Рассвет брезжит неторопливо, появляясь из воздуха, и, как часто бывает поутру – отчего, Боромиру не ведомо – море успокаивается. Паруса – те, что не убраны – наполнены ветром, сколько можно, но волны плещут все тише.
«Штиль, шквал?» - по тому, как ведет себя «Гилло», Боромир чувствует грядущее. Не шквал – слишком свеж ослабевающий ветер, да и когг, скользящий по волнам, не напрягается, - он сильнее сжимает рукоятки штурвала, чувствуя звон, летящий по всему корпусу корабля. От киля до клотика, - улыбка трогает лицо, словно отводя с него тень усталости – и Боромир поворачивает голову на непривычный звук пения. Язык незнаком – ни на что не похож, певучий, с невозможным произношением, но Инаре, видимо, привычный.
Она появляется из сумерек, блестя глазами, мерцая светлой кожей, и шелестя одеждами. «Спала?» - свежа, будто майское утро, - «майское утро и идёт», устало напоминает что-то внутри, и генерал-капитан чуть усмехается, качнув головой, убирая со лба отсыревшие от морской соленой пыли волосы.
- Красиво, ты права, - рассвет над морем полон неярких красок и огней. Тихий, как стыдливая невеста, крадется по небу – сперва жемчужно-розовым его окрашивая, а потом ведет бледным золотом на востоке, над линией горизонта. Лиловым становится проснувшееся небо, а облака на нем – сизо-золотыми, словно вобрав в себя тени уходящей ночи и лучи восходящего солнца. И так ведь и есть – звезды мерцают устало, словно моргают слипающиеся глаза, а море впереди, на востоке, озаряется жидким золотом.
- Доброе утро, - скорее, утру, нежели девушке, чьих щек рассвет касается легким румянцем.  Боромир слегка жмурит уставшие глаза, шевелит плечами – затекли за время вахты. Но, впрочем, не слишком он и устал – если понадобится, простоит еще столько же, только загонять себя в море неразумно. И есть, кому ему об этом напомнить, - Торонмар уже маячит поблизости, подтверждая слова Инары об отдыхе.
- Милорд, - сенешаль приближается, выдержав короткую паузу после того, как ловит взгляд генерал-капитана, - какими будут указания? – иногда так и хочется своротить ему скулу на сторону – ну до того правильный. Ровнехонько по склянкам подошел вахту сменить, - Боромир чуть морщится от резкого звука корабельного колокола, чей надраенный медный бок вспыхивает в лучах восходящего солнца, точно живой огонь.
- К штурвалу, сенешаль. Курс на Тол Фалас, - Торонмар отвечает учтивым поклоном, не забыв поклониться и Инаре.
- Отдохну позднее, миледи, - просто говорит Боромир девушке, предложив ей руку, и вместе отходя к фальшборту – почти на то же самое место, где стояли ночью. Это приятные воспоминания – и он улыбается слегка, глядя на нее, чуть щурясь от бьющего в глаза солнца. – Чуть позднее, - ветер, словно почувствовав наступление утра, оживляется. Боромир вскидывает голову к звенящим в вышине вантам, по которым уже снуют матросы; паруса разворачиваются, ловя ветер.
- Лучший из моих кораблей, - с негромкой гордостью звучат слова его, но искренно; ладонь ведет по уже нагревшемуся, чуть влажноватому дереву. – Домчит нас до Тол Фаласа уже после полудня, - крепкий, остойчивый, но быстрый, «Гилло» поистине великолепен. Может, со стапелей верфей Дол Амрота и сходят иные корабли – и лучше, и быстрее, но и корабельщики Гондора знают толк в постройке судов. А корабль – он ведь словно живой. Он – и память о родине, и напоминание о том, что лишь ему, непокорному упрямцу, сейчас вверены несколько десятков жизней посреди океана. И он не подведет, покуда пребывает в надежных руках, - ладонь почти ласкает резное дерево перил. Боромир вдруг спохватывается – совсем забыл о своей гостье.
- Тол Фалас – остров близ устья реки Андуин. Самый южный из пределов Гондора, - осколок, в прямом смысле, легендарного Нуменора. – Там мы остановимся ненадолго. Он красив, Тол Фалас – словно изумруд в белой оправе из морской пены, - потерев шею, Боромир все же отлипает от перил, и снова поводит уставшими плечами. – Ты голодна, миледи? прикажу, дабы подали трапезу тебе в каюту, - уже «тебе в каюту», правильно. Ему и в кают-компании место найдётся – да что там, если честно, растянулся бы поспать и на палубе, да матросы затопчут.

- Говори чуть тише, госпожа моя, - вполголоса предупреждает Боромир, - если заводишь речь о чужих мирах, - пусть Торонмар и кажется всецело сосредоточенным на своем деле, это вовсе не означает, что ушей у него нет. Сейчас сенешаль и мускулом лица не дрогнул, не подал виду, что услышал что-то, но он весьма неглуп, и кое-какие подозрения у него уже есть, в том Боромир не сомневается. Равно, как есть эти подозрения у всей команды – надо же, вначале странную женщину, на харадрим похожую, взяли на борт со связанными руками, а теперь господин обращается с ней как с гостьей, притом, самой высокородной. И слушок про Эделлонд здесь прошел уже – а Боромир уже припоминал про себя, нет ли среди команды уроженцев тех краев.
Всего не упомнишь, впрочем, - взгляды встречаются, темно-карий, и серо-стальной.
- Само собой, мы сойдем на берег, - по пути до Дол Амрота не было времени заходить на остров, проводить инспекцию – ограничились лишь обменом донесений, передав их с борта на борт. – Возможно, проведем там какое-то время, - это он говорит уже на ходу, спускаясь до каюты. – Ибо узнать, чем завершилось предприятие Имрахиля, мне все же необходимо. А что до каюты, - короткий, но пристальный, и понимающий взгляд, - оставь любое беспокойство на сей счет. И да, я охотно разделю с тобой трапезу, - «ибо за ночь изрядно продрог». Его ладонь перехватывает ее, и от прикосновения вверх по предплечью тянется тепло, несмотря на то, что рука у Инары прохладная.
Когда полумрак коридора окружает их, сменяя ясный свет пробуждающегося утра, рука Боромира словно бы ненавязчиво приобнимает Инару за талию, будто от качки оберегая – а та разыгрывается сильнее, «Гилло» словно бы недоволен сменой рулевого. Но дальнейшее происходит быстро и церемонно – они в каюте, а юнга появляется, будто из-под палубы. Трапеза появляется в мгновение ока, притом, вполне изысканная. Немудрено – переход короткий, а для подготовки припасов у команды был целый день. К тому же, не обошлось без особых указаний, отданных Торонмаром, когда тот понял, что неизвестная леди отправляется с ними.
Горячая еда – самое то, что нужно после ночной вахты, а подогретое вино, несмотря на поднимающуюся жару, сейчас кажется лучшим питьем на свете, - наскоро утолив голод, Боромир прикладывается к кубку почти что жадно. Не слишком хмельное, но жажду изгоняет быстро, - переведя дыхание, он смотрит на Инару весело, про себя прикидывая, успеет ли выспаться до полудня.
Хотя, утро еще раннее. Поднявшись, Боромир чуть кланяется  девице, пряча улыбку – но по глазам та искрит все равно. Не забылись ему те ночные и объятья, и поцелуи – и, по взгляду Инары видно, что не забылись и ей. Легким сожалением ведет по сердцу – не о случившемся, ни в коем разе. Но понятно становится, что оно – след напряжения, в котором пребывали последние сутки, а то и больше. Необходимость лгать и придумывать удобную историю, недовольство князя, подобное грозовой туче – все это сказывалось.
Но случившееся он бы повторил, определённо, - взявшись за дверной косяк, Боромир говорит напоследок:
- Мы прибудем на Тол Фалас к полудню, госпожа моя. А до тех пор – позволь же тебя ненадолго покинуть.

