он стал бы лучшим Наместником. Эту истину Боромир осознает уже многие годы, и свыкся с ней – как свыкся и с тем, что пути своего и сути своей не изменишь.
«Лишь смерть сумела бы меня остановить», - с какой-то странной гордостью думается ему, и «Гилло», вторя глубокому вздоху, вновь взлетает на гребень волны, а когда очередной ливень брызг оседает на палубу, рядом с Боромиром оказывается Торонмар.
- Позволите сменить вас, милорд? – это он помогал Инаре как подняться на палубу, так и спуститься. Безмолвный свидетель всей этой странной истории – и молчаливый, что немаловажно. И сейчас он стоит подле своего господина, глядя спокойно, с ненавязчивой тенью понимания в глазах.
Да, девицы просто так не уходят столь поспешно. А капитанам и будущим правителям не пристало бежать за ними в попытках утешить, но у Боромира всегда было туговато с приличиями. Тот злополучный вопрос – лучшее подтверждение – и потому, благодарно кивнув сенешалю, он быстрой поступью спускается на нижнюю палубу, в темный невысокий переход. Прежде чем коснуться переборки, замирает – не неловкостью, но сочувствием, что пронзает коротко и сильно, будто стрелой под лопатку.
Вздрагивает дверь – свет из иллюминатора. Рассеянные корабельные огни, тускло падает на бледное в этих лучах лицо Инары, сидящей на краю постели. В полтора шага преодолев расстояние, их разделяющее, Боромир опускается пред девушкой на одно колено, под скрип намокшего кожаного плаща. По волосам короткими каплями сочится вода – окатывало на палубе, понятное дело, неслабо.
- Прости меня, - рукам бы быть холодными, но они горячи, будто рукоятки штурвала все же были раскаленными. Соленые губы прижимаются к костяшкам маленьких пальцев; Боромир подается вперед, садясь подле Инары, и заключая ее в объятья. И у самого сердце бьется, как бешеное – «неправильно, неправильно», но что толку-то? «Ты – зарастешь», говорит он самому себе, сильно выдыхая, и тихо смеется – они с Инарой уже готовы расстаться, разлучиться, еще не зная, что ждет их впереди. Столько раз уже передумано все об этом, но лишь одни слова идут не на уме – идут от сердца.
- Я никогда не забуду тебя. Не сумею забыть, и не хочу забывать, - шепчет он ей на ухо, прежде чем поцеловать. Ладонь касается ее щеки, другая – ласкает длинные темные волосы, вновь заплетенные в косу. Отпустить ее невозможно, непостижимую – но все же придется. – Прости.