Зима этого года оказалась одной из самых холодных за всю его жизнь. Полковник чувствовал себя неуютно, снова вернувшись в съемную квартиру, удобно расположенную, с широким окном и угловой комнатой. Он слишком привык постоянно быть рядом с Джимом, потому что так было намного лучше общаться, координировать деятельность организации, да и заботиться о его безопасности тоже. Теперь так не получалось, Моран был уверен, что Джим будет скован и насторожен в его присутствии, особенно наедине с ним, и они будто вернулись в своих отношениях на три шага назад. Моран стал подчиненным, Джим Мориарти - руководителем и боссом, и это должно было если не устроить обоих, то хотя бы обезопасить их друг от друга.
От своих обязанностей Моран получал сомнительное удовольствие. Они продолжали общаться по переписке, решая все вопросы оперативно и четко, как и раньше, но вместе с тем холодно и исключительно по-деловому. И все бы ничего, если бы так все было с самого начала, но Себастьян раздражался, привыкнув к другому. Он не любил подчиняться, не любил официоз, а здесь приходилось придерживаться именно этого, потому что ему совсем не хотелось злить Джима или давать ему повод с собой попрощаться. Он знал слишком много, и не мог не понимать, что в качестве последнего “пока” у него будет пуля в голову.
Полковник рассчитывал, что со временем все немного успокоится. Он, несмотря на то, что было в Дублине, оставался хорошим специалистом, умным и верным человеком, и полагал, что Джим не захочет просто взять и отказаться от него. Потому заставлял себя терпеть и принимать то, что было. И вместо своего личного присутствия настоял на камерах видеонаблюдения, которые стояли теперь в доме Джима и во всех его офисах. Они не были, конечно, равноценной заменой, но у Джима имелись другие телохранители, так что все это нужно было скорее Морану, чем Мориарти. Так он мог ощутить себя причастным, тогда как в действительности в последние месяцы не приближался к Джиму так, словно у него был на это судебный запрет.
Еще он старался воспринимать Джима исключительно как делового партнера, а не как живого человека. Тот “подходящий человек”, которого Мориарти нашел для себя по совету самого Морана, нисколько не интересовал полковника, однако тот нет-нет да поглядывал на камеры, чтобы определить, кто это был. Поначалу даже решил, будто Джим соврал ему нарочно, чтобы обезопасить себя или подразнить, однако потом понял, кого на самом деле тот имел в виду. В груди неприятно засаднило: Магнуссен не казался подходящим, но он хотя бы был на стороне Джима. Предавать Мориарти Чарльзу не было выгодно, да и Джим не мог не видеть, что это за человек. Раз выбрал его, значит так хотел - ну и пускай. По крайней мере, Магнуссен не был моложе Морана, и даже не был красивее. Возможно, умнее и богаче, ну да и что с того?
И почему это вообще должно волновать Себастьяна?..

В этот день он оставался дома и не собирался ничего делать, кроме как есть доставленную из ресторана еду и смотреть порнуху, ну еще может почистить винтовку, если будет настроение. Сообщение от Джима застало его врасплох и, глядя на монитор телефона, Моран ощутил, как чья-то рука выкручивает тумблеры адреналина на полную.
Расшифровав код с первого взгляда, Себастьян захлопнул крышку ноутбука, натянул свитер и бросился ко второму компьютеру. Щелкнул мышью, чтобы вывести на экран трансляцию камер из дома Джима, но там было пусто. Переключил на главный офис и тут же обнаружил, что основная камера последнего этажа не работает. Это могла быть простая поломка, но с сообщением такое не вязалось, поэтому Себастьян открыл другую программу, ввел личный код и глянул на трансляцию с дополнительных камер. Они были крошечными и стояли по углам помещений, Моран сам их туда прицепил, выделив в отдельную систему видеонаблюдения, о которой мало кто мог узнать.
Благодаря этому сейчас он видел запертую дверь в кабинет Джима и троих охранников рядом. Охранники были вооружены и, что хуже всего, не знакомы Себастьяну.
- Джим, ты идиот, - пробормотал полковник, ругая Мориарти за то, что не позволил ставить камеры и в самом кабинете. Это якобы нарушало его право на приватность, и действительно было так, но сейчас Себастьян не отказался бы увидеть, сколько с ним находится человек и что они делают.
Однако увидеть он никак не мог, а потому торопливо начал собираться, надеясь, что Джима не убьют в ближайшие двадцать минут. Выйдя на улицу, полковник позвонил Чарльзу, но тот не брал трубку, а голосовую почту Моран сбросил. Ему не нравилось это, не нравилось, что опасность образовалась прямо в офисе, под носом у них всех, и что его не было рядом - тоже не нравилось.
Объехав здание офиса с обратной стороны, Себастьян пошел через пожарную лестницу, только на третьем этаже войдя вовнутрь, и там тоже шел по служебным коридорам. Попасться на глаза противнику раньше времени он не хотел, а по пути рассуждал, что должен делать. Допустим, охрану он может убить, но потом, когда он войдет в кабинет…
Если они все еще в кабинете, - думал он, бегом поднимаясь наверх по ступенькам. Остановился только у двери в коридор последнего этажа, подождал, успокаивая дыхания и перекладывая пистолет поближе под кожаной курткой. Хорошо бы не пришлось доставать его как можно дольше - выстрелы вспугнут тех, кто сейчас рядом с Джимом, и кто знает, что они могут сделать.
Выйдя в коридор, Моран пошел по направлению к кабинету. Охранники тут же выстроились в ряд, но спрашивать о том, кто он такой, не торопились: похоже было, что они знают его в лицо. Или же встречали такими лицами каждого, кто здесь появлялся.
- В чем дело? Меня вообще-то ждут на этом совещании, - соврал Моран, останавливаясь в трех метрах и хмуря брови.
- Уже никого не ждут, - ответил один из них, и Себастьян понял, что пора.
По счастью, оружия при них не было. Металлоискатели и охрана - настоящая - при входе не давали пронести ничего лишнего, и потому свой пистолет полковник тоже не доставал раньше времени, надеясь, что разберется так. В драках он был очень даже неплох; сейчас действовал стремительно, так, как от него никто не мог ожидать, ударил ногой в челюсть ближайшему, и потом перекатился за спины оставшимся двум, жалея, что не получается сделать этого тихо. Да и быстро тоже - их было больше и слабыми никто не смог бы их назвать, потому Моран потратил драгоценные три минуты, заработав пару синяков и, кажется, рассеченную губу, потому что слишком поздно подался назад, не сумев избежать удара.
Под конец он все-таки выстрелив, не поднимая пистолета от пояса и попав в область солнечного сплетения, а потом, ударил ногой в запертую дверь, снеся замок, не предназначенный для больших нагрузок, и вошел в кабинет, вытянув пистолет перед собой.
И остановился у самого порога: Джим стоял напротив, в окружении троих “деловых партнеров”, один из которых прижимал дуло глока к голове Мориарти.
И как только пронес! - Моран разозлился, но не двинулся с места.
- Опусти пистолет и положи на стол, - с ощутимым акцентом произнес араб, и Морану не оставалось ничего, кроме как выполнить указание и остаться безоружным.

Выражение лица Джима, когда Моран вошел… Он заметил, заметил все до последней детали, и сам испытал нечто подобное – как будто облегчение от того, что Джим жив, от того, что они вновь в одном помещении, и от того, что он позвал на помощь. Себастьян не был сентиментальным, но не мог не оценить этого, не мог ничего не чувствовать на этот счет. Получалось, что он все еще оставался тем, к кому Мориарти обращается в тяжелую минуту, тем, на кого Джим рассчитывает и полагается. Первым в его списке.
Себастьян гордился этим, и пусть никогда и никому не дал бы понять, но он был по-настоящему рад.
А потом Моран подумал, что виноват сам. Нужно было настоять на том, чтобы все осталось как прежде: подумаешь, случилось один раз у них недоразумение, пусть и максимально крупного масштаба. Организация не должна из-за этого пострадать, и глупо было думать, что личное присутствие не понадобится для обеспечения полной безопасности Джима. Будь Моран с ним, он наверняка отговорил бы от личной встречи, или хотя бы сумел принять некоторые меры заранее, или что-нибудь еще придумал, чтобы не стоять сейчас безоружным напротив троицы «дипломатов», один из которых уже держал Морана на мушке, явно признав в нему грозу куда более существенную, чем хнычущий Джим, а другой брал со стола пистолет, положенный туда самим Себастьяном. Одно утешало – у третьего ничего не было в руках, кроме тонкой папки с документами.
А еще охрана, в коридоре. Моран здорово их потрепал, о точно мог поручиться только за одного. Двое других могут оклематься и присоединиться, потому что убивать их у полковника не было времени – он торопился к Джиму.
Сейчас он об этом немного пожалел, но звуков из-за двери пока не доносилось, так что может и пронесет.
Прислушавшись к тому, что лопотал Джим, Моран понял, какую игру он ведет. Невольно ухмыльнулся, его выражение четко передавало одно – «Я же предупреждал тебя». Моран предпочел бы, чтобы Мориарти никогда не раскрывал свою личность, даже в самых экстренных случаях. Теперь придется убивать всех – и эту троицу, и тех охранников, да и черт знает кого еще, вдруг кто-то был здесь, но уже ушел?.. Если Джим не может сам позаботиться о конспирации, полковнику придется снова брать эту часть дел в свои руки.
После предложения Джима, которое было в равной степени заманчивым и фальшивым, троица начала сдержанно переговариваться на одном из диалектов арабского. Морану пришлось чуть поднапрячься, чтобы разобрать отдельные слова и перевести их – все-таки он не занимался подобным уже около десятилетия. Однако память сработала хорошо, и вскоре он уже имел веские опасения насчет состоятельности плана Джима. В то, что перед ними не Мориарти, они вроде бы поверили, но вот в то, что их сейчас проведут куда надо – нет.
- Лично я не согласен, - решив действовать на опережение, заговорил полковник, обрывая обсуждение, которого якобы не понимал. – Я не предатель. Никакого кода не скажу. А вас троих придется убить, - он обвел каждого тяжелым взглядом; на Себастьяна смотрели с откровенным презрением. – Еще не придумал, как именно, но обязательно что-нибудь соображу.
Тот, который был у них главным, расхохотался, а потом они сделали то, чего Моран больше всего опасался. Глок вновь уставился дулом в голову Джима, а пистолет, который принадлежал Себастьяну, на него же и смотрел. Моран предпочел бы, чтобы все было наоборот, однако как сложилось – так сложилось. Теперь было главным не терять ни единой секунды, и он приготовился, зная, что такие, как этот тип, любят сказать что-нибудь напоследок.
- Тогда зачем ты нам нужен? – он картинно сплюнул на пол и кивнул, давая сигнал своему прятелю.
В момент, когда тот нажал на спуск, чтобы пустить пулю Морану в лоб, тот бросился вперед, однако не на своего потенциального убийцу, а на их главаря, державшего Джима на мушке. Пистолет Морана жалобно щелкнул (полковник нарочно поставил его на предохранитель прежде, чем положить на стол, а растяпа-араб этого не заметил), в то же время Себастьян толкнул главаря под локоть, уводя глок от головы Джима. Тот инстинктивно сжал пальцы, пуля ушла в куртку Себастьяна, пробивая ему правый бок, и затем Моран вывернул его руку и отнял пистолет, сразу же стреляя в голову человека, уже разобравшегося с предохранителем.
- Возьми мой пистолет, - скомандовал Себастьян Джиму, стреляя в лоб последнего «дипломата», пытавшегося защититься бесполезной папкой. Руку их предводителя он продолжал выкручивать, а его самого уткнул лицом в стол, не давая пошевелиться. – За дверью их охрана, вломятся – стреляй.
Сам полковник в случае чего планировал прикрываться арабом, потому что глок был тридцать шестой модели – на шесть патронов, три из которых еще оставались внутри.
Два – после того, как Моран выстрелил вверх, разбивая пожарную сигнализацию, которая моментально начала вопить. Теперь им оставалось подождать еще немного до момента, когда настоящая охрана здания снизойдет до того, чтобы подняться сюда и решить вопрос, однако чуда не произошло и в дверях появился один из тех амбалов, которым Моран был обязан ссадиной на лице.
- Осторожно! – крикнул он, жалея, что нельзя выпустить араба и затолкать Джима себе за спину. Вместо этого он пустил пулю, целя в голову охранника, но тот вовремя дернулся, наполовину скрываясь за дверной створкой, и Морану пришлось всадить последнюю пулю из магазина в его руку, чтобы он хотя бы не мог бить правой.
Большего он пока не мог сделать – хотелось оставить этого араба живым, чтобы допросить, и поэтому Моран пока не спешил выпускать его из хватки. Но готов был сделать это, если поймет, что Джим сам не справляется с его пистолетом, потому что с ранением врукопашную полковник лезть бы не стал.