- Хорошо, миледи, - на душе чуть спокойнее становится, от слов ее – благоразумны. С морем шутки плохи, а человеку, непривычному к нему, рисковать и вовсе незачем. Пусть иноземная гостья Боромира остается в каюте. И он с легким сердцем покидает Инару, чуть улыбнувшись ей на прощание.
Двери кают-компании распахиваются; сундук, надежно запертый – у стены. На крышку его летят богатые, но чуть поседевшие от соленой пыли одежды – с того самого вечера не успел переменить, ведь заступил на вахту. Разворачивается холщовая матросская койка – и, проклятье, больше капитану ничего и не нужно. Сон его – словно пучины океана, глубок и непрогляден, и спокоен, на удивление. И Боромиру ничего не снится, ибо велика усталость его – но просыпается он мигом, чуть только стоит корабельному лекарю слегка потрясти его за плечо.
- Алмаллен? – оборачивается, моргая. Тот мрачен; сон мигом слетает с капитана.
- В чем дело?
- Киранор, милорд. Ему все хуже, - Киранор, припоминает про себя генерал-капитан – тот самый из парней, что лишился руки.
- Мы же перетянули обрубок, да и рана была чистой, - хмурится, спуская ноги с койки, и расправляя плечи. Кают-компания мигом сменяется коридором.
- На мече был яд. Обрубок загнивает, чуть ли не на глазах, - по лицу лекаря видно, что дело всем плохо.
- До Тол Фаласа дотянет? – велико искусство Алмаллена, но не всесилен он. Тогда как на берегу могут найтись и нужные лекарства, и знающие люди – зря, что ли, форт на Тол Фаласе столько лет стоит, отражая харадские набеги?
- Надеюсь, господин мой, - только вот надежды в голосе лекаря почти что нет.
Потери – неизбежность. На всякий случай, припоминая уже, откуда бедняга Киранор родом, и есть ли у того семья, Боромир спешит на палубу, залитую приглушенными солнечными лучами – небо слегка затянула дымка. «Гилло» живет привычной жизнью. Горестная весть об убирающем товарище не разнеслась пока по нему – матросы, кто не занят – отдыхают, те, кто занят – времени даром не теряют. Торонмар на вахте; Боромир спокойно вдыхает свежий, но теплый морской воздух, понимая, что, даже если и недолго поспал, то успел немного восстановиться.
- Держи ровней, эй! – рявкает он на незакрепленный конец фала, который выпускает из рук нерасторопный матрос. Паруса над головой тревожно хлопают, теряя ветер, «Гилло» чуть рыскает на курсе, кренится, под шум взметнувшихся волн. И в нем почти что незаметен негромкий всплеск, и тихий вскрик.
- Человек за бортом! – корабль словно поражает молнией; капитан в два прыжка оказывается у борта, и дальше уже не задумывается ни о чем. Только мысль успевает мелькнуть – «хорошо, что сапоги не надел», прежде чем бирюзовые воды с ревом воцаряются вокруг него. Пловец Боромир отличный, но близ вздымающегося борта когга море беснуется. Курс кораблю так и не выровняли, он рыскает – обычная суета, пока делается разворот, но Боромир о том пока не думает. Вообще ни о чем не думает, кроме уходящего под воду хрупкого тела – поднырнул под Инару, перехватил.
- Держись, - задыхаясь, выдохнул он, когда головы их оказались над водой. Девушка наглоталась воды, бьется – успокоить ее едва ли не сложнее, чем удержать, но и такое Боромиру, поистине, не впервые. На воде он держится уверенно, а барахтанья Инары перекрывает уверенными, сильными гребками, продолжая удерживать ее над водой.
«Да что вы там мешкаете!» - в их сторону летят веревочные петли, но не долетают. Разворот кораблю удается с трудом, но когда все же удается, Боромир едва сдерживается, дабы не уйти на глубину – встречная волна несет их прямо на корпус. И с силой способной переломать.
- Тихо, тихо, милая, - судорожно выдыхает он Инаре, делая движение вперед, пытаясь уйти от деревянного борта, на который море неумолимо несет их. В последний момент удается уклониться, но лишь почти – борт «Гилло» с силой ударяет Боромира по плечу, и даже вода не может смягчить удар. Всю правую часть тела пронзает мгновенной болью – и рука с выбитым суставом повисает плетью. Вода окрашивается кровью, - «да будь же я проклят». Левой рукой он продолжает удерживать Инару – «долго ли еще?!» - от боли он почти ничего не соображает.
- Милорд! – но рядом, благо, море разбивают еще несколько тел. Веревочные петли теперь ложатся близко, матросы вытаскивают обоих – и командира, и леди. Ободравшись о борт несколько раз, Боромир кое-как оказывается на палубе.
«Где тот ублюдок, что напортачил с парусами?» - от боли по-прежнему бело в глазах. Плечо, бок – все один сплошной синяк. Но его вдруг хватают, удерживая – сил на ругань нет, легкие и горло ободраны солью, и лишь хриплый крик вырывается из груди, когда кто-то «будь ты и благословлён, сукин сын, и проклят!» - вправляет ему плечо.
- К-кто? – глоток воды из спешно поданной фляги сейчас как нельзя кстати. Глаза застилает, ест соленая вода; щурясь, Боромир осматривает палубу.
- Дело забыли, ублюдки?.. по… местам! – на окрик не хватает голоса, но толпа кругом него редеет.
- Убью, - сообщает Боромир Торонмару, в идя кровь на руках у того – это он, как оказалось, вправил ему плечо. – Где Инара?
- Леди в порядке, господин мой, - и действительно. Даже уже укутана во что-то расторопными матросами, Боромир кое-как поднимается, не без помощи сенешаля.
- Ты не пострадала? – его перебивает Алмаллен.
- Идем, господин мой, - он с другой стороны, сменяет Торонмара. У сенешаля вахта – «дела не забыл». Боромир, чуть наклонив голову, смотрит Инаре в глаза.
- Прошу тебя, миледи. Более не покидай каюту без надобности, - хрипло говорит он ей, и кое-как, превозмогая колотящуюся в едва вправленном плече боль, ковыляет до лазарета.

В лазарете ему мигом дают выпить что-то, от чего и ободранное горло, и надсаженное нутро обжигает жидким огнем; покуда Боромир откашливается, сквозь пульсирующую боль, ушиб и ссадина оказываются и промыты, и обработаны расторопным Алмалленом. Промыты – ведром воды сверху, обработаны – тем самым крепким вином, а вот для того, чтобы повязки с мазью наложить, капитана снова пришлось удерживать.
- Да тихо ты уже, тихо, - недовольно и раздосадовано говорит ему лекарь, перехватывая по торсу Боромира широкими полосами льняных бинтов. Того мутит от боли, да и в висках колышется полупьяная хмарь после алмаленнова пойла – он только головой мотает, и с рук, что поддерживают, буквально сваливается на узкую лазаретную койку. Мир перестает качаться – «хотя бы чуть меньше», - Боромир открывает глаза, пытаясь свести фокус в одну точку. С трудом, но все же это удается,  и на соседней койке он видит того самого матроса с отрубленной рукой. «Киранор», - хочется позвать его, но из обожжённого горла только невнятный стон вырывается.
Тот словно и не слышит – полуприкрытые веки, сероватое лицо, покрытое испариной. «Дышит?» - Боромир пытается приподняться на локтях, но боль швыряет его обратно на койку.
- Милорд, не дергайся, - лекарь заставляет его лечь, но куда там! Боромира отродясь удержать на лазаретной койке было невозможно. Уговоры если и помогают, то решительно ненадолго, - так, в дремоту ненадолго провалившись, он резко просыпается. От боли в боку и спине – и, похоже, лежанием это уже не исправить.
- Ничего, мне лучше уже, - видя, что отговорить никак не удастся, лекарь все же помогает ему подняться. Капитан хмыкает, сквозь боль – но весело, и Алмаллен только рукой машет, и помогает накинуть поверх повязок рубаху. Просоленную, сырую – второпях не заметил, но и заменить нечем. Все добро его по-прежнему в капитанской каюте, в которой, как Боромир надеется, по-прежнему пребывает его незадачливая гостья.
«Хоть цела», - вроде бы, цела же? – с перетянутым боком и рукой в качку двигаться – та еще задача, но до каюты всего пара шагов.
«Не тревожься», - хотя Инара звенит от беспокойства, точно натянутая струна. Ладонь ее, коснувшаяся его, горячая, почти раскаленная.
- Ты менее всего виновата в том, что случилось, миледи, - кое-как справившись со своим ободранным горлом, говорит Боромир, безотчётно сжимая ее ладонь, отмечая про себя, что поверх одежды на Инаре его собственный плащ… и, похоже, только он; из-за качнувшихся пол его видно обнаженное колено, а вслед за ним – и бедро.
- На море и не такое случается. Ты не могла знать, - чуть улыбается, ободряюще, привлекая ближе к себе, за ладонь. – Ты жива и невредима, - собственные раны, если их так можно назвать – ерунда полнейшая. – Это главное, - Боромир смотрит в ее глаза – темный океан плещущегося беспокойства, и вспоминает, зачем сюда явился. «Одежда, точно», - лопатку, спину, бок тянет болью, которая сейчас отчего-то остается где-то далеко и глубоко. «За бортом», - губы у Инары горьковато-соленые, памятью о море, а тело под плащом – разгоряченное, и близко-близко сейчас, вплотную к собственному. Обнимая ее здоровой рукой, Боромир уже не успевает думать о чем-то, кроме этой шелковой кожи под ладонями, и собственного обжигающего, будто горло – солью, бешеного желания.