Отредактировано Sebastian Moran (2017-11-10 12:15:08)

От изначального плана пришлось отойти. Моран понял, что находится в крайне невыгодном положении, когда стоит едва ли не посреди кабинета, да еще и занимает одну руку арабом, прижатым к столу. Джим мог спрятаться под его же столом, и теперь полковник беспокоился за себя самого; вот и пришлось хорошенько стукнуть прикладом араба, чтоб тот потерял сознание, и метнуться к двери, рядом с которой было одно из самых удачных, если судить с точки зрения стратегии, мест. Во-первых, Морана не было видно от дверного проема, поскольку одна из створок его скрывала. Во-вторых, он легко мог воспользоваться своей незаметностью, чтобы напасть со спины, если кто-то войдет в кабинет подальше.
Отсутствие пуль в магазине  немного его волновало, полковник предпочел бы, чтоб в его руке был именно его пистолет, на двенадцать патронов, но чего нет, того нет. Он бы, пожалуй, даже бросился на охранника араба сзади, да только сигнализация наконец привлекла внимания, и кроме выстрелов от Джима и в его сторону послышались другие. Моран облегченно выдохнул - если по правде, он не был до конца уверен в том, что выдержит еще одну схватку, рана в боку беспокоила его все сильнее, а теплая кровь, пропитавшая кофту, уже начинала засыхать. А хуже всего то, что пуля по-прежнему оставалась где-то в боку, и у Морана все меньше и меньше получалось отгораживаться от боли. Адреналин в крови начал падать, и оттого он чувствовал все слишком ясно и четко, и зубы уже неприятно ныли от того, как крепко полковник их сжимал.
Хорошо что теперь, когда охрана Мориарти наконец была на месте, потерпеть оставалось совсем немного. В ответ на обращение Джима, Себастьян отстранился от стены и сделал пару шагов вперед, чувствуя, как его пошатывает, оглянулся, чтобы оценить происходящее, и сказал:
- Уберите трупы. Если есть кто живой - в камеру. Этого, - он кивнул на приходящего в сознание араба, которого уже успели поднять на ноги, - тоже в камеру, пускай пока посидит. Я займусь им сам, а ваше дело - не дать ему сдохнуть до этого момента.
Он уже хотел отобрать у Джима свой пистолет, когда тот якобы по случайности выстрелил в ногу арабу. Морана едва не оглушило болью - его собственное ранение как будто начало раздирать его изнутри, отозвавшись на чужую боль, и полковник даже немного позавидовал арабу, который мог кричать и лить слезы, не заботясь о собственном достоинстве.
Да, заботиться было уже поздно - наверное, каждый в этой комнате понимал, что живым и свободным этому человеку уже никогда не стать.
- Пойдем, - он кивнул в ответ на слова Джима и вышел из кабинета. Сейчас полковник как никогда сильно жалел о том, что это место находилось так высоко - даже на лифте придется опускаться довольно долго, а аптечка с обезболивающим у него только в машине.
Ладно. Он снова сжал зубы, дождался, пока Джим войдет в лифт и надавал на кнопку, а потом привалился спиной к стене кабины и прикрыл глаза. Нестерпимо хотелось глянуть, в каком состоянии находится рана и куда именно угодила пуля, но при Джиме полковнику этого делать не хотелось. Ему нравилось, что Мориарти воспринимал его сильным, бесстрашным и неуязвимым, и показывать собственную слабость он мог разве что в полностью безвыходном положении. А пока что еще можно было держаться на ногах, исключительно на мечтах об анальгетике.
- Ты бы лучше продолжал общаться с людьми только по переписке, - заметил Моран, стараясь отвлечь и себя, и Джима. - Или настаивал, чтобы они оставляли оружие независимо от статуса. А еще лучше...
Кабина остановилась, в открывшиеся створки прошла тучная женщина в брючном костюме, и остаток пути Моран молчал, чувствуя, как ему становится жарко и тошно и как кружится голова. Он пытался рассчитать, хватит ли его на путь до автомобиля, потому что на то, чтобы вести машину, он уже вряд ли был способен.
Наконец женщина вышла, а на уровень ниже вышли и Себастьян с Джимом. У Морана перед глазами темнело, пока они вдвоем шли до припаркованного позади здания автомобиля, и полковник неосознанно злился на самого себя за то, что он так слаб, а еще за то, что позволил себя ранить. Нужно было толкать руку араба вверх, но в тот момент Себастьян испугался, что тот среагирует раньше и все-таки ранит Джима. Или вовсе убьет его, не потому, что хочет, а инстинктивно нажав на курок.
Вообще это ранение было случайностью, причем счастливой - Моран тоже мог получить пулю в голову, или грудь, или в шею, или в живот, или даже в пах. Ему повезло с боком, повезло, что он еще может ходить, пусть сознание и затапливает болью, повезло, что пуля внутри и это не дает крови выливаться. Правда от мысли о том, как потом будут эту пулю вытаскивать, к горлу подступала тошнота.
Увидев впереди автомобиль, Моран достал из кармана ключи и сжал в ладони, поняв вдруг, что практически перестал ощущать собственные пальцы. Это был очень плохой знак, добавить сюда тошноту и то, как темнело перед глазами, и какими легкими казались шаги, и все становилось предельно ясно. Даже боль, как казалось, чуть притупилась, и, поняв это, полковник через силу выдохнул:
- Джим... - собственного слабого голоса Моран испугался. Нахмурившись, попытался придать ему больше уверенности и твердости: - Возьми ключи, - он протянул руку, но почти ничего не почувствовал, только увидел, как связка ключей выскальзывает из пальцев и летит на землю. - Кажется, я всё.
Его хватило еще только на то, чтобы все-таки дойти до машины и уже по ее боку плавно съехать на пол, теряя сознание и наконец переставая ощущать боль.

В себя приходить ему совершенно не хотелось. В беспамятстве было хорошо, спокойно, тепло и, что самое главное, не больно, как будто никакой раны на теле не было, никакая кровь не вытекала и никакая пуля не сидела глубоко внутри. Будь его воля, он бы тут и остался, потому что в данный момент не соображал, а только чувствовал. Или, точнее, осознал этот покой обморока лишь в тот момент, когда он закончился, и сила невыносимого запаха вернула Морана на поверхность, в жизнь, в лондонский воздух и, конечно же, в боль.
Он тихо застонал, мотнув головой и показывая тем самым, что очень недоволен, однако в следующий момент признал, что так будет лучше. Умирать ему еще однозначно рано, а пуля в боку - не худшее, что с ним когда-то происходило. Иначе он бы не вышел из офиса Джима, а сам себе вызвал врача: а так понимал, что ничего серьезного и непосредственной угрозы жизни нет Даже рассчитывал на то, что хватит сил добраться до дома или больницы, но что-то пошло не так. Видимо, потрепали Себастьяна куда сильнее, чем он предполагал вначале, или же рана оказалась неприятнее, чем ему бы хотелось. Кожаная куртка замедлила пулю, но не сумела остановить, зато она увязла в теле, и теперь полковнику чудилось, что она раскалена до невозможности и пытается прожечь его внутренности.
Получив таблетки, Моран постарался не глотать, а оставить их во рту, чтобы препарат поскорее начал действовать. Вряд ли он ощутит сильное облегчение, ведь у него не голова болит и не зуб, но хоть на небольшой эффект рассчитывал. Как жаль, что нельзя сожрать целую горсть этого обезболивающего!.. Может, тогда бы помогло.
Издав еще один недовольный стон, полковник поднялся с помощью Джима, сел на сидение и послушно прижал руку к салфетке, а ту к ране. Это было правильно, и Моран был бы почти спокоен, если бы только не это дикое ощущение жжения, распространяющее боль волнами по всему телу. Болело даже там, где не могло болеть просто физически, и у Морана не получалось занять себя ничем, кроме мыслей об этой боли.
Он терпеть не мог пулевые ранения. Терпеть их не мог!
- Я помогу, - отозвался Себастьян в ответ на слова о пуле. Вытащить ее из бока было несложно, если только с анестезией, но ничего лучше водки у них, кажется, не будет. Ничего. Когда-то он был в Сирии, и там ему доставали пулю даже без водки - справился. Смутно помнил три дня горячки, но ведь справился же, а ведь там не было ни аптек, ни горячей воды, ни чистых полотенец. - Не гони так.
Перед глазами дорога и другие машины сливались в нечеткий смазанный фон, и Моран постоянно сжимал пальцы, как будто они лежали на руле, и невольно дергал ступней, пытаясь нащупать педаль тормоза, которой там не было. Чаще всего за рулем был он, либо они с Джимом оба сидели на заднем, и теперь, когда Мориарти управлял его автомобилем, Моран немного волновался.
Сделал себе несколько зарубок на память: научить Джима лучше стрелять, драться, а еще проверить, как он водит. Сейчас было не понять, то ли и правда так быстро, а то ли это Себастьяну мерещится. Его голова по-прежнему кружилась, но в обморок он больше не собирался, и заранее настраивал себя на тяжелый и долгий переход от автомобиля до квартиры - он понял уже, что едут к нему, а значит на лифт рассчитывать не приходится. Хорошо хоть этаж всего лишь второй.
- Где плащ? - искоса взглянув на Джима, спросил полковник. Он помнил, в лифте Джим выглядел иначе, и теперь как будто складывал паззл: должно быть, Мориарти разволновался, когда Себастьян потерял сознание, так что начал совершать дурацкие поступки ровно до того момента, когда взял себя в руки и нашел аптечку. - Не говори, что бросил там. Что еще ты оставил?
Видимо, людям Джима придется прибирать еще и на парковке, главное, чтобы кто-нибудь сказал им об этом. О безопасности обычно думал Моран, но сейчас ему совсем не хотелось шевелиться, и он понадеялся, что Джим сам сообщит им. Откуда было ему знать, что Мориарти и телефон в стену швырнул?..