Устал ли он? – менее всего сейчас это имело значение. Горячая маленькая ладонь прижимается к груди, прожигает сквозь повязки – Боромир улыбается, чувствуя прикосновение другой руки Инары к своей щеке. Во взгляде ее, горячими огоньками – обещание, а голос – только звук волшебной музыки, способной зачаровать любого. «И зачарует же, любого мужчину, - истинная магия – здесь. Черные алмазы ее глаз вспыхивают призывно, и слову ее повиноваться хочется.
«Гилло» снова качает на повороте, и корабельная кровать сама толкается под колени. Достаточно широка – для капитана, но, если постараться, они поместятся здесь и вдвоем.
«Проклятье, да где угодно бы поместились», - Боромир чуть смеется в губы Инары, жаркие, влажные, манящие, увлекая ее за собой.
- Прилягу, - хрипловато шепчет он сквозь смех, - но только если ты ляжешь со мной, - плащ соскальзывает с ее чуть смугловатых, золотом тронутых плеч вначале на спину ей, затем на палубу. Нездешняя, из чужих звездных миров, но понятная, словно дыхание. И сильнее всего влечет не красота ее, не покоряющая женственность, и даже не чувственность, от которой нутро плавится, а дыхание сбивается – нет, она, Инара Серра, слаще кажется потому, что  ч у ж а я.  Не первая она такая в жизни Боромира – последняя ли? – то ему не ведомо, но, раз прикоснувшись к чужому, запретному, он понимает, что остановиться – это не про него.
И не в том, что падок он, охоч до женской красоты, дело – дело в них, таких, как она, эта Инара. Чужих и прекрасных, влекущих к себе неудержимо, точно далеки звезды ее родного мира. «Иные миры познавать можно и так», - и это, поистине, лучший из способов познания. Обшивка корабля поскрипывает, звенят натянутые штуртросы, невнятно наверху перекликается команда, стучат молотки и босые пятки – привычный корабельный шум, что заглушает жаркое дыхание, и приглушенные стоны.

А затем приходит полусон – самый правильный из всех, согретый теплом тел, запахом их, шелком женских волос, рассыпающихся по рукам и груди, нежным дыханием. Боромир, не открывая глаз, зарывается пальцами в струящиеся темные волосы, мягко сгребает за них, и долго целует Инару. Слабо понимая уже, где сон, а где явь, - ее дыхание еще не успевает остыть на его лице, как усталость все же берет свое – провалился, словно в бездну, но объятий не разжал. Обнимает ее бережно, но крепко, не отпуская – словно не желая утратить, потерять, едва обретя. Словно она могла быть сном.
«И на Тол Фаласе она покинет меня», - может быть, и так. Но здесь и сейчас Боромиру хорошо, и только это имело значение – белокрылый корабль, мчащийся курсом бакштаг к древнему острову, осколку Нуменора, становился теперь центром мироздания. Даже на несколько часов, что отделяли их до крика:
- Земля!..

- М-м? – он приоткрывает глаза, щурясь от света, что кажется слишком ярким – день давно перевалил за половину, и клонится к вечеру, но солнце пока еще не слишком склонилось к закату. Боромир безошибочно определяет это по теням, что легко вздрагивают при качке, что тянутся по точеным скулам склонившейся над ним женщины. Он проводит пальцем по ним, моргая спросонья, расслабляя руки. Проклятье – боль от ушиба отдаётся в теле, и он неловко ведет плечом. Другая рука, впрочем, надежно придерживает Инару за талию. За восхитительную, гибкую талию, - пальцы скользят по горячей шелковой коже, а сам Боромир бесконечно любуется. Даром, что внутри него корабельные склянки отсчитывают мгновения до того, как придется покинуть ее, - она выскальзывает из рук, садясь, и он не препятствует. Только медленно выдыхает, продолжая любоваться. И улыбаться, - взглядом ведет за ней, за жестом тонкой руки, что касается пышных, растрепанных сейчас темных волос. Поистине, восхитительно растрепанных – а темные губы Инары горят после поцелуев, слегка припухшие.
И улыбаются. Ему, Боромиру.
- Выходит, море пожелало ее. Пусть к нему отправится хоть целый сундук таких диадем – я отдам охотно, - легкий жест в сторону переборки, к кают-компании, - но только не тебя, - хватка пальцев на его руке несильная, но удивительно крепкая. Ладонь Инары кажется горячей, но поцелуй ее – жарче. И разгорается, когда Боромир, невзирая на боль в плече и лопатке, обнимает за плечи, целуя ее, не давая оторваться – потому что и сам не может. Но, отстранившись все же, смотрит весело. На душе легко – то ли от того, что все же смог отдохнуть, то ли от того, что странная нега, исходящая от этой чужачки, залечила раны и ссадины на его душе, точно по волшебству.
И, о проклятье, он уверен, что Инара станет новой раной, - но отчего-то от этого не так больно, как могло бы быть. Главное, дабы не грустила она, - он слегка проводит большим пальцем по ее нижней губе, и целует вновь – на сей раз, коротко. А затем с неохотой отстраняется, и вылезает из постели.
- Прости, что вынужден покинуть тебя, - одевается он махом, - но мы действительно, почти прибыли. В прежние времена корабль преодолевал расстояние от дол Амрота до Тол Фаласа дня за два-три, и это при правильном ветре… но с тех пор времена изменились, - о, поистине, - накинув поверх рубахи черный налатник с Белым Древом, и натянув сапоги, Боромир оказывается подле Инары. Руки снова скользят по ее телу, а губы встречаются – проклятье восхитительна она, и сладка, точно мёд. Но время не дет его, и дело не ждет, - оторвавшись все же, Боромир смотрит в глаза ее почти счастливо.
- Спасибо, - и благодарность его идет от сердца, самой сильной и честной волной. За успокоение, за мир, что она даровала душе его – хотя бы ненадолго. За тяжкие, тревожные дни в Дол Амроте ему воздалось сторицей, и это ли не лучших из итого? – сжав на прощание ее запястье ободряюще, он покидает каюту.
А над палубой – долгий конец солнечного дня, клонящийся к закату. Узкая щель бухты Тол Фаласа, которую «Гилло» преодолевает легко, точно отлично вышколенный конь, берущий барьер. Вот и форт на холме, вот и готовящаяся встречать толпа, и почетный караул, и сильно состарившийся комендант крепости – сколько лет Хаталдир бессменно бдит за пределами острова, не счесть. Гораздо, гораздо дольше, чем Боромир живет.
Про себя Боромир надеется, что Инара уже готова сойти на берег. Мальчишку с нарядами и прочим он к ней уже послал, - что-то внутри сжимается, снова, горькой памятью, коротко – и столь же быстро отпускает. В парадный доспех его облачают здесь же, на палубе – он не отходит от штурвала, и Древо Гондора сияет на кирасе, вместе с Древом на белом стяге Наместников, что реет в упругих ветрах Тол Фаласа.

С серых стен форта уже приветственно звучат трубы, вспыхивая в лучах заката – а он здесь на диво красив. Дозорные на скалах, что защищают Тол Фалас с юга подковой-стеной, предупредили о приближении корабля, и, к чести Хаталдира, сделано уже немало. Согбенный годами, но крепкий еще, статный, он приветствует сына своего Наместника и повелителя, будто собственного. Рядом – наследник его, и многочисленное потомство. Дочери – с одной из них, замужней уже женщиной, Боромир невольно переглядывается – некогда именно ее прочили ему в жены, но, благо, обошлось для обоих. И спутницу гондорского принца здесь рассматривают с привычнм, жадным даже любопытством. Дескать, кто такая, откуда? – лицом на харадрим не слишком похожа, но такие темные глаза в Гондоре нечасто встретишь.
«А также многое другое», - Боромир помогает Инаре сойти на берег, и крепко держит ее руку – после качки поступь редко у кого твердая, кроме как у бывалых моряков. Его короткий переход не утомил, да и доспехи не давят уже, как поначалу, по ушибам. Ведь когда только облачился – замечал, тянуло болью. Только вот думал о другом – и о том же снова задумался, когда солнце уже село, а звезды над Тол Фаласом высыпали крупные и яркие, как это всегда бывает над морем. Дела в форте уже привычно не терпели отлагательств, и с ними Боромир и провозился. Но зато теперь остановился в дверях покоев, отведенных Инаре, облокотился на дверной косяк, улыбаясь.
- Не было ли скучно тебе, миледи? – он препоручил девицу заботам дочерей коменданта, про себя полагая также, что, ежели чего, она разберется во всем и сама. – Прости, что пришлось оставить тебя. Но – добро пожаловать на Тол Фалас. Ты рада, что наконец-то стоишь на твердой земле? – это он спрашивал, уже заключая чужачку в объятья. И сам отчего-то радуясь неведомо чему.

День меркнет, и закатные лучи окрашивают белые скалы Тол Фаласа алым; зеленеющие же над ними кущи становятся темно-красными, словно платье Инары. Та высвобождается из объятий, но Боромир не отступает – такую шнуровку, наполовину распущенную – «одевалась?» - он с удовольствием распустил бы ее окончательно, ибо усталость прошедшего дня такова, что единственное, чего сейчас ему хочется – это забыться в ее ласковых руках.
Но тревога, что вспыхивает в темных глазах-озерцах, заставляет его поумерить пыл, - сильно выдохнув, он чуть улыбается, коснувшись ее щеки, и вместе подходит к широкому окну в обрамлении резного белого мрамора – а за ним та самая красота, про которую говорит Инара – закатное небо, солнце, словно раскаленный шар красного золота, и море. Бескрайнее, уходящее на Запад море, - Боромир чуть хмурится, уже своим мыслям, собирая струящиеся темные волосы ладонями, и обнажая изящную точеную шею.
- Я найду способ помочь тебе, Инара Серра, - как удержаться, и не запечатлеть на чуть золотистой, словно медом пахнущей коже поцелуй? – верно, никак. – Ибо иногда мне это уже удавалось, - Боромир как никто другой понимает ее тоску по родине, и это чувство невозможности, обреченности – как так, неужели это со мной случилось?
И вернусь ли я? – она вернется. Неизбежно, потому что Предвечные Силы, хранящие Средиземье, не терпят нарушения равновесия. Все ч у ж о е, что попадает сюда, волею ли судьбы, или иначе как-то, с помощью собственных сил – у й д е т.
Но, проклятье, до чего же не хочется ее отпускать, - чуть печально усмехнувшись, Боромир прислоняется к резному каменному подоконнику, продолжая удерживать кисть Инары в своей руке. Маленькая, тонкая, та в жесткой ладони, привычной к мечу, так и тонет.
- Пусть мои хлопоты не тревожат тебя, - говорит он, большим пальцем поглаживая ее запястье. – Я хорошо знаю Тол Фалас, и то, с чем здесь приходится иметь дело – харадрим с северо-востока, умбарские пираты с юга. Форт хорошо защищен, да и воины обучены, но флота здесь нет. Пригодного для обороны – в любом случае, штурмом форт не взять. Но задержаться мне здесь придется, - он говорит, внимательно вглядываясь в мягкие черты лица девушки. Она умело прячет свое беспокойство – «ее учили, верно», но после того, что было между ними, Боромир чувствует то, что она хочет скрыть. И, как ему кажется, он не ошибается.
- Мне ведома твоя печаль, - вдруг говорит он, сжимая пальцы Инары чуть сильнее. – Я не могу давать тебе пустых надежды, или бесплодных обещаний. Все, что есть у меня – собственное слово, которое я уже дал тебе – что помогу, - закат догорает, но замирает золотым отблеском на улыбке, что вновь тронула край рта. – Прежде… когда я встречал подобных тебе, многие из них покидали Средиземье по своей воле. Один – при помощи ключа, отпирающего двери. Другая, - он коротко, мимолетно мрачнеет, - с помощью магии.
- В мире, откуда ты родом, люди творят магию, Инара? – если там небеса полны летающих кораблей, то ведь их какая-то магия поднимает туда, так ведь? – Я спросил бы совета у волшебников моих земель, но одного из них днем с огнем не сыщешь – является, лишь когда пожелает, а до башни Орхтанка, где  властвует Саруман Белый, лиги и лиги пути. Но место, где мы находимся – Тол Фалас, столетия назад было частью великого материка Нуменор. Он ушел под воду, канул в морскую пучину, ибо жившие на нем прогневали Предвечные Силы, создавшие все – но это не значит, что осколок древнего не сумеет нам ничем помочь. Мне говорили местные, что странная магия порой будто творится в глубине острова – и, если понадобится, я сам разведаю, что там творится. А до тех пор – не тревожь себя печалью, - он вновь привлекает ее к себе, и короткий, но теплый поцелуй сейчас то самое, что нужно. Ему, Боромиру – так уж точно.

- Опасности? О, госпожа моя, не изволь беспокоиться, - смеется Боромир, весело глядя на Инару. Ее тревога отчасти приятна и  даже понятна ему, но внимание заострять на том он не станет. Пусть Инара не беспокоится – ведь разведчиков вглубь Тол Фаласа уже отправил. У него пока достанет иных забот и хлопот, - он смотрит на девушку чуть искоса, на ее изящный профиль, позолоченный заходящим солнцем, и слегка вздыхает про себя – диво как хороша ведь, право же. И платье ей к лицу, и украшения, - снова вздох, уже вслух – назавтра в их честь планируется прием, от которого он бы, признаться с удовольствием бы ускользнул. Может, еще удастся уговорить Хаталдира, вернее, его весьма деятельную супругу, перенести празднество? – Боромир не разумом, но сердцем чувствует, как нужно Инаре освоиться, что ей нужно хотя бы немного покоя – дабы осмотреться, и не только в прямом смысле обрести твердую землю под ногами. И потому он отвечает на ее слова согласным наклоном головы – дескать, да, пусть будет так, как ты пожелаешь, миледи.
- На Тол Фаласе немало мест, где можно отдохнуть так, как тебе захочется, госпожа моя, - затянется ли этот отдых слишком – то Боромиру неведомо, но также понимает он, что бездействовать – не выход. Молчать и делать вид, что все идет своим чередом, он более не станет, ибо обжегся уже однажды, - глядя на закат, он мимолетно улыбается – без мрачности уже.
- И на сей раз совершенно точно все обойдется без падений, - он смотрит на нее с улыбкой, но взгляд остается серьезным. Она выросла в месте, где нет большой воды – немудрено, что не умеет плавать. «Может быть, мне…» - о, только лишь если Инара сама того пожелает.
Как повторений Боромир не любит, так и совпадений, - и, пряча за улыбкой нарастающую печаль, он предлагает ей руку.
- Желаешь ли отужинать? – отказаться не удастся, хотя сам Боромир не то что не голоден – несколько утомлён. Но Хаталдир, знавший его еще подростком, имеет право на почтительность со стороны наследника своего господина, Наместника Дэнетора. И потому приходится проследовать высокими галереями форта до залы, где комендант со своими многочисленными домочадцами уже ожидает высоких гостей.
Годы и время сильно потрепали Хаталдира – сед, как лунь, и левая рука почти не гнется – старая рана скрючила мышцы, иссушила. Но взгляд его по-прежнему зорок, как и глаза его сыновей. Одного – неженатого, это Боромир точно знает; старшие же дети коменданта уже давно при семьях. И одна из дочерей, тех, что когда-то прочили ему, Боромиру, в невесты, сейчас сидит напротив – и улыбается зелеными глазами, а затем переводит взгляд на такого же темноволосого, как она сама, вихрастого мальчугана. Тот смотрит на Боромира во все глаза, и немудрено – парадное облачение с серебряным вышитым Белым Древом, осанка, меч – великий воин из легенд, как же.
Его же сестра, лет шести, напротив, раскрыв рот, глядит на прекрасную леди в темно-красном платье. Такими должны быть принцессы из сказок, наверное, - малышка порывается что-то сказать, но замолкает, когда мать касается ее руки. То, что дети допущены здесь к столу – не совсем в обычаях гондорской знати, но Тол Фалас – вотчина Хаталдира, патриарха этой семьи, и, если ему радостно видеть внуков за трапезой (хотя тем и спать пора уже) – то да будет так.
Не только маленькая внучка коменданта смотрит на Инару – взглядов всех присутствующих здесь та удостаивается, сидящая по левую руку от Боромира. И, этикета согласно, прислуживая ей за столом, он не может не отметить, насколько же хороша она, даже здесь. Словно рождена была для придворной жизни, сколь свежа, несмотря на усталость, и светла улыбкой. «Ее учили», - рефрен последних дней для него, простая и изящная правда.
Историю ее здесь все уже знают – «леди Инара Серра, из Эделлонда». Далекие земли, хоть и приморские, а уж имя и вовсе не самое привычное. Как и облик – но чужачка вновь побеждает любые сомнения своей улыбкой. Боромир незаметно пожимает ее руку, коснувшись под столом – дескать, держись, осталось немного, и улыбается ей, одними глазами. А затем вновь возвращается к беседе с Хаталдиром и его старшим сыном, Артионом – трапеза трапезой, а дела – делами. Только вот, уважая уединение – или, что вероятней, желание Боромир уединиться со своей спутницей, старый комендант вскоре сворачивает речи об обороне, и допив залпом остатки вина, делает жест, слишком похожий на команду «вольно». Боромир усмехается – ну, еще один рубеж пройден. Можно выдохнуть – «и отдохнуть».
Он отвлекается поговорить со старшим сыном Хаталдира, отпустив Инару взглядом, но затем слуха его касается звонкий детский голосок – маленькая девочка, улучив момент, подбегает к чужачке, и, наклонив головенку набок, спрашивает:
- Леди, а ты… - ну, пускай побеседуют, - Боромир вновь возвращается к разговору с Артионом, но вдруг слышит то, что заставляет нахмуриться:
- Леди, а это ты – Благословленная Морем? Это ты остановила бурю, раз лорд Боромир привез тебя сюда? Мне бабушка рассказывала, - о, Илуватар всемилостивый, а старая-то байка о чужачке, укротившей бурю больше десяти лет назад, еще жива, - правда, ухмылка на его лице мрачная, когда он встречается с Инарой взглядами.
Девочку уводят няньки, и постепенно все расходятся. Как в начале вечера, Боромир предлагает Инаре руку, и направляется в отведенные им покои. Молча – отчего-то совсем не расположен он к беседам теперь.