Узнав в окне стену своего дома, Моран выдохнул. Сейчас он с трудом представлял, как встанет и пойдет наверх, но знал, что сделать это необходимо. Джим бросал такие обеспокоенные взгляды, а его тон был настолько взволнованным, да и этот “приказ”, заставивший Морана невольно сглотнуть… Он должен хотя бы ради Джима. Ведь Себастьян для него был и обязан остаться самым сильным и стойким из всех, кого он знает. Как пример. Как константа в изменчивом мире.
Тем более, он же прекрасно знает, что ни эта пуля, ни боль, которую она взывает, его не убьет. Вот и нечего отсиживаться.
- Это не смертельная рана, прекрати так беспокоиться, - попросил полковник, когда Джим обошел машину и открыл ему дверцу. - Сейчас встану… Только дай мне секунду.
Он сосредоточился, припоминая детали, а потом добавил:
- Ключ на автомобильном брелоке, синий. Аптечка в ванной на полке, водка на кухне в шкафу, найдешь.
Только после этого Моран, набрав в грудь воздуха, оперся о дверцу и поднялся. Потом ему пришлось схватиться уже за Джима; кровь снова проступила и пуля начала жечь еще сильнее, так что у полковника даже зубы скрипнули, но он все-таки пошел вперед, бледный и измученный.
Лестница была сущим кошмаром, адом наяву. Каждый раз, когда он поднимал ногу, перед глазами темнело, и Моран до боли сжимал перила пальцами, не позволяя себе во второй раз провалиться в темноту.
В квартире он расслабился, только повалившись на кровать, и первое время даже не шевелился, борясь с болью, которая пыталась заставить его кричать. Кричать он не стал, только чуть вздрагивал от особо острых вспышек и ерзал по покрывалу, зная, что придется потерпеть опять. Снова.
- Что там у тебя за опыт? - хрипло спросил он, когда Джим появился рядом. - Надеюсь, с человеком. Вкратце: все очень просто. Берешь пинцет в одну руку, другой разводишь края раны в стороны. Здорово, если пулю видно. Плохо, если нет. Скорее всего видно не будет - из-за крови. Она маленькая. Промокаешь кровь, лучше салфеткой, зажимаешь пинцетом пулю, вынимаешь. Чем быстрее, тем лучше. Если бы это была нога, я бы справился сам и показал тебе заодно, - он замолчал и облизнул губы, изрядно устав от этого монолога, но потом добавил: - Если вырублюсь - просто продолжай. И дай мне что-нибудь в зубы - полотенце, ремень… что-нибудь.
Тут он выдохся и замолчал, втайне искренне мечтая о том, чтобы вырубиться еще до того, как Джим начнет. В том, что он не испугается и не отступит, полковник не сомневался.

Он и рад был бы не переживать, да куда там… Моран кивнул; его уже чуть потряхивало от боли и лихорадки, но соображалось еще сносно. Кто-то внутри него, гораздо более слабый, чем полковнику хотелось бы, выл от страха и боли и умолял обратиться к врачу. Пусть бы ему вкатали убойную дозу транквилизатора, дали полную анестезию, и тогда делали с ним что угодно! Пусть хотя бы местное обезболивающее, пара уколов с обоих сторон раны, тогда уж он потерпит, но не так же, не по живому, не по ране, когда каждое касание к ней чувствуется стократ острее, чем обычно!..
Себастьян боялся такого себя. Он не хотел быть таким и уж точно не хотел, чтоб Джим хоть на секунду предположил наличие страха у него внутри. Потому он просто кивнул в ответ на заверения Мориарти, и попытался смириться с тем, что другого выхода нет. Он уже долго продержался – всю дорогу до дома! – и значит, что сможет потерпеть еще немного. Вряд ли это все продлится больше нескольких минут, и пусть полковник не понаслышке знал, что порой одна минута кажется длиной в несколько часов, а объективно это было немного. Он заранее пытался подготовить себя к такой боли, которой может и не выдержать, и мысленно говорил себе не волноваться. Волнуются только идиоты, потому что этим ничего не исправишь. Он просто потерпит. По крайней мере, Джим с пинцетом вряд ли сумеет его убить, а вот чем дольше пуля находится внутри, тем хуже для него. Он же не хочет остаться недееспособным надолго?..
Джим вернулся, и от него пахло водкой, так что полковник немного поморщился. Да уж, полевые условия, он уже почти отвык от того, как это происходит. Послушно сжал зубами полотенце, предварительно сглотнув, постарался расслабиться – как раз в этот момент Джим провел по волосам, в ответ на что полковник только усмехнулся. Да, это было приятно. Да, этот жест ему нравился. И да – он не должен был повториться.
Уперевшись затылком в кровать. Себастьян закрыл глаза. Его подташнивало от запахов и ощущений, полотенце щекотало губы и язык, и он нарочно отвлекался на эти ощущения, помня о том, что последует за ними. Даже когда Джим просто промакивал кровь, было больно едва ли не до слез, и потому Себастьян отворачивался, не желая видеть момент, в который пинцет окажется в руках Джима. Впрочем, что того зрения? Он услышал характерный звук, и не успел подготовиться, потому что Мориарти внял его просьбе сделать все быстро.
Боль навалилась плотным одеялом, только как если бы одеяло состояло сплошь из острейших лезвий. Прошило до самого мозга, казалось даже, что нет в теле ни единого участка, который бы не болел; эта боль ослепила Морана, он до тянущего ощущения в зубах прикусил полотенце и издал нечто похожее на волчий вой, утробный и страшный. И еще раз пожелал вырубиться, прямо сейчас, немедленно, потому что он просто не выдерживает этого, однако тут ему не повезло. Он остался в сознании, и постепенно ощущал облегчение, когда приходил в себя.
Дышал тяжело и быстро, грудь часто вздымалась. Было все еще больно, и Моран не понимал, что происходит. Зато потом открыл глаза: перед ними все туманилось, но о том, что это из-за слез, Себастьян догадался лишь когда влага покатилась тяжелыми каплями из углов глаз к вискам. Проморгавшись, он чуть повернул голову, глядя, как Джим с сосредоточенным и побледневшим лицом заживает рану медицинской нитью.
Ты такой молодец.
Он полагал изначально, что Джим со всем справится, но все равно был сейчас приятно удивлен. Даже гордился Джимом так, словно в его успехе была и заслуга Себастьяна, хотя никакой заслуги, кроме любезно предоставленной раны в боку, за ним не числилось.
Потянувшись рукой за полотенцем, Моран отбросил его подальше и сжал руку в кулак, чтобы не видеть, как от напряжения дрожат его пальцы. Было все еще больно, но это уже не шло ни в какое сравнение с тем, что он испытал, когда Джим полез в рану пинцетом, а значит, Моран может это выдержать. Не легко и не без труда, но все-таки может. А вот когда еще водки глотнет, и обезболивающих, и еще вкатит, наверное, ампулу, чтобы выспаться…
Он облегчал себе жизнь – на войне такого не было, - но пока что не мог найти в этом ничего плохого.
Только приподнявшись, чтобы сесть на кровати ровно, Моран сделал несколько глотков из бутылки и коснулся пальцами стерильной салфетки, которую прилепил Джим. Это тоже было сделано неплохо, он и не предполагал, что Мориарти так может, что будет так мужественно и стойко держаться до самого конца, позволив себе слабость только сейчас, когда это уже никому не навредит.
- В следующий раз подумаешь, - может быть, Моран поддался тому же порыву, что и Джим, а может какому-то совершенно другому, однако он свободной рукой приобнял Мориарти за плечи, чуть погладил по лопаткам, успокаивая и чувству, как нервно вздрагивает под рукой его тело. – Могло закончиться гораздо хуже, в том числе и для тебя. А тут уж как вышло. Сам видишь, это не первая моя пуля, и полагаю, что не последняя.
Отходняк был у них обоих. Морана тоже потряхивало, и он успокаивался водкой, но то и дело поглядывал на аптечку, в которой точно было два или три блистера с обезболивающими. И ампулы тоже, наподобие той, которую он вколол когда-то в плечо Джима. Подумав об этом, полковник усмехнулся: вот и вышло так, что Мориарти будто отомстил ему. Но это лишь на первый взгляд, ведь на самом деле все было совсем по-другому – это не Джим стрелял, да и Моран пришел в этот раз, чтобы помочь ему или даже спасти. Эта пуля, которая лежала теперь на столе, окровавленная, расставила все по своим местам, привела Джима в его квартиру и…
Этого не должно быть.
Моран убрал руку. Ему было немного страшно касаться Джима, потому что он прекрасно помнил, что способен натворить. В тот раз были наркотики, но в них ли дело?.. Моран полагал, что не только. Совсем не только, и наркотики лишь подтолкнули его подсознательное. Нужно держать этого зверя в узде, закрыть так глубоко, чтобы даже отголосков его рычания не было слышно, а для этого не то что прикасаться к Джиму нельзя – нельзя видеть его в своей квартире.
Себастьян не мог его прогнать, конечно же, но вполне был способен держать руки при себе. Потом он потянулся к аптечке, выдавил три таблетки и съел, не удосужившись запить, а потом, беспокойно поводив глазами туда-сюда, произнес:
- Мне надо немного поспать, Джим. Тебе тоже не мешало бы, но я надеюсь, что таблетки тебе для этого не понадобятся, ты ведь выпил водки. А я, пожалуй, возьму еще кое-что, - он имел в виду ампулу, но тут помощь Джима ему была не нужна – с таким он мог легко справиться сам. Вот только это не все, что он хотел и должен был сказать. – Ты молодец. Это было… здорово. Как для человека, делавшего такое впервые.
И, надеюсь, это был последний раз.
Себастьян чуть изогнул губы в улыбке, гадая, догадался ли Мориарти о его мыслях, а потом отвлекся на ампулу и медицинский пистолет. Он хотел верить в то, что Джим сам поймет, что ему дальше делать – убрать все, что принес из кухни, найти себе место, чтобы поспать. Моран не выпустил бы его одного из квартиры, ведь это опасно, но сейчас не был в состоянии играть роль гостеприимного хозяина.
Он рассчитывал, что спустя минут десять обезболивающе наконец начнет действовать, и тогда от усталости он вырубится едва ли не моментально, ну а пока…
- Завтра я съезжу поговорить с тем твоим партнером. Уж очень хочется задать ему пару вопросов. Хочешь со мной?