Но от расспросов, похоже, Боромиру, не отвязаться. На мягкий голос Инары, на интонации ее, волнующие и звучные, он не поворачивает головы, погруженный не в воспоминания, но в хмурую печаль, почти гневную – на себя, в большей мере, чем на что-то еще. Что позволяет памяти нарушать собственный душевный покой, что зачем-то бередит слишком далекое, безвозвратно ушедшее прошлое. Люди делают свой выбор, должен сделать и Боромир – но, глядя на серебрящееся вдали, в заливе, море, осенённое лунным светом, он зачем-то п о м н и т. Помнит черные ночи под звездами, помнит этот песок, смех, жаркий шепот, и такие же жаркие объятья. И себя – молодого и отчаянно самоуверенного.
Накрепко засела в сердце его та белая игла, что ж ты станешь делать – и это годы спустя, когда полагал, что позабыл и избавился, - он медленно выдыхает, внимательно поглядев на Инару – та женским чутьем безошибочно распознает давнишнюю сердечную трагедию. Кажется, для этого не нужно даже учиться ее ремеслу – Боромиру доводилось уже говорить о прошлом своем, с женщинами. И те, подобно чутким кораблям с хорошими парусами, всегда поворачивались нужным курсом – в сторону той, п р е ж н е й.
Ушедшей, - краем рта улыбнувшись, он чуть качает головой, и накрывает замысловатую шнуровку темно-красного платья ладонью. Если знать, как, то распустить очень легко – а Боромир в том поднаторел давным-давно.
- Я не желал бы сейчас вспоминать об этом, - поистине. Зачем? – память о цветке с ароматом хмельным и жестоким истаивает сейчас, когда Боромир вдыхает медовый запах золотистой, солнцем тронутой кожи Инары, когда жадно, словно красное вино, пьет ее поцелуи, и когда ее руки наконец-то обнимают его.

Только вот сон не идет к нему даже после любовных утех. Странная напряженная бодрость поселяется в теле, не благом – дурная. Такая, в которой хочется либо кутить до утра, либо идти на плац, выбивать дурь из бойцов. Или из себя. Или чтобы кто-то выбил, - но, обнимая Инару, Боромир сдерживается. И мимолетно благодарен ей за это, за мягкую ласку, ту самую, которая не дает сорваться с цепи его жесткому и тяжелому нраву. Когда такая вот скверная кровь кипит в жилах, гневом на самого себя, ее прикосновения, даже ее дыхание даруют то самое небывалое успокоение, которого сейчас так не хватает.
А она, поистине, утоляет любые печали, - и Боромир улыбается, глядя в черные глаза, что блестят, словно алмазы, в темноте, убирает со лба Инары прядь волнистых волос, и коротко целует меж бровей. Сердцу легче – и полнится оно благодарностью.
- Она владела магией и укротила бурю, - ночной темноте говорит он, вполголоса. – Она явилась из мира, не похожего на мой или твой, из страны, что звалась Великая Британия. Мне было двадцать два, - слова идут легко и тяжело одновременно, - и я считал, что способен покорить любую женщину. К ее ногам я положил свое право на трон, всего себя – но она покинула меня, - он замолкает, вновь чувствуя обжигающий удар по хребту, удар оскорбленной гордости.
«Как смела она?!»

Дурная кровь так и кипит, в голову ударяя – Боромир выдыхает, отчего-то сильно жалея, что лежит сейчас на ложе в покоях под каменными сводами старинной крепости, а не находится в своей каюте на «Гилло». Вот уж что не помешало бы, так это в море окунуться, - хотя привычный слух моряка улавливает густой, глубокий шум снаружи – ветер поднялся. Судя по отзвукам, по рокоту в скалах, ветер восточный, - Боромир хмурится слегка, припоминая старинные поверья Средиземья.
Недаром говорят, что восточный ветер – не к добру. Он души уносит к Западу, к Чертогам Мандоса; восточный ветер – ветер мертвецов. На востоке же простирается страна Мордор, «где воцарился мрак» - и тем же мраком, что над его выжженными пустошами, над черными горами, покрытыми пеплом, заволакивает сейчас сердце Боромира.
Редко когда с ним такое случается – не привык позволять себе падать духом; если спотыкается, то поднимается сразу же. Прямее спину, будущий правитель – до сих пор, как и в юности, не жаждущий престола, не желающий власти, Боромир, как бы то ни было, готов к тому, что уготовано судьбой ему, и правом рождения.
И именно это он когда-то и предлагал разделить той, кого называл своей возлюбленной – она же предпочла ему, принцу и полководцу, нежеланное замужество на своей родине. И, если Боромир мог понять многое – не только он был молод тогда – то простить трусости, простить лжи он не мог до сих пор.
- Обида? – он смотрит в мерцающие в темноте глаза Инары, и помимо воли черты лица его разглаживаются. Ведь невозможно не улыбаться ей в ответ, - глаза привыкли к темноте, и улыбку ее Боромир не только слышит в голосе, но и видит. – Не стал бы утверждать, что это она, - речи ее о том, что, дескать, любая была бы готова упасть к его ногам сейчас, немного забавляют. Это так – и, пожелай Боромир любую женщину из людей – а на других и смотреть не стал бы – то пошла бы, не посмела противиться. Но в том-то и дело, что не в обычае его – принуждать к чему-либо женщин, без их на то желания, или согласия. Уступчив здесь Боромир сердцем, что поделать, - он чуть усмехается,  откинувшись назад, положив локоть под голову.
Нежное тепло Инары, что под обнимающей ее за плечи рукой, снова смягчает его, заставляет рокочущую волну гнева чуть поулечься.
- Отчасти ты права, душа моя, - обращение вырывается легко, с легким же уколом – но Боромир, повернув голову, смотрит на Инару спокойно. – Это место сильно напоминает мне прошлое, - на таком же ложе тогда, годы назад, он познавал любовь едва ли не впервые в жизни, и полагал, что так будет вечно. Судьба ли распорядилась иначе, или чужая воля? – «судьба правит всем, как известно». Но – «как смела она?» - покинуть его.
Что такое долг, Боромиру ведомо лучше, чем кому бы то ни было. И знал доподлинно, что понял бы все – не молча, не без гнева – да что там, с бурей! – но понял бы.
Любая горькая правда лучше лживого молчания, - вот что не давало ему покоя сейчас, здесь, среди призраков воспоминаний, - но на Инару он смотрит почти весело, касаясь ее щеки, беря маленькую изящную ладонь, и поднося ее к губам. «Уйдет и она», - но это станет честным. Без признаний и клятв, разжигающих напрасную надежду.
- Я вновь здесь, на Тол Фаласе, с женщиной, которая явилась ко мне из другого мира, - рука скользит по ее талии, ближе привлекая. – И в день, когда ты покинешь меня, солнце почернеет, Инара Серра, - говорит Боромир с сожалением, но отчего-то оно светло и спокойно. Возможно, до поры? – Но теперь я знаю, что незачем… пытаться удержать, - «хотя и отпустить ее невозможно». Когда она рядом, вот так касается, сердце бьется быстрее, чем раньше, но не колотится бешено, с жаром, как оно бывало прежде, если Боромиру суждено было возгореться к кому-то огнем. Инара умело держит на расстоянии, хоть и ближе близкого сейчас к нему – меж нагими телами и шелковой ленте не проскользнуть.
Но вспыхивают и ее глаза, бездонно – расстояния меж мирами сокращаются, и дело даже не в объятиях. А в этом взгляде – темном омуте, в котором утонуть почтешь за величайшее блаженство; губы снова встречаются, и сердце Боромира на мгновение вспыхивает тем самым огнем.
«Останься со мной», - почти вырываются у него роковые слова, что станут якорем, грузом для Инары.
Может быть, когда-то именно такую ошибку он и совершил – корень всех зол порой мал незаметен. Попросил о невозможном – а ему не сумели отказать.
- Отдыхай, Инара, - чуть коснувшись губами ее лба, негромко произносит Боромир. – У нас будет еще много времени для бесед.
Для всего.