А я хочу, чтоб тебе никогда эти умения не пригодились, - подумал полковник, не без труда справляясь с футболкой, которая на усталое тело натягивалась неохотно, несмотря даже на помощь Джима. - Но куда там.
Ему не доставляло никакого удовольствие то обещание, которое он собирался дать. Знал, что научить всему этому Джима действительно надо, ведь Моран не сумеет быть рядом постоянно, и рано или поздно случится нечто, что потребует от Джима немедленный действий, будь то выстрел, самооборона или первая помощь. С последним, впрочем, он неплохо справился и без дополнительных инструкций, но что, если вытаскивать пулю и потом зашивать рану придется не кому-нибудь другому, как сейчас, а себе самому? Тут и не скажешь, что сложнее. Для Морана, конечно, было ясно, что труднее делать это себе самому, ведь тогда ты испытываешь боль и страх, которых нет, если ты исполняешь просто обязанности доктора. Но Джим к такому подготовлен не был, и на нем все это сказывалось в разы сильнее, чем на любом из солдат. Причина была в психологии, и именно поэтому полковнику она неподвластна, в тонких материях он силен не был.
- Может, тебя еще и суп варить научить? - он беззлобно усмехнулся, взявшись за штаны. В другой ситуации Себастьян и не стал бы с этим возиться, ведь ему все равно было, в чем спать - да, в чистом приятнее, но не в его положении перебирать, - однако Джим таким образом проявлял заботу, и Морану не хотелось сопротивляться. Тем более он уже предвкушал, как уляжется в постель и вырубится, как только подействует обезболивающее. - Приду в норму и посмотрим, что с тобой можно сделать. Через пару-тройку дней.
Для того, чтобы по-настоящему прийти в форму, нужно было подождать хотя бы пару недель, и Моран себя немного переоценивал, но терять драгоценное время он не любил. Просто ограничит физические нагрузки, постарается быстро не бегать и не драться, а дальше организм все сделает сам. Как делал, например, сейчас, когда полковник все-таки провалился в сон, к сожалению, не принесший с собой долгожданного облегчения.
Сон был беспокойным и горячим, размытые неприятные образы, обрамленные красным, выскакивали из неоткуда, и порой Себастьяну казалось, что он уже не спит, и что у стены кто-то ходит, или выглядывает из-за угла, или смотрит в окно, прижавшись лицом к стеклу. Он не мог рассмотреть лиц или даже фигур, но откуда-то знал, что это - агенты “Кингсмен”, который наконец нашли его и явились, чтобы его убить. А он, как назло, не может даже руку поднять и пошевелиться, чтобы защитить себя и Джима, или хотя бы предупредить Мориарти о том, что его ждет опасность.
Такого рода сны преследовали полковника нечасто, и именно поэтому он не знал, как справляться с ними, и как будто даже осознавал, что он спит, но ничего не мог с этим поделать. А потом пришло облегчение - это Джим клал ему на лоб холодные салфетки, одну за другой, и наконец Моран смог нормально уснуть. Не было больше подсвеченых красным силуэтов, настигающего взгляда и жара, который не давал расслабиться, так что проспал он очень долго - гораздо дольше, чем обычно себе позволял, и просыпался в это утро медленно, нехотя, как ленивый ребенок, не желающий идти на учебу.
Даже когда он открыл глаза, подниматься с кровати не хотелось. Рана вновь тянула болью, и Моран знал, что так будет продолжаться еще не один день, и выход прост: либо терпеть, либо делать обезболивающие уколы. Первое было плохо тем, что тогда у Себастьяна вечно будет паршивое и злое настроение, второе - организм травится препаратами. Он выбрал второе, по крайней мере, на сегодня, ведь им с Джимом предстоял допрос.
Точнее, допрос предстоял арабу. Моран еще немного полежал, выбирая годную и подходящую стратегию ведения допроса. Ему не хотелось наносить арабу сильные увечия, потому что все это будет происходить на глазах у Мориарти, а значит, нужно выбрать что-то нейтральное, но и в “доброго копа” не играть. Эту игру полковник просто терпеть не мог - она была ложью от начала и до конца, и он не умел лгать достаточно правдоподобно.
Наконец определившись, он поднялся и поплелся в ванную, оттуда на кухню, где слышалось щелканье по клавишам и витал аромат крепкого кофе. Джим сидел на стуле и выглядел по-домашнему уютным без своего привычного делового костюма и выверенного внешнего вида. Растрепанные волосы, свободная поза, спокойное лицо - это было хорошо. Этот Мориарти был приятнее того, которого Моран называл боссом, и оттого странно было понимать, что все это один и тот же человек.
- Не суетись, - попросил Себастьян, - все в порядке, я не против, чтобы ты брал ноутбук и шмотки.
Обойдя стол, он сел по другую сторону. Стоило поесть, но аппетита не было, так что Моран только попробовал кофе из кружки Джима и пожал плечами. Кофе был хорош, но ему, как выяснилось, не хотелось и такого. С трудом он все же запихнул в себя немного омлета, борясь с искушением спросить, что еще Мориарти умеет готовить, а потом отставил тарелку и сказал:
- Поехали. Не хочу долго возиться с тем типом, но откладывать не стоит. К слову, возможно, мы не расколем его за один раз, но это не страшно. Главное - обойдись без самодеятельности. Может быть, тебе уже доводилось допрашивать людей, но этого я беру на себя.
Не то чтобы Морану это нравилось. Он не был садистом и чужая боль и унижение не доставляли ему никакой радости. Однако он хорошо умел отстраняться, отгораживаться, и потому мог смотреть на это спокойно, без жалости и угрызений совести. Нужно было, чтобы Джим вел себя так же.
Они не поехали сразу в офис. Сперва отправились домой к Джиму, чтобы он мог переодеться в свою одежду. Моран ждал его в машине, нарочно не захотев подниматься: он опасался, что постоянное волнение за безопасность Джима, однажды уже сыгравшее злую шутку с ним, постепенно захватит его с головой. На этот раз отпустил его одного, решив, что если не вернется через пятнадцать минут - можно будет и подняться, но Джим вернулся, так что можно было выдохнуть.
В офисе Моран закинулся еще парой таблеток, пока Джим не видел, общаясь с кем-то из своих людей, и к моменту, когда они спустились в подвал, был уже совершенно свеж и подготовлен. И почти не испытывал личных эмоций, хотя и приложил разок кулаком в морду араба за тот выстрел: но потом зато сразу взял себя в руки.
Самым сложным было не задавать вопросы, а предоставить это Джиму. Порой Морану хотелось говорить самому, перебить Джима или исправить его формулировки, но он сдерживался. Сейчас здесь был его босс, и араб должен был видеть именно это. Власть, уважение, контроль. Моран представал в роли ручного Цербера, которого спустили с поводка, а псы не разговаривают, даже если они адские. И вскоре ему это даже понравилось - Джим знал свою часть дела так же, как полковник знал свою, и работать под его руководством, в качестве полностью зависимого орудия, Морану даже понравилось. Пусть он и никогда не признал бы этого.
Потом, спустя несколько часов, Моран тщательно мыл руки в туалете второго этажа. Костяшки пальцев были сбиты и ныли, но боль была приятной и хорошо знакомой, так что он не испытывал ни капли дискомфорта. Наоборот у него после допроса словно открылось второе дыхание, и полковник надеялся, что это не из-за того, что он только что до полусмерти избил человека. Лавры садиста ни капли его не прельщали.
- Ты как, нормально? - спросил он, когда вышел и снова встретился с Джимом. Он не сомневался в ответе, но все же рассчитывал на честность. Все-таки Джим привык заниматься другими делами, непохожими на то, что они только что сделали. - Могу отвезти домой, если хочешь. Думаю, мы можем сделать выходной без проблем.

Ответный вопрос Джима заставил Морана медленно кивнуть головой, как будто принимая его нежелание обсуждать допрос в любом виде. Себастьян не хотел знать, что не так с Джимом в психологическом плане – среднестатистический человек, какими бы крепкими ни были его нервы и какой бы сильной выдержкой он ни обладал, не может спокойно переносить такие явные мучения другого человека. Даже если они были злейшими врагами. Но Джим не казался хоть сколько-нибудь обеспокоенным, наоборот: он словно не воспринимал допрос как нечто из ряда вон. Стандартное дело, как встретиться с конкурентом по бизнесу или как выпить кофе в Старбаксе. Полковнику даже стало немного не по себе из-за этого – Джим совершенно не знал жалости, но вместе с тем Моран не мог выбросить из головы то, как он по-настоящему боялся накануне за его жизнь. Как могли две такие разные личности уживаться внутри одного человека, полковник не знал, и полагал, что узнать ему никогда и не доведется.
- А что ты в таком случае сделаешь, если с тобой захочу поговорить я? – он спрашивал это не для того, чтобы возразить, потому что… ну, он не мог быть против. Джим все еще оставался босом, а у Морана не было графика с девяти до шести, чтобы предъявлять какие-то претензии. Впрочем, это было не то требование, которое сложно выполнить, и единственные трудности имели очень личный характер, а начало свое брали в Дублине. Они все еще не разговаривали насчет того, что случилось там в отеле; Морану и не хотелось, потому что он чувствовал в себе желания говорить только «извини», когда даже мысленно возвращался в то время. Вряд ли извинения – это то, что нужно Джиму. Они продолжали оставаться партнерами, но теперь все выглядело немного иначе, чем до того.
Все познается в сравнении, и зная, как может быть по-другому, Себастьян постоянно возвращался к прошлому мысленно и корил себя за то, что не смог удержать свою гордость и поддался влиянию Джима и его наркотиков.
- Выходит, Магнуссен не такой уж «подходящий» человек? – слова сорвались с языка еще до того, как полковник понял, какую ерунду собирается сказать. В этой фразе вылилось нечто большее, чем сарказм и попытка подколоть: он помнил, как сжалось сердце в момент, когда он прочел сообщение от Джима, и помнил, как начал догадываться, кого именно он себе выбрал. Поначалу полковник свято был уверен: Мориарти нарочно написал это, чтобы Себастьян не думал, будто Джим не может с чем-то справиться, а потом… Мелкие знаки, взгляды, обращения. Моран редко когда находился рядом с Джимом и Чарльзом, но уж когда это происходило – от его взгляда нюансы не ускользали. И, конечно, он не считал Чарльза подходящим. Тот вовсе не создан был для отношений, он был шантажистом и манипулятором, и Морана не покидала уверенность, что если ситуация повернется острым углом, Чарльз не окажется таким уж надежным, каким они все его считали.
Эти мысли он вынужден был держать при себе, потому что они отчетливо попахивали ревность, и именно из-за этого сейчас полковник не удержал язык за зубами.
- Извини, - немного рассеянно и нервно добавил он, больше не глядя на Джима даже искоса, а сосредоточившись на дороге и держа на руле обе руки.
Мысленно он снова вернулся к допросу, к тому, каким самодовольным и самоуверенным было лицо Джима, когда он задавал свои вопросы. Да, арабу пришлось несладко, потому что полковник имел опыт. В том числе опыт включал то, что он пережил на себе – почти никогда Себастьян не вспоминал об этом, но сейчас само собой получалось: перед мысленным взором вставала афганская пустыня, палящее солнце (запахи в его лучах были тошнотворными – смерть воняла на многие километры вокруг, так что голова кружилась даже у самых стойких), и их тюрьма. Стены из светлого камня, покореженные решетки, место заброшенное и на вид мертвое – никому не нравилось здесь находиться. Это было одним пунктом из того, что называлось психологическим давлением, и Моран мысленно отвесил себе пощечину: давно уже он запретил себе вспоминать то время. Тем более, уж там-то Джим был ни при чем.
И если бы полковник не думал, что нечто подобное Мориарти может сделать и с ним…
Он надавил на кнопку на приборной панели и заиграла Apologize, где-то с середины, что не прибавило полковнику приятных мыслей.

Джима он повез не сразу домой, а сначала в супермаркет. Силы у Морана были уже на исходе – действие таблеток было мощным, но скоротечным, и давно закончилось, и мысль о том, что он должен встать и куда-то идти, совершенно ему не нравилась, но виду он не подал. Все равно встал и пошел вместе с Джимом, просто старался набросать продуктов в тележку как можно быстрее, чтобы снова оказаться на сидении автомобиля. Рана в боку болела при любом положении, ныла постоянно, но сидя Моран хотя бы мог не опасаться того, что свалится в обморок. Говорить о том, как он себя чувствует, он тоже не хотел – достаточно уже было слабостей продемонстрировано перед Мориарти, и нечего добавлять к ним еще одну.
Потом он с тем же трудом заставлял себя выйти из машины уже перед домом. Второй этаж, прежде казавшийся самым удобным вариантом, теперь был настоящей пыткой для организма, и Себастьян втайне мечтал о том, чтобы жить в трейлере – тогда не приходилось бы проделывать такой сложный путь для того, чтоб просто оказаться за рулем.
Но в квартире он почувствовал себя легче. Бросил пакет из супермаркета на кухонный стол и тут же заперся в ванной, потому что нужно было посмотреть, что там с раной, и заново ее перевязать. Теперь он мог справиться без помощников, и хотя участие Джима было приятным, полковник все-таки предпочитал быть самостоятельным человеком.
- Чем ты планируешь заняться? – поинтересовался он, когда вышел. Вколотое обезболивающее еще не подействовало, потому из-за боли Морану трудно было оставаться на одном месте: хотелось двигаться, чтобы найти такое положение и позу, в котором болеть будет минимально. А еще хотелось выть от чертовой боли, и сдерживался он просто каким-то чудом. – Не думаю, что я в состоянии составить тебе компанию в чем бы то ни было, если честно, - он хмурился, когда говорил это. Быть слабым для Морана означало профнепригодность, и это его порядком беспокоило, даже если он пытался не подавать виду.

Моран едва слышно фыркнул, когда Джим констатировал факт о том, что дыра в боку может болеть. Мориарти говорил все правильно, и другой реакции от него полковник даже не ожидал, но ему все равно не слишком приятно оказалось понимать, что то, насколько ему плохо и трудно, бросается Джиму в глаза. В конце концов он предпочел просто кивнуть вместо ответа и, привалившись плечом к стене, ответил насчет ужина:
- Ты можешь делать, что захочешь.
Поужинать он и сам бы не отказался. Несмотря на то, что аппетита из-за боли совершенно не было, Моран неплохо знал свой организм и его потребности. Скоро подействует анальгетик, аппетит проснется, и еще нужна энергия, чтоб выздороветь как можно быстрее. Он и так мог нормально существовать - работать, быть на ногах, но обеспечить Мориарти безопасность в критической ситуации вряд ли сумеет. Конечно, после Дублина его от этой области задач отстранили, но дело было не столько в приказах, сколько в том, как Себастьян сам ощущал это. И если раньше он был согласен не вмешиваться и не подходить к Джиму близко, перепоручив его безопасность другим людям, то теперь, когда те "другие" не справились, Моран не собирал делегировать кому-либо свои полномочия.
Да и Мориарти явно сказал, чтобы он принимал командование людьми. Отмены этого указания не было, чему он радовался: значит, по крайней мере, на некоторое время, он в своей должности восстановлен.
Он хотел было уйти в спальню и дождаться ужина там - если бы Джим позвал его, - но тут Мориарти снова заговорил, и полковник буквально прикипел плечом к стене, у которой стоял. Он не ожидал ответа на тот вопрос, тем более что задан он был уже давно, но это был ответ. Причем настолько подробный, насколько это вообще было возможно, и потому Себастьян молчал и слушал, ловил каждое слово и следил за эмоциями Джима. Он внутренне сжался, когда речь зашла о Дублине, но это не был укор или тычок с целью вызвать чувство вины. Джим даже извинился, чего, конечно, никто от него не требовал, и Моран тихо выдохнул. Они оба тогда наделали ошибок, уже и не сосчитаешь, кто больше, но Морана радовало то, что Джим ведет себя адекватно... насколько это возможно. И что не стал врать о Чарльзе - тоже радовало.
Слова о том, что подходящим был кто-то другой, полковник запомнил. Ему показалось, что здесь крылся какой-то намек, но в таких делах Себастьян никогда не был профи, потому не стал полагаться на свои догадки, но и спрашивать тоже не стал. Откровенности и так было много, ему не хотелось ничего разрушать неуместными вопросами и попытками разобраться в прошлом, тогда как они только-только начали налаживать и приводить в порядок настоящее. Поэтому он отошел от стены и сел на стул, скривившись от малоприятных ощущений, которые принесло это простое движение, оперся локтями на столешницу и стал ждать.
Мориарти говорил, что остался один, и Себастьян молчал о том, что никогда на самом деле не оставлял его в одиночестве.

Предполагал Моран правильно: все начало меняться. Джим теперь вновь начал полагаться на него, не пытался отдалиться и кем-то заменить. Моран вел себя примерно так же, как в начале их общения, когда они еще не были друзьями друг другу, а оставались только боссом и подчиненным. Порой это давалось нелегко, ведь полковник уже привык вести себя более фамильярно, настаивать или порой требовать чего-то от Джима, а сейчас ему приходилось себя сдерживать, но это все равно было лучше, чем раньше. По крайней мере, он снова занимался безопасностью Мориарти, и потому мог не переживать, что кто-то другой позволит ему умереть.
Рана на боку тоже заживала, делая это даже быстрее, чем Моран поначалу рассчитывал. Он старался не перенапрягаться, не заниматься спортом, пока все не заживет, и не забывать о таблетках и полезной еде, но получалось не всегда. И все-таки место ранения понемногу рубцевалось, переставало болеть и порой только ныло - неприятно, но уже далеко не смертельно. В конце концов полковник перестал заклеивать бок повязкой, а вскоре уже вовсе почти не вспоминал о том, что он может болеть.
В день, когда Мориарти ушел куда-то по своим личным делам, валил снег. Полковник не хотел отпускать его и порывался отвезти и подождать в машине, или еще хоть как-нибудь поучаствовать, но Джим не позволил, а Моран все еще не ощущал себя в праве спорить с ним. Чрезмерная опека не нравилась Мориарти и раньше, и потому Себастьяну пришлось отступить и остаться дома. Точнее, не совсем дома - сначала он пробежал несколько кругов вокруг квартала, потом заскочил в магазин и только после этого вернулся, уставший, но спокойный. Он бросил куртку на комод, стянул легко пахнущую потом футболку, и собрался пойти курить и смотреть видеоуроки арабского, когда услышал звонок в дверь.
Чертыхнувшись, он надел футболку обратно, бросил взгляд на телефон - никаких уведомлений, - и только потом открыл, стараясь не выказывать удивления из-за того, что на пороге стоял Джим.
- Входи, - Моран запер дверь за ним на два оборота ключа. Джим выглядел великолепно, и полковник не понимал, как его вечер мог пройти неудачно при таком внешнем виде. На месте тех мальчиков, которых выбирал Мориарти, Себастьян бы точно не устоял. - Кто-то отказал тебе? Хочешь, найду его и побью? - он улыбнулся, желая подбодрить Джима, но потом подумал, что тот может увидеть в этих словах намек на то, что случилось с другими любовниками Мориарти. Поняв это, Себастьян чуть помрачнел и заговорил, чтоб отвлечь гостя: - Я собирался посмотреть кое-что, но не думаю, что тебе будет интересно. Это на арабском, - потом он сообразил, что Джим не в курсе того, что полковник знает этот язык, потому что это было "приобретением" Кингсмен, и быстро добавил: - Я как раз учу язык.
Он надеялся, что Джим в своем нынешнем подавленном состоянии не заметит лжи, или хотя бы не придаст ей значения. Все-таки он порой был потрясающе проницательным.