«И мне радостно, что я повстречал тебя», - даже если в сердце неумолимо проклевывается что-то, связывая его, будто тонкими корнями, с сердцем  ч у ж и м – из другого мира, в котором о Средиземье и слыхом не слыхивали. Не впервые это с Боромиром – сам ступал по чужим землям, сам привечал на землях своих уже чужаков, и не раз. И, похоже, каждому из тех, кого повстречал – и с кем расстался, все же досталось от него по куску сердца. Пускай оно у него большое – «зарастет» - следы все равно остаются, - он ласково смотрит на уснувшую рядом Инару. Рядом – но не в объятьях. «Непросто и ей», - неподдельно вспыхивали черные алмазы глаз ее, когда соприкасались руки, когда тела их тела льнули друг к другу. Им опасно привязываться друг к другу – но, кажется, с этим оба уже опоздали, - Боромир осторожно, дабы не разбудить спящую Инару, поднимается с постели. Одевается – весенний ветерок гуляет по покоям, обдавая холодом, дышит солью и близким морем, сыростью. Поправить одеяло – Инара любит тепло, это Боромир уже успел не то что понять – почувствовать.
Сон по-прежнему не берет его. Луна светит в открытое окно над полукруглым балконом, жидким серебром обливает белый камень – покои выходят на внутренний двор, расположены высоко. Вдали видно темные гривы скалистых утесов, поросших лесом – Тол Фалас пускай обжит и давно, поселений на нем раз-два и обчелся. Не стремятся местные заходить в чащу, вглубь осколка древнего Нуменора. Остерегаются, - а вот ему, Боромиру, предстоит вскоре отправиться туда.
«Магия?» - он оборачивается на ложе, видит темнеющие на подушке волосы, смутно улавливает изгибы тела под одеялом, и желание вновь оказаться рядом, провести по этим изгибам рукой, зарыться лицом в волосы, снова нежный стон услышать, вызвать его – вдруг пронзает остро и горячо – но с усмешкой генерал-капитан отворачивается, вновь глядя в ночь.
Бесполезно отрицать, что влечет. Но здесь, как надеется Боромир, все будет хотя бы по-честному, - луна безмолвно светит на него, бессонного, погруженного в думы не самые светлые – но и не самые печальные. До рассвета еще далеко, и он успевает спуститься к гарнизону, раздать распоряжения – Торонмар пускай отдыхает, незачем его беспокоить, само собой. Перебросившись парой слов с солдатами, генерал-капитан все же возвращается в покои – и после прогулки по свежему воздуху, засыпает быстро и легко, обнимая Инару со спины. И та подается навстречу, не просыпаясь, только что-то пробормотав во сне, вздохнув.
«Чувствует тепло».

Просыпается же Боромир от движения рядом – жмурится на красноватый, бьющий сквозь закрытые веки свет, моргает коротко – и щурится на всполошившуюся девушку, что рывком села на постели. Восходящее солнце касается ее лучами чуть сбоку, подсвечивая очертания тела сквозь тонкий шелк сорочки, - Боромир накрывает ее ладонь, скользнувшую по плечу, и кладет себе на грудь – так и удерживает.
- Пока – никуда, - медленно говорит он, постепенно припоминая все события минувшей ночи. Действительно ли он настолько открыл этой женщине душу, заговорил о том, что терзало и не могло позабыться долгие годы, - невольно скосил глаза на маленькую теплую ладошку, что к сердцу как раз и прижималась. Чуть сжимает ее, большим пальцем поглаживая; не вставая, напрягает мышцы, привычно волну по ним пуская, сон прогоняя – замер затем, чувствуя, как кровь начинает быстрее бежать.
Коротко потряс головой, закрыв глаза – затем смотрит на Инару, улыбаясь. Золотистая кожа за белым шелком смотрится до того соблазнительно, что мысли о каких бы то ни было делах мигом уходят. Да в самом деле же, проклятье – он раздал ночью распоряжения. Донесения будут не раньше полудня, - беглый взгляд на солнце. Час ранний, хоть и не слишком – а что никто не явился их будить, так-то немудрено. Дают время побыть вдвоем. На Тол Фаласе нравы простые, - Боромир тянет Инару к себе, за запястье, чтобы легла на грудь – и, когда лица близко-близко оказываются друг к другу, целует ее в уголок рта, снова любуясь ею. Этими нездешними чертами – чуть удлиненными темными глазами, губами, что после сна еще более ярки и свежи, пышной гривой темных волос, запах которых…
- Позднее дела потребуют моего присутствия. Но до тех пор – я в твоем распоряжении, буде ты этого пожелаешь, - пальцы безотчетно зарываются в эти темные локоны – проклятье, как же хороша она, сколь же велика ее сила, о которой… знает ведь, да?
Конечно, знает.
И, глядя в темные омуты глаз Инары, Боромир вполголоса спрашивает:
- Что-то мы делаем неправильно, да? – на груди еще горит отпечаток прикосновения ее – горячей ладошки. И сердце начинает биться чаще, быстрее – прямо в него, разгоняясь. И взгляд Боромира светится лаской, теплом, и сожалением. Жаль ему не неправильности – в той есть некая неизбежность, но жаль ее, Инару, жаль, если встреча эта оставит на ней слишком глубокий след. На нем – точно оставит, но он приучен справляться с таким, привык. А она?
«Я бы все сделал для того, чтобы не причинить тебе боли», - пальцы скользят по ее теплой щеке. «Все бы отдал» - а она пусть не тревожится. У него, Боромира, сердце большое.
Заживет.

Что-то внутри разжимается – почти стыдливым, почти стыдным облегчением, но Боромир отгоняет это паскудное чувство. Честность и честь – вот что ценит он превыше всего, и ему отрадно видеть и сознавать, что Инара… понимает его. И испытывает то же самое, - но до чего же сладко обнимать ее, зарываться рукой в темные пышные волосы, чувствовать ее тепло, что так и льнет к нему, - он чуть улыбается, проводя ладонью вдоль ее спины, по-кошачьи гибкой. Хороша она сейчас, так вот тоже, по-кошачьи щурящаяся – взять бы ее, не дав даже и двинуться, но, вот не тут-то было. Не в Боромире дело – в Инаре; едва ли не единственная из многих женщин, каковых довелось ему познать, она обладала не только удивительным обаянием. Но и даром удерживать на расстоянии – неизбежно и неизменно, подогревая интерес.
Но это – позднее, - Боромир касается пальцем чуть нахмуренных бровей Инары, разглаживая залегшую меж ними складку, смотрит в темные глаза напротив, всем сердцем желая ухватить и навеки изгнать промелькнувшую в них печаль. Красивым женщинам не должно печалиться, - он слегка улыбается, мимолетно наслаждаясь мгновением – когда можно никуда не спешить, когда можно просто побыть в объятьях прекрасной женщины… даром, что она не принадлежит этому миру.
И Боромиру – также не принадлежит.
Оба понимают, чем это закончится. В понимании таком – какое-никакое, но все-таки счастье. Ибо все происходит по-честному.
- Ты права, душа моя, но – будь я из твоего мира, то не был бы собой, - но отвечает он Инаре серьезно, несмотря на то, что улыбается. – И, как бы то ни было, Инара Серра – мне важно, дабы тебе, - ладонь ложится на ее грудь, слева, накрывая сквозь тонкий шелк, - было легко, - поцелуй, с которым он привлекает ее к себе, не таков, каким одаривают любовницу – если то возможно меж мужчиной и женщиной, то он будто дружеский. Рука снова скользит по темным волосам Инары, перехватывает выбившуюся прядь, пропускает меж пальцев.
- Я уже отправил людей вглубь острова. Скоро они возвратятся – надеюсь, с добрыми вестями, - отрадно также видеть ему, что более Инара не беспокоится об опасности. Уже готова рискнуть, или почти готова? – к такому тоже надо подготовиться. Не станет же Боромир много требовать от молодой женщины – вернее, требовать сверх.
Даже взрослому и сильному мужу – ему – однажды понадобилась вся выдержка, дабы набраться храбрости, и шагнуть в неизвестность, сквозь сумерки зачарованных зеркал. Никто не знал, что ожидало его «на том конце» - но Предвечные Силы расставили все на свои места. Боромир вновь здесь, на родине своей – в Средиземье, хоть и видит порой сны о чужих небесах и звездах, о чужом мире, который словно искаженное отражение его собственного.
- Но до тех пор придется немного повременить, и я всем сердцем надеюсь, что тебя не расстроит эта задержка. Мне бы больше сведений о том, что там творится, но мы на Тол Фаласе, а не в Минас-Тирите, - он чуть поводит плечом, дескать, не обязательно, что мы найдем здесь интересующие нас сведения, но это вовсе не означает, что Боромир не станет пытаться. – Как только у меня будет достаточно сведений, мы отправимся туда, - он слегка сжимает ее пальцы – обещанием. И чуть щурится, как и Инара – утреннее солнце ярко и безмятежно, бьет в глаза, рассыпая золотые искры по темным локонам, в которые так и тянет зарыться лицом, вдохнуть их запах. Зачем ей приводить себя в порядок, ведь прекрасна и так, - запечатлев короткий поцелуй на костяшках пальцев Инары, Боромир отвечает, все же, кивком.
- Здешние дамы пойдут тебе навстречу во всем, чего пожелаешь. Тол Фалас невелик, но гостеприимен. В мирное время, - а время сейчас почти всегда не мирное, увы, - прекрасное место, - говорит Боромир, уже поднимаясь с постели, и одеваясь. – Когда я был мальчиком, и была жива моя мать, по пути из Дол Амрота мы часто останавливались здесь. Спокойное море, несколько лагун… теплые ветра, и тогда – никаких пиратов и харадских ублюдков, - он слегка усмехается воспоминаниям. – Пожелаешь развлечься – только скажи мне, - он наклоняется над ней, целуя в щеку, залитую нежным румянцем после сна. – Я пришлю тебе слуг.
Хорошо, что здесь не станут задавать лишних вопросов – ибо не только мальчиком прибывал сюда Боромир, желая скрыться от посторонних глаз. С женщинами не только из чужих миров, - и с удивлением он ощущает, что короткая беседа в ночи будто бы вынула из его сердца источающую яд иглу. Кровоточит, правда, немного – но это пройдет.