Кое-что показалось Морану подозрительным, но он не придал этому значения. Джим купил еду, а на свидание обычно не покупают еду – ходят домой или в ресторан. С другой стороны, он мог зайти в ближайший супермаркет, но до сих пор полковнику казалось, будто Мориарти явился в расстроенных чувствах, а значит, ему  было не до покупок. Впрочем, Себастьяну не было разницы, потому что его босс был не тем человеком, в чьих действиях ищешь двойной смысл или подвох.
- Расслабься, - Моран хлопнул его по плечу, потому что Джим казался слишком суетящимся, как будто нервничает или постоянно напряжен. В этом доме ничего подобного быть не долго, Себастьяну хотелось, чтобы тут Джим ощущал себя в безопасности, защищенным, но как устроить это, он пока не знал.
Бокалов, конечно, у него не было, но стаканы под виски Моран принес, держа их двумя пальцами. Не совсем то для шампанского, и у него был коньяк и водка, но полковник сомневался, что это будет уместно. Коньяк и водку можно пить, когда сердце разбито, а у Джима всего лишь сорвалось свидание, с кем бы оно ни было.
Что-то было не так. Себастьян поддержал тост, показавшийся ему скомканным и неискренним, выпил все сразу, даже не вспомнив о том, что в прошлый раз в алкоголе оказался наркотик… Впрочем, в тот раз наливал не Джим, а бармен, и полковник немного пожалел, что не впечатал кулак в его лицо тогда. Одно дело – быть отравленным Джимом, а совсем другое – каким-то незнакомым человеком, которого наверняка не назвать достойным противником.
В тот раз Моран утратил бдительность, и в этот, по-видимому, тоже, потому что он так хотел наладить отношения с Джимом, что и не думал больше ни о чем другом. И для этого стоило хотя бы поговорить, но Джим молчал, явно погруженный в свои мысли, а Себастьян никак не мог придумать, что бы такого сказать. И обстановка между ними казалась нормальной, спокойной, но все равно какая-то нить напряжения была. Моран мог ее почувствовать, но не мог ни назвать, ни избавиться от нее.
Себастьяну и самому надо было расслабиться.
Когда Джим поднялся и ушел в ванную, Моран немного ожил. Убрал со стола посуду, пластиковую и стеклянную, щелкнул кнопкой чайника и вылил в себя остатки шампанского из стакана. Кажется, про арабский на сегодня можно забыть: Джим наверняка придумает что-то другое. Он всегда что-то придумывал, и полковнику ничего не оставалось, кроме как соглашаться и следовать за ним, но он ни за что не признался бы никому, что такой расклад вполне ему подходит. Никому, кроме Джима, он не дал бы собой управлять, а…
- Себастьян, знаешь…
Он поднял голову. Голос доносился еще из ванной, но дверь, кажется, была уже открыта. Первые слова Джима ему страшно не понравились – ложь он не любил, а тут… В голове сразу возникла тысяча мыслей: насчет чего он мог солгать, чем это грозит и что они сейчас должны делать. А потом полковник услышал продолжение, и все совершенно смешалась, потому что он не понял.
Джим Мориарти шел ему навстречу. В расстегнутой рубашке, из-под которой выглядывали кожаные ремни, плотно держащиеся на теле. В коротких шортах, которые Моран даже не сразу рассмотрел, в чулках и туфлях на каблуке – ноги были стройными, движения грациозными, а слова… Себастьян даже не расслышал половину, или просто не понял, потому что зрелище повергло его в странную разновидность шока. Сердце колотилось как бешеное и кровь стучала в висках, страшно шумя и мешая сосредоточиться. Моран молчал, потому что Джим еще не закончил; и не знал, хочется ли ему остановить друга грубым и резким окриком, или вжать его в стену и впиться губами в шею.
Он опустил взгляд как раз когда Джим уселся на стол прямо перед ним. Напротив лица Морана как раз оказался его живот, и он рассматривал крепкие бедра, делящую их пополам резинку чулок, и ноги в черной сеточке, аккуратные и подтянутые.
Полковник глубоко вдохнул, и когда ступня Джима коснулась его члена, он поднял голову. Его вело от возбуждения и неожиданности, таких острых ощущений он, пожалуй, еще никогда не получал. Ни одна его женщина не могла дать ему чего-то подобного, но Джим…
Черт возьми, это был Джим Мориарти, его партнер, босс и друг!
Человек, которого ты трахнул в Дублине. Тогда тебя не волновало, что он твой босс, партнер и друг!
- Я бы впустил тебя в любом случае, - голос звучал хрипло, и Моран пытался успокоить самого себя. Запретить себе все реакции, все до единой, потому что…
Вдох. Выдох.
Потому что Джим сам говорил ему. Сам ему говорил: никто не захочет его. Никто не даст ему добровольно.
- Я их не трахал, - Моран поджал губы, чуть отодвинувшись на стуле назад – дальше было нельзя, мешал подоконник. – Они у меня отсасывали. Не добровольно, как тебе, должно быть, известно, - он намеренно говорил грубо, чтобы отрезвить себя и Джима заодно. Вид его ног в чулках, а еще слова – все это мешало Морану думать, вызывало в нем желания, которые он не мог контролировать. Точнее, почти не мог. Это там, в Дублине, на сознание давили наркотики, вызывающие всепоглощающую похоть, а здесь Себастьян в порядке. Думает здраво. Рассудительно.
Вдох.
Выдох.
- Джим, я… - он уже поднял руку, чтобы отстранить Мориарти, а потом отойти от него вовсе (как будто чем дальше ты от соблазна, тем тебе легче), но тут случилось непредвиденное.
Одна ступня Джима все еще давила на пах, рассылая по телу волны возбуждения, а другая, которую до сих пор Моран не принимал во внимание, вдруг поднялась и коснулась его плеча. Коснулась одними только пальцами, мягкой подошвой туфли, но полковника будто прошибло током, так что он снова опустил глаза и задержал дыхание.
Это было невозможно. Просто невозможно.
- Джим… - одними губами повторил Себастьян.
Он тоже безумно хотел его, но не мог, не должен был, не…

Он не мог этому сопротивляться.
Полковник Моран всегда был сильным человеком, сильным мужчиной, он мог противостоять многим соблазнам, он мог воевать и убивать, мог терпеть пытки и пытать сам, мог долгое время обходиться без пищи и без сна, но вот это… Психологическое воздействие – оно никогда не было слабым местом Морана, и он не понимал, что же сейчас пошло не так. Возможно, дело было в том, насколько серьезной вышла ситуация: Джим хотел его и делал для этого все: совершенно иначе, чем было в Дублине, разве что он снова подмешал что-то в шампанское… Но раз так, то Джим и сам это выпил.
Господи, каким же он был соблазнительным!.. Как красиво выглядел в этом наряде, и как шла ему смелость фраз, настойчивость и желание в глазах!.. Себастьян не мог и рассчитывать на что-то подобное – он думал, что после того самого раза Джим и близко не подойдет к нему. Не посмотрит в его сторону, не заговорит как с другом, а вот остальное… на остальное он и рассчитывать не мог. Он даже не думал об этом, не мечтал, потому что… Ну, кому же это могло прийти в голову?..
Оказывается – Джиму могло. И Себастьян ощущал себя бессильным перед ним, потому что желание заполняло его доверху, возбуждение ощущалось абсолютно во всем: во внешности Мориарти, в его движениях и жестах, во взглядах, которые он дарил Морану, в словах и самом тембре голоса. У полковника был только один вариант, который позволил бы ему оборвать все, но здесь он не работал. Себастьян мог бы предположить, что это спонтанное желание, которое возникло у Джима на волне провального свидания, и что Мориарти сам не отдает себе отчета в том, что делает, но… Джим готовился. Готовился заранее. Эта одежда, внешний вид – не так-то просто все это достать и надеть, времени в ванной бы не хватило. Значит, он приехал сюда уже хорошо зная, чего хочет. Испытание временим это желание прошло.
- Мне нравится, - он не стал лгать. Стояк не скроешь, так что к чему лишние слова? Ему нравилось и хотелось, и Моран положил руки на бедра Джима, так осторожно, будто тот был хрустальным. Кожа под пальцами была горячей, гладкой и упругой, край чулок ощущался шершавым, но приятным и необычным на ощупь. Проведя пальцами чуть ниже, чтобы лучше ощутить кружево, полковник понял одну простую вещь.
Джим знал, каким будет итог. Он знал, что Моран сдастся.
Потому так и оделся. Это была заявка на победу. Если бы полковник отказался, отверг его – Мориарти ничего не оставалось бы, только убить Морана, потому что он видел его таким. Нетрудно догадаться, что никого другого Джим так не соблазнял, ни перед кем так не раздевался, и никто другой не должен был знать, что он вообще способен на это. Но убивать Себастьяна Джим не хотел, а это значило, что он не рискнул бы своим снайпером, своим другом и партнером, если бы не был точно уверен.
Когда Джим снова говорил о том разе, Моран болезненно поморщился. Он тогда таких ошибок насовершал - и с мальчиками, и с Джимом, - что до сих пор было стыдно и неприятно. Вспоминать уж точно не хотелось, ведь одни воспоминания тянули за собой другие, и на ум приходили обидные и колкие слова, брошенные Мориарти ему в лицо. Это совсем не вязалось с тем, что делал и говорил Джим теперь, и потому полковник никак не мог сосредоточиться. Не мог отличить правду от… другой правды.
- Ты не хуже. Ты сам знаешь, и тебе не нужны подтверждения.
Из-за слов Джима полковника просто накрывало. Он обнял Мориарти, провел ладонями по его спине под рубашкой, опустил руки обратно и вжал Джима в свой пах сильнее. Возбуждение одолевало, некуда было от него деваться, и полковник решил больше не противиться. Все равно эту битву он проиграл.
Губы Джима были мягкими, осторожными, и полковник попытался сбавить обороты своего возбуждения. Он не понимал прежде, зачем люди целуются, если это только прелюдия, которая не доставляет особого удовольствия. Но с Джимом было по-другому – поцелуй сам по себе что-то значил, он был приятным и обещал многое, что будет после. Моран наслаждался этим поцелуем, губами Джима, и хотя сам он целовал не особенно умело и во многом грубовато, он чувствовал, что Джиму тоже это нравится.
А еще чувствовал, как сильно Мориарти его хочет, потому что член его через шорты упирался прямо в живот полковника.
«Смелость вознаграждается», - подумал полковник, прежде чем подхватить Мориарти под бедра и поднять на руки. Тот оказался достаточно легким для того, чтобы можно было держать его на весу, но Джим все равно обхватил Себастьяна ногами, не разрывая свой поцелуй, и полковник переместил руки с бедер на задницу. Ягодицы были упругими, шорты мешали, и Моран, развернувшись, с Джимом на руках двинулся в спальню.
Слова Мориарти все еще звучали в ушах, когда полковник укладывал его спиной на кровать, все еще не веря в то, что это происходит на самом деле. Джим хотел его. Джим просил, чтобы Себастьян трахнул его. Как угодно – он передавал ему право решать. И Моран заранее просил себя не спешить, чтобы этот раз стал лучше, чем тот, спонтанный, за который до сих пор было стыдно. Он должен сделать все иначе, сделать правильно, потому что теперь – как и тогда – Себастьян очень хотел его.
Мориарти на его кровати был очень красив. Туфли куда-то делись по пути, но ноги в чулках по-прежнему сводили Морана с ума. Он провел ладонями по груди Джима, снял с него рубашку, до сих пор свободно болтавшуюся, снова погладил, трогая ремни портупеи и любуясь тем, какой пошлый и соблазнительный вид имеет сейчас Джим.
- Я почти не верю, что это на самом деле, - он два заметно улыбнулся, глядя на Джима сверху вниз. Потом Моран опустил руки и стащил с его бедер шорты, и вдруг остановился, чуть нахмурившись и посмотрев Мориарти в глаза. – Джим, в этом доме я не держу ни смазку, ни... ничего такого…
Это была проблема, потому что буквально только что полковник решил, что не сделает Джиму больно, даже если тот сам будет об этом просить. Сейчас он хотел быть для Джима другим, но обстоятельства как будто нарочно оказывались против этого.

Полгода? Не слишком много, если думать в масштабах человеческих жизней, но сейчас полковник вообразил себе эти полгода более детально - они складывались из вполне конкретных месяцев, а те, в свою очередь, делились на недели и дни, и выходило, что прежде он имел целую прорву шансов получить Джима, если бы… если бы знал, что именно ему нужно. Тут же вспомнились и все мысли, которые полковник запрещал себе, который отнимал одну за другой у своего же воображения после того, как не сдержался в Дублине. Одно лишнее поползновение в сторону Мориарти, и на ум приходил выстрел в руку, смазка кровью, боль, стоны, жар в теле Джима и ту фантасмагорию, которая происходила в те моменты в голове полковника. Он был… не в себе. Абсолютно не в себе. И все последующие желания легко было списать на то состояние, которое грязным ржавым осадком сидело внутри, как бы сильно Моран ни пытался его вычистить.
Раньше, до Дублина, он легко мог смотреть на своего друга, партнера и босса, не думая о том, как он выглядит без одежды, не вспоминая его стоны и прикосновения ладоней к телу. Нечего было вспоминать, а представить это Морану в голову не приходило - он был плохим психологом самому себе и не стремился разобраться в симпатиях. К тому же, Джим был боссом.
Фраза могла встать берлинской стеной между ними до конца жизни - Джим был боссом, и только он мог через это переступить. Что сегодня и сделал.
Моран немного жалел, что Джиму пришлось ждать все эти полгода. Он мог бы предположить, что Мориарти испытывал страх и вполне присущее всем людям волнение, боязнь быть отвергнутым, ведь полковник считал себя натуралом, но… Это же Джим, о каком страхе речь? Это же Джим…
Это же Джим: он, который льнул к рукам Себастьяна, собираясь получить все, чего не получал эти полгода. Который целовал его и давал целовать себя, и который выгибался ладным телом, похожий на шедевр живописи, на драгоценность, подобная которой никогда не находилась в этой кровати прежде. Не только в кровати - в комнате тоже, и в сердце Морана - тоже.
- Я не волнуюсь, но... - он так и не договорил, наконец поняв, что имеет в виду Джим. Что собирается сделать.
А говорил ведь, что не в этот раз...
Футболка исчезла с торса. То, как Джим касался его ладонями, с каким наслаждением вел руки по коже, вызывало в Моране незнакомые щемящие ощущения - как будто ему было невыносимо приятно нравиться этому мужчине. Он сколько себя помнил не придавал значения тому, кажется ли симпатичным людям, но теперь, когда точно знал, что Мориарти - сам Мориарти! - считает его красивым, полковник понял, насколько это волнующее ощущение. Ведь это не абы-кто, это Джим - эстет, перфекционист… а сейчас как будто не видел шрамов Морана, или, наоборот, как будто именно шрамы он принимал за эталон.
Манипуляции Джима с ремнем вызвали двузначную реакцию у полковника. С ним никто не делал такого прежде - да, впрочем, прежде ему и в постели с мужчиной не доводилось находиться, пусть даже мужчина этот был одет в чулки, - и он сам такого не делал. В первый момент, чувствуя жесткую кожу на шее, он почувствовал дискомфорт, но стояк и мысли о том, что Мориарти вот-вот возьмет у него в рот перевесили, так что полковник не стал сопротивляться. А потом, когда губы Джима уже ласкали член, а сердце у Морана замирало от того, что он чувствовал и видел перед собой, ему даже подумалось, что это не так и плохо.
Пикантно.
Джим словно не желал терять контроль. И Морану с одной стороны хотелось заверить его, что контроль и так в руках Мориарти, что он не сделает ничего против его воли; с другой же стороны… это была его постель, и это был его мужчина. И так понятно, кто здесь сейчас главный.
Совсем скоро полковник забыл о том, что Джим слюной пытался заменить смазку, и воспринимал это как настоящий минет, который и правда был на несколько порядков лучше всего, что было у полковника прежде. Может быть, не потому, что Джим был так опытен и умел, а из-за того, как его воспринимал сам Себастьян. Все-таки любой минет от человека, от которого ты этого ждешь, куда лучше, чем от незнакомых и перепуганных пацанов в подворотнях…
Морану больше не было стыдно. Если суждено, чтобы таков был путь, ведущий к этой постели, то пускай. Прошлое - прошлому.
- Довольно, Джим, - он перехватил его руку, сдавливая кисть так, чтобы Мориарти отпустил конец ремня, а потом вовсе приподнимая Джима, чьи глаза были уже затянуты поволокой жадного возбуждения. Не удержавшись, Моран поцеловал его в губы, подсознательно удивляясь этому - как это ему не противно, целовать после того, как Джим сосал ему?.. Раньше Моран всерьез думал, что он куда более брезглив, чем сейчас оказалось.
Потом Джим оказался на спине перед ним, с разведенными ногами. Белье Моран снял, чудом не разорвав в нетерпеливых пальцах, и потом устроился удобнее, погладил между ягодиц, наслаждаясь податливой реакцией, и толкнулся внутрь двумя пальцами, сразу заставляя Джима удобнее лечь и подставиться. Пока что полковник только пробовал его, и проверял себя: действительно ему нравится? Действительно хочет?..
Никогда, до Джима, полковника не влекло к мужчине. С другой стороны - ни один мужчина не делал для ничего того, что сделал сегодня Джим. Он просто лишил Себастьяна любой возможности к сопротивлению - или нет, не так! Моран сам эту возможность отбросил, когда обнимал Джима, когда целовал его осторожные губы и когда поднимал на руки, чтобы принести в постель.
Позже, убрав пальцы и подставив под поясницу Джима подушку, чтобы его бедра приподнялись, Моран думал, что раньше не был таким. Он проталкивался членом в задницу Джима - было горячо, тесно, Джим стонал и Моран тоже не мог сдерживать стонов, и двигаться быстро он начал почти сразу, - и понимал, что ведет себя нетипично. Почему-то ему хотелось проявлять заботу, как он не делал даже с женщинами, и хотелось дать Джиму нежность, пусть до сих пор полковник и не подозревал, что знает, что это за ощущение - нежность.
Полный возбуждения Мориарти заставлял Морана не тянуть, не ждать, а торопиться и делать движения быстрыми, четкими, будто исполнение команд, но вместе с тем каждое было наполнено страстью и нетерпением. Полковник сжимал своего босса в руках, исследуя пальцами его тело, пользуясь портупеей как указателем, путеводителем; он целовал шею и плечи, поначалу пытаясь не оставлять следов, потом забыв об этих попытках; он ловил его стоны и возвращал свои, хриплые и низкие, как утробное рычанье зверя.
Член Джима уже давно был напряженным, стоящим и сочащимся смазкой, и Морану даже не приходилось касаться его - головка и так терлась о подтянутый твердый живот, и по реакции Джима полковник видел, что ему недолго осталось. Им обоим оставалось недолго, он сам сдерживался из последних сил еще после минета, и знал, что обладание Джимом вот-вот закончится оргазмом, каких Моран давно не испытывал.
Так и вышло - он застонал громко, протяжно, и не сумел дождаться разрядки Джима, когда кончил сам, выпадая из реальности на несколько очень длинных и безумно приятных мгновений, а потом медленно возвращаясь, толчками, словно покачивался на лодке. Он почувствовал запах секса и пота - ни с чем не перепутаешь, - и увидел рядом с лицом плечо Джима. Плечо было цвета слоновой кости, обрамленное светом от окна, и на нем уже расцветали темные следы-отметины, на которые Себастьян сегодня не скупился. Потом появился звук - шумное, усталое дыхание, и после этого Моран приподнял голову, обняв Мориарти еще крепче.
Ремень все еще был на нем, закрепленный на шее, однако о нем сейчас Моран не вспоминал - он разглядывал лицо Джима и его шею, грудь и живот, и руки, и пах, и его ноги в соблазнительных чулках, переплетенные с ногами Себастьяна, и чувствовал, что вполне способен взять его еще раз. И что хочет этого, только ждет какого-нибудь знака, сигнала от Джима о том, что тот сейчас в порядке.

Смысл слов Мориарти доходил до полковника как сквозь несколько фильтров, и потому слышал он плохо, а понимал и того хуже. Понятными были скорее оттенки интонаций и настроений, чем сами слова - Джим был доволен, ему все очень нравилось, он хотел продолжения точно так же, как хотел этого Себастьян. И эти чулки… они все еще оставались на ногах Джима, и полковник не мог не опускать взгляд, не мог не смотреть на них; каждый взгляд добавлял возбуждения в и без того переполненное им сознание, потому что ничего подобного полковник прежде не видел, ни о чем похожем он даже не мечтал.
Кто бы мог подумать, что однажды вид мужских ног в кружевных чулках заставит его потерять дар речи? Заставит хотеть, мечтать прикоснуться, раздвинуть эти ноги, чтоб оказаться между ними?.. И кто бы мог подумать, что этим мужчиной, таким развратным, порочным, желанным, станет Мориарти?..
Джеймс Мориарти: строгие костюмы, баснословно дорогие. Тщательно уложенные волосы, пронизывающий взгляд, осанка, манеры, мимика… Его боялись, перед ним преклонялись. С ним считались все, кто чего-то стоил в Британии, он был королем, восходящим на трон, был судьей и богом, был дельцом и фальшивомонетчиком. Он был всем. Неуязвимый, неприкосновенный, мистическая фигура, до которой мало кто мог добраться - и именно этот человек, не таясь, говорил, что хочет Морана. Именно он просил, умолял трахнуть его как можно сильнее.
От такого яркого диссонанса у Морана темнело перед глазами, а в паху невыносимо ныло от возобновляющегося желания. Потому что дело было не в обладании кем-то вроде Джима, таким значимым и серьезным, а в том, что полковник наконец получил желаемое. Получил то, что было ему нужно, несмотря на статус Джима, на свою собственную ориентацию, на их положение, и даже на то, что случилось в Дублине. А, может быть, и благодаря этому.
Почувствовав его руку на своей щеке, Моран повернул голову и поцеловал ладонь мужчины. Сейчас он был словно не собой… не тем с собой, к которому он привык. Откровенность и открытость Джима подкупала, заставляла делать точно такие же откровенные и открытые вещи - целовать руки, проводит по телу с нежностью, наличие которой Моран не предполагал у себя, и смотреть на Мориарти взглядом, полным слепого желания.
Себастьяну казалось, что с ним до сих пор никогда не был таким - ласковым, податливым, - никто не хотел его так сильно, не мечтал отдаться ему, не доверял настолько, насколько доверял Джим. Моран брал своих любовниц, потому что хотел, и не представлял даже, что может быть как-то по-другому, как-то в тысячу раз лучше и ярче, и теперь этот мир, куда прежде он не был допущен, открылся перед ним во всей красе. Оставалось наслаждаться каждой деталью, каждой минутой, каждым стоном Джима и трепетно колотящимся сердцем.
- Я понял тебя, - мужчина нашел в себе силы понимающе кивнуть. Чарльз не волновал его. Совсем, совершенно. Он мог бы открутить Магнуссену голову, а мог плюнуть и забыть о его существовании - прямо сейчас вернее было второе, потому что для первого пришлось бы вылезти из кровати и оставить такого горячего, заново возбужденного Джеймса.
Он тонул в его поцелуях, в обжигающих губах, податливо, но вместе с тем своевольно целующих и отвечающих на поцелуи, в руках, обнимавших Морана так, будто тот был самым важным человеком на всей Земле. Полковник с большим трудом позволил Джиму задержать его, пока тот переворачивался, но зато потом крепко приник к гибкой спине с четкой линией позвоночника, виднеющейся на прогиб; он гладил и ласкал гладкую кожу руками, он целовал и кусал, найдя новые незапятнанные места на теле Мориарти, он толкался в него резко и часто, сильно, не боясь навредить, потому что отлично чувствовал - это то, чего Джим хочет. То, чего он ждет.
Второй раз вышел быстрее первого, и после него полковник был совсем уставшим, но счастливым. Он обнимал Джима, еще даже не дав ему развернуться к себе лицом, гладил его грудь, целовал плечо - он! целовал!.. - и руки постоянно спускались вниз, но, минуя пах, останавливались на бедрах, в том месте, где подтянутая кожа сталкивалась с узорчатым верхом чулок. Они, украшавшие и без того красивые ноги Джима, так и манили полковника, не отпускали его мысли, и он словно все еще не мог поверить - это произошло на самом деле. Это до сих пор происходит.
Медленно-медленно он проследил пальцами волну вдоль тела Джима, и наконец остановился на шее, погладив ее, нежную и мягкую, манящую и податливую, а потом сказал:
- Нужно в душ, - сейчас голос полковника был странно-незнакомым: хрипловатым, но мягким. Он сам не помнил, чтоб когда-то с кем-то так разговаривал, но по-другому пока не получалось. - Могу помочь, если сам не встанешь.
Его немного даже пугало это. То желание заботиться, которой только что полковник в себе нащупал - не заботиться о боссе или друге, а по-другому, как любовники или супруги проявляют свои чувства. Он не хотел, чтобы Джим заметил это, потому что… Моран не готов был признавать свою слабость. Не готов был мириться с новым статусом: трахаться с мужчиной и получать от этого кайф - это одно, но быть с мужчиной в отношениях, как пара… Моран с трудом представлял себе это.
У него и с женщинами-то пар никогда не было, а тут - босс.
Подниматься не хотелось, но Моран заставил себя встать вместе с Джимом, пошел с ним в ванную, а потом стоял, привалившись к двери и скрестив на груди руки, обнаженный, и смотрел на такого же обнаженного Джима, наконец снимавшего с ног чулки. Даже этот процесс нравился полковнику, он любовался Мориарти, его стройными ногами и плавными движениями, прогибом спины и позой, и лишь потом понял, что тот делал это все нарочно, чтобы нравиться и быть красивым.
Как будто не понимал, что с полковником все это уже случилось: он уже считал Джима красивым, Джим уже нравился ему, и Моран - уже - не планировал от него отдаляться.