Осмотр укреплений много времени не занимает – в конце концов, Боромир успел многое увидеть и накануне, но Артиону зачем-то нужно было пройтись с ним по крепостной стене. Что же, отказывать генерал-капитан не стал – не настолько занят.
Светло-серая, местами – выбеленная солеными ветрами и солнцем кладка окружает их. Надежная, несмотря на то, что крепости уже за добрую тысячу лет, по крайней мере, этой, центральной башне. Форт имеет форму неправильного многоугольника; где-то стены его – сами скалы, крепкий гранит. Неприступен, с удобной гаванью – узкий проход к ней надежно защищен бастионами, на которые сейчас Боромир и смотрит, поднеся к глазам подзорную трубу. Чтобы добраться туда, нужно знать местные тропы… и, по правде говоря, он доверяет словам Артиона о том, что на них все в порядке. Не потому, что не желает проверить, так ли оно на самом деле, или же пренебрегает своим долгом – но мысли генерал-капитана сейчас обращены к тому, что творится в глубине острова.
- Докладывай, - велит он сыну коменданта. Тот, заложив руки за спину, прислоняется к нагретому солнцем камню – чуть моложе Боромира, но уже с серебряными нитями в темных волосах. Непроста служба на Тол Фаласе, но живут, день ото дня – и живут, процветая, - под стенами крепости – небольшой городок. Оживленная торговля как с Дол Амротом, так и с Пеларгиром дарует ему благополучие и благоденствие. Насколько это возможно с участившимися харадскими набегами, - кладбище у тенистой кромки зеленых лесов, близ скал, более чем красноречиво говорит о том, что благоденствие Тол Фаласа, чаще, увы, лишь видимость.
Боромир внимательно слушает Артиона, докладывающего о последних вестях с юго-востока, в уме складывает с тем, что знает от дяди. План грядущей военной стратегии вырисовывается в голове, и даже пальцем по пыли на крепостной стене он чертит безотчетно. Поймав взгляд Артиона, ухмыляется - дескать, сам понимаешь. Тот и понимает – склоняется над каракулями, дополняя увиденное словами, и весеннее солнце медленно ползет по небосклону, жаря сквозь одежду – только вот сын коменданта Тол Фаласа и генерал-капитан Гондора плевать на то хотели. Ровно до того момента, как со внутреннего двора не разносится дробный перестук копыт – прибыл гонец. Вернулись разведчики? Очень хорошо, - потирая нагревшуюся на солнце макушку, Боромир спешит в тень, в прохладу – к холодному вину, разбавленному водой, и к донесению, переданному взмокшим и пропыленным гонцом.

- Да, душа моя? – он оборачивается на оклик, и не может сдержать негромкого возгласа восхищения. Голос Инары различил безошибочно, и, более того – она единственная здесь, кому дозволено обращаться к нему по имени, без титула. А она сейчас достойна самого высокого прозвания, титулования – ибо в чёрных одеждах, расшитых серебром, выглядит поистине по-королевски. Украшения из сундуков снова пригодились – лежат, вспыхивая на послеполуденном солнце, на нежно-золотистой коже Инары, будто звезды.
Но ярче самых горячих звезд блестят глаза ее, - прохладные пальцы девицы переплетаются с его, Инара льнет к нему, почти привычно уже, без церемоний – и это сладкой волной обдает сердце Боромира. «Ох и хороша же ты», - живая драгоценность, поистине. А то, что она выбрала для одежд цвета Гондора, и вовсе преисполняет сердце его признательностью, задержав взгляд на высокой полуобнаженной груди, он предлагает Инаре руку, и увлекает за собой в галерею, где, ныряя меж высоких стройных колонн, солнце перемежается с тенью, где тепло, но не жарко.
- Дозволь сказать, что ты прекрасна, - местные дамы, поистине, хорошо позаботились о чужачке. Не отличить от уроженки Средиземья, если бы не некая инаковость, что окружает ее – не бывает таких красивых женщин, способных держаться так. Таких, чья улыбка, кажется, способна укротить бурю или развязать войну. На нее – «любовницу лорда» - уже косились с интересом местные офицеры. Но знал каждый, что посягать на женщину принца равносильно тому, что самому себе к ногам груз привязывать, да в море сигать.
- Здесь не Минас-Тирит, - с уже почти привычным сожалением повторяет Боромир, - двор невелик. Но бал в твою честь уже грядет – возможно, тебе уже сообщили? Захочешь же если отдохнуть в укромных уголках этих мест – я буду рад отвезти тебя туда. Но прежде я должен поведать тебе о вестях от моих разведчиков, - пальцы мягко поглаживают маленькую руку, ласково – и взгляд, устремленный на нее, таков же. Только еще и восхищенный.
- Мои люди обнаружили нечто, похожее на древнее святилище, недрами своими уходящее глубоко под землю. Немного в Средиземье людей, кто сталкивался с подобным, волшебников не сыщешь, как я и говорил. И незнакомая сила идет именно оттуда, из-под земли… дозволь объяснит тебе, отчего я встревожен.
- Мне ведомо о том, что у других народов, и в иных мирах, люди и не только поклоняются порой чему-то, что зовут богами. Но Создавшие нас – Создавшие Средиземье, не требуют поклонения. Они хранят наш мир – они же зачем-то и решают, кого впустить в него. Как тебя, - он слегка касается ее щеки, затем убирает руку. – Но времена, когда люди строили храмы, и поклонялись в них тем, кого прозывали богами – темные время Средиземья. Меня тревожит сила, которая таится в недрах Тол Фаласа. И меньше всего я хотел бы, чтобы она навредила кому-то – в том числе, и тебе, Инара. Я подожду еще вестей от разведчиков, как и предполагал вначале. До тех пор мы еще можем отдохнуть и… развлечься. Какие увеселения предпочитают на Синоне, госпожа моя, к слову? Поведай мне, - галерея заканчивается выходом в цветущий сад, такой же, как она – и тенистый, и солнечный, с яркими весенними цветами и пением птиц. Солоноватый ветерок долетает досюда, и Боромир привлекает Инару к себе, приобняв за талию – плаща не брал, вестимо, ибо жарко, но помнит, как она любит тепло.