Спать в одной кровати с другим мужчиной для полковника было делом крайне непривычным. Он и с женщинами-то нечасто это делал – то ли они уезжали, когда он вызывал такси, то ли сам он собирал вещи, одевался по-быстрому и возвращался домой. Пора его романтической юности давно прошла, да и тогда Моран не отличался особой любовью к пре- и пост-, привыкнув наслаждаться конкретно сексом, а не всем прочим. С Джимом ему, вопреки ожиданиям, было довольно уютно. Тот заснул почти сразу, уставший и вымотанный, теплый и разнеженный после душа, и не вертелся ночью, так что чутко спящего Себастьяна разбудил только когда проснулся спозаранку и ушел в ванную.
Если уж по правде, Себастьян думал, что из ванны Джим направится прямиком к себе домой, даже не удосужившись сообщить об этом или попрощаться… это ведь был Мориарти! Он вообще на что угодно был способен: даже надеть чулки и выйти к полковнику на каблуках, что уж говорить о том, чтобы просто умчаться. В Дублине, к примеру, именно так он и сделал, и только потом, через некоторое время краткой переписки, они впервые созвонились.
Но сейчас и здесь был далеко не Дублин. Джим готовил кофе – было слышно по характерным звукам, а потом и легкой нотке аромата, пробивавшегося из-за двери, - а потом с полной чашкой пришел в спальню. Моран притворился спящим, чтобы узнать, что же Мориарти будет делать, и вдруг понял, что ему чертовски сильно нравится то, как Джим решил разбудить его.
Он бы даже приобнял Джима за талию, но не сделал этого, чтоб тот не пролил кофе на постель или на себя.
- Я знаю одно замечательное дело, - сообщил Себастьян, вынув из-под одеяла руку и погладив Джима по бедру.
Конечно, полковник предпочел бы, чтоб Мориарти разбудил его обнаженным, но тот думал иначе и был сейчас одет. Присмотревшись, Себастьян вдруг с некоторой досадой осознал, что надел Джим его собственную одежду – футболка была велика, и штаны наверняка тоже, но этого нельзя было заметить, пока Джим сидел.
Нет, Моран был не против. Ему в какой-то мере очень даже льстило то, что его любовник носит его одежду, это вроде как выказывало принадлежность (сейчас он не думал о том, что слишком привязался к боссу, раз думает о нем в таком ключе, несмотря на то, что они переспали), однако все было бы совсем хорошо, если бы в конце Джим эту одежду еще и возвращал.
У Морана был скромный гардероб, не потому, что у него не было денег, а просто он страшно не любил ходить по магазинам и что-то себе выбирать. Обычно новые вещи появлялись у него случайно: то ли где-то по пути он видел в витрине что-то, привлекающее взгляд, то ли заказывал через интернет вместе с другими нужными вещами. И крайне редко он приходил в магазин специально – когда что-то рвалось или пачкалось кровью. Или когда Джим уносил его одежду и не отдавал потом.
- Джим, ты…
Он именно об этом и хотел сказать: чтоб Мориарти немедленно снимал его одежду, потому что Моран в этот раз ему не разрешает. Это было бы прекрасной предпосылкой к сексу, однако у Джима зазвонил телефон, полковник заткнулся, а после того, как он услышал короткий разговор с нечетким голосом с одного конца и вполне понятным с другого, настроение его немного переменилось. Секса уже хотелось не так сильно, к тому же, Себастьян подумал, что переусердствовать не стоит и для первого раза хватит и вчерашних двух подходов.
Прокашлявшись уже после того, как Мориарти отбросил телефон, он попробовал начать заново:
- Джим, ты собираешься вообще возвращать мою одежду? У меня скоро все закончится.
О, если бы он знал, к чему это приведет – молчал бы в тряпочку. Ни слова бы не проронил.

***
Это был четвертый по счету бутик. Четвертый чертов бутик с ценами, на которые Себастьяну было даже больно смотреть – именно такие будто магнитом тянули к себе Джима, как будто чем дороже вещь, тем она прекраснее. Но проблема была вовсе не в деньгах. Моран готов был купить что-нибудь за любую сумму, лишь бы поскорее уйти отсюда, но Джиму не это было нужно. Он хотел, чтобы Себастьян все померил.
Происходило так: они заходили в бутик, Моран тянулся к ближайшей футболке, а Джим бежал вглубь и возвращался оттуда с консультантом, несущим целую охапку одежды. Джим хватал полковника за локоть и силой тащил в примерочную, и не выпускал оттуда, пока каждая из вещей не побывает на Моране хотя бы один раз.
О, как он бесновался! Как ему это не нравилось! Вначале Себастьян был честным и отказывался от вещей, которые были ему «не очень», пытался описать то, что ему нужно. Потом решил схитрить и согласился сразу с тремя вариантами Джима, но тот не даром был гениален: просек фишку быстро и сказал, что сам поймет, что Себастьяну нужно.
Босс есть босс – именно так полковник пытался себя успокоить, но здесь, в четвертом по счету бутике, он заартачился.
- Все, Джим, не могу, устал, не мое это. Давай в интернете мне выберем, а сами пойдем есть пиццу.

Отредактировано Sebastian Moran (2018-02-02 22:12:42)

Джим совсем его не слушал. И почему только Себастьян поверил в то, что после этих его слов они спокойно выйдут и отправятся за пиццей?.. Может, из-за того, что до сих пор все время Мориарти был скорее его любовником, а не кем-либо еще, а теперь вдруг по щелчку превратился в босса. Превращение это и правда было моментальным, потому что даже когда полковник потом думал об этом, то не мог припомнить, в какой именно момент это случилось. Просто голос Джима стал требовательным и бескомпромиссным, и мысленно Себастьян застонал, потому что хорошо знал этот тон. С таким тоном, как и с любым решением босса, лучше было не спорить.
В целом он был даже согласен. Иногда у него не было подходящей одежды, и приходилось либо оставаться где-нибудь за дверью, либо следить за Джимом и его приятелями через окуляр винтовки издалека, либо же позорить его своим видом. «Позорить» - это как сам Джим говорил, потому что сам полковник не думал, что это может быть хоть каким-то позором. Что хоть кто-то обращает внимание на телохранителя Мориарти, в роли которого Моран обычно и выступал.
- Происхождение у псов, Джим, а я не пес, а человек, и я сам себя создаю! Еще мне не хватало выезжать на родительском титуле.
Он говорил это не ради оправданий и не для того, чтоб отмазаться от новых примерок. Знал уже, что раз босс приказал – а это был приказ, неважно, в какой форме высказан, - то ничего с этим не поделаешь. Куда проще исполнить, чем пытаться переубедить Джима в том, что он не прав и можно как-то по другому. Вот и сейчас, как сильно бы полковнику ни претило все это дорогущее позерское шмотье, он готов был, скрипя зубами, делать так, как говорить Джим. Должно быть, их отношения после этого могли испортиться, перестать быть такими интимными, как после этой ночи, потому что Себастян перестал бы доверять Джиму в том, что касалось личной жизни, однако тот будто понял это.
Ничем иным, кроме понимании, следующие его слова объяснить было нельзя.
- Зачем ему говорить?
Моран на самом деле удивился. Таких тонкостей в человеческой природе он не понимал, куда лучше ему удавалось просчитывать поведение тигров, а уж что касалось того, как отреагируют продавцы на новость, что они с Джимом трахаются… Разве была кому-нибудь какая разница? Самому полковнику было наплевать на то, у кого с кем бывает секс, и он свято был уверен, что остальные думают так же.
Что в голове у Джима – вообще полнейшая загадка. Моран хмурил брови, пытаясь догадаться, к чему он клонит, опередить его мысль, чтобы быстрей подготовить решение, но не мог. А в момент, когда Джим коснулся его губами, самую малость, чуть-чуть, полковник вообще перестал анализировать. Он не был так сильно зависим от секса, ему не сносило голову в одно мгновение… до сих пор. Сейчас – если и не несло напрочь, то как минимум изрядно повело, и ничего, кроме слов Мориарти, больше так сильно не волновало его.
Окончание страстного монолога Джима было совсем другим, холодным и безликим, как криминальный гений Мориарти, но Моран не придал им особого значения. Основное уже было сказано, и полковник, тоже поправив одежду, хотя она в этом и не нуждалась, двинулся к примерочным. Тут было недалеко, но шел он медленно, как будто высвобождаясь из какого-то сна, наваждения, насланного Джимом, и это было до того странно, что Себастьян просто не узнавал себя.
Примерочные в дорогих лондонских бутиках были совсем непохожими на то, к чему полковник привык – никаких узких прямоугольников с вонючей шторкой, никаких слишком коротких для роста Морана зеркал. Здесь пространства всегда хватало, был мягкий пуф, порой даже не один, была деревянная или пластиковая дверца с модным принтом, которую можно было закрыть на щеколду. Джим, к примеру, пока оставил ее открытой, и полковник, скользнув внутрь, тут же запер задвижку.
- Я потом все померяю, - пообещал он, даже не думая о куче баснословно дорогих вещей, которые висели здесь же на специальной стойке. Джим своими словами так сильно завел его, что Моран мог, должно быть, на что угодно согласиться, лишь бы это напряжение разрешилось.
Он стремительно подошел ближе и вжал Джима в стену – тот мог сопротивляться, мог бить его и царапать, и кусать, но полковник не собирался обращать внимание. Единственное, что могло остановить его, заставить прекратить и отойти, это