Слушая Инару, Боромир невольно примеряет сказанное ею на то, что знает сам, и с привычным уже чувством жгучего, любопытного беспокойства, почти радостно сравнивает с тем, что знает сам. Что видел сам – много где довелось побывать, много с кем довелось встретиться. И отчего-то обычаи миров, сколь бы те не разнились – остаются схожими.
Состязаются за первенство и мужчины и женщины. Одни – в доблести и ловкости, другие – в красоте и изяществе. Боромир уверен, что в последнем мало кто сумел бы сравниться с Инарой, в особенности, когда та использует свои чары. Не только эту улыбку, - ладонь накрывает ее руку, коснувшуюся цветка, и пальцы бережно обхватывают запястье, коротким движением, ведут выше, по нежной коже внутренней стороны. Коротко толкается в пальцы ее пульс – и эта хрупкая рука училась фехтовать? – он улыбается, и ступает вслед за чужачкой по усыпанным крупным белым песком садовым дорожкам.
- «Даже»? – он улавливает эту интонацию. В местах, где ему довелось побывать, порой вовсе не считалось зазорным то, что женщина берет в руки оружие. Тогда как сам он по сей день считал, что мир, в котором за оружие берется женщина, старик, или ребенок, находится поистине в опасности. Ибо мужчины этих земель не справились с защитой тех, кто в них нуждается.
- И, полагаю, у тебя отлично получалось, - рука у Инары тонкая и нежная, ласковая – о, это Боромир уж доподлинно знает, но уверенная. Мышцы под кожей подвижные, живые – такая точно преуспела и в фехтовании. – В землях Средиземья женщину, владеющую клинком, повстречать случается редко, но мне доводилось, - воспоминание о юной принцессе Рохана трогает душу теплом, возможно, слегка неловким. – Эовин, дочь Эомунда, Белая Леди Рохана… так зовут одну из них. Принцесса королевства Рохан, что лежит севернее Гондора. Страна бескрайних вересковых пустошей, холодных ручьев, стремительных ветров, и коней, обгоняющих ветер, - Боромир поднимает глаза на густо-синее, будто бархатное небо над Тол Фаласом, и с отчего-то с тихой, звенящей в сердце тоской вспоминает бледные небеса земель рохиррим.
- Дева, о которой я веду речь, искусна в обращении с клинком, подобно умелому мужу. Хоть и прочат ей удел не воительницы, но обычный, женский, – «и едва не выдали за меня замуж», - доблестью и отвагой она не уступит никому. Хотя на турниры я бы поостерегся ее пускать, конечно, - Боромир негромко посмеивается. – Затопчут.
- В Гондоре, как и в прочих землях, любят развлечься в состязаниях. В доблести ли, умении владеть мечом ли, луком, или копьем, держаться ли в седле. Чьи кони быстрее, - улыбка шире становится. – Близ Минас-Тирита лишь река Андуин, и там состязаний на кораблях не устроить, но Имрахиль, по большим празднествам, занимает кораблями состязающихся чуть ли не весь залив Бел Фалас. Дамы же наши соперничают за право называться прекраснейшими, но с тобой, клянусь честью, им не сравниться, - пальцы крепко переплетаются с пальцами Инары. Боромир обнимает ее стоя позади, вплотную – ближе, чем позволяет любой этикет, но сейчас, кажется, обоим до этого нет никакого дела. А что до укромных мест – мест… придётся себя одернуть. Сейчас.
- Охотно расскажу. И даже могу показать. Одно такое тут  поблизости. Надеюсь, ход не заложили, - Боромир шумно выдыхает, крепче сжимая руку Инары, и уверенно ведя ее под увитыми зеленью белыми арками. Сад – часть каких-то руин, которых, как известно, на острове немало. Из-за деревьев синеет море, искрясь на солнце, но Боромир уводит Инару в тень, под прохладную сень посеревших от времени колонн. Кажется…
- Сюда, - узкий ход с винтовой лестницей. Вдвоем не поместиться, но Боромир идет уверенно, придерживая Инару за руку. Спуск не самый долгий, но продолжительный – а кода все же во мраке вырубленного в скале хода начинает брезжить свет, то он зеленоватый. От закрывающих выход густых зарослей – их Боромир раздвигает, помогая Инаре ступить на такой же крупный белый, как и в саду, песок.
Перед ними – море. От скалистого утеса вниз тянется тропинка, в которой чьи-то умелые руки вытесали подобие ступенек. Сам же утес окружен зеленеющими деревьями, которые в свете солнечных лучей блестят, как изумруды. Здесь и солнце, и приятная тень; со стороны пляжа тянет солью и прохладой, несмотря на жару, и прибой ударяет в белый берег с упругой силой вдоха-выдоха.
Так дышит океан, - щурясь от бьющих сбоку солнечных бликов, и чувствуя, как даже сюда долетают соленые брызги, Боромир кивает Инаре под сень деревьев – там есть место, где можно расположиться, вдали от посторонних глаз. И, возможно еще побеседовать, - ему здесь жарко, и легкий колет со стоячим воротником он сбрасывает, не задумываясь, оставаясь в рубашке. И предлагает Инаре руку.

Такого поцелуя Боромиру недостаточно, и он удерживает Инару подле себя, заставляя продолжить. И, кажется, она вовсе не против – темные глаза искрятся от солнечных бликов, когда они отстраняются друг от друга. Изящная рука скользит по шее Боромира – он улыбается, глядя в темные глаза Инары с томительно-сладким чувством в сердце – и желанием, и пониманием того, что э т о й  ему не обладать. Сколь близка бы ни была, и сколь велика бы не была его, Боромира, власть – пожелай он, и любую мог бы принудить быть  е г о. Но много ли в том не то что чести – удовольствия? - они идут рядом, и Боромир поддерживает Инару за руку, дабы та опиралась на него, и меньше оступалась на сыпучем песке.
Но под сенью деревьев и песка поменьше, – он с наслаждение вдыхает прохладный воздух, прислоняется спиной к широкому стволу. Такими на побережье деревья редко вырастают, - рука касается прохладной серой, в трещинах и морщинах коры граба. Тот шелестит листвой на неумолчном ветру, бросая прихотливую вязь тени и света на лица. На лицо – Инара смотрит на море, и Боромир буквально ощущает, как зажигается в ней что-то. Как загорается ее существо от того простого зрелища, что видит он.
Пускай Боромир так же и любуется, но солнце, песок, скалы и зелень привычны ему, как дыхание. Для Инары же – будто диковинка, словно сказка из какого-то слишком давнего прошлого ее народа. Ведь была же какая-то «Старая Земля»? – на память Боромир не жаловался особо никогда. Расспросить ее еще, что ли? – мысль о том, что у них еще есть время, уже не выручает. Времени все меньше – и, как бы ни хотелось Боромиру, дабы эта черноглазая жемчужина ч у ж о г о  мира оставалась рядом с ним, он более не намерен повторять былых ошибок. Собственных.
«Но ведь я даже не могу знать, сработает ли то, что я найду в глубине острова. Более того, почем мне знать, то ли это, что надо?» - возможно, ничего и не получится. И жемчужина, живая драгоценность родом из мира Синон, останется здесь. В Средиземье. «Со мной», - теплой тоской касается мысль, осторожно, будто боком.
Нет, в Ородруин все это. Нельзя позволять мрачности брать верх над собой – красивых женщин должно радовать всячески, а не огорчать кислой миной, - Боромир кивком отвечает на взволнованную просьбу.
- Конечно, душа моя, - не зови меня милордом, когда мы  т а к, когда наедине, - говорят его глаза, и, переплетя пальцы с пальцами чужачки, он осторожно ведет ее к кромке прибоя.
Волны высокие – ветер неслабый, и треплет волосы. Убрав за ухо Инары выбившуюся из ее прически прядь, Боромир склоняется перед ней, будто в низком поклоне, но на деле же помогает снять туфельки, - ладонь скользит по ноге выше, до колена, обнажив которое, он запечатлевает на нем поцелуй, вскинув на девицу смеющиеся глаза. Смех смехом, а желание его никуда не девается. И не денется, - набросив на плечи Инары свой камзол, он ведет ее по горячему песку, на который то и дело набегают теплые волны. Сам уже босиком – сапоги сбросил еще под деревьями.
И вновь Боромиру странно немного, что ей, Инаре, столько радости приносит то, что ему столь привычно. Он поднимает глаза к небу, вдыхает ветер, чутьем опытного моряка определяя, не ударит ли шквал. Сколько раз случалось такое на Тол Фаласе с ним, да и в Дол Амроте – погода капризна и переменчива, резкие грозы и шквалы с дождями здесь нередки.
Но сейчас солнце спокойно клонится к западу, ветер – упругий и теплый, свежий. Не самый слабый – здесь, на острове, редко бывает тихо, но и не настолько буйный. А море мерцает синим сапфиром впереди, заключенным в белую кайму прибрежной пены.
- Ты, выходит, умеешь фехтовать, душа моя? – пальцы прежним движением прощупывают ее руку, бережно. – Возможно, и ездить верхом? – «в какой-то мере, да, уже проверил», - улыбка незаметно прячется в углу рта. – Поведай мне что-нибудь еще о своем мире, что пожелала бы – пока нас не прервали, - Боромир оборачивается на белеющую громаду форта. Несомненно, их здесь, на кромке пляжа, уже увидели, и наблюдают – да пусть хоть изнаблюдатся. Впереди – скалы, а х Боромир излазал вдоль и поперек, еще будучи ребенком.
«Скалы с тех пор и разрушиться могли», - напоминает внутренний голос о том, что ничто не вечно, но Боромир лишь отмахивается от него. Они рядом с фортом, до времени прилива еще далеко – а случись шквал, найдут, где укрыться. Гротов на побережье немало.
И вернуться можно всегда, - теплая вода лижет босые ноги, будто ласковый пес. Так и тянет окунуться – за кромкой скал была лагуна, небольшая и тихая. Стоит дойти туда? – он переглядывается с Инарой.
- Чуть дальше есть место, где можно искупаться. Желаешь ли? – жарко, право же. Боромир приучен терпеть и зной, и стужу, и не страшится их, но зачем терпеть, именно? – Море там спокойно. И я буду рядом, - сжимает ее руку крепко и ласково. О, да. Будет рядом – до поры.
Пока она здесь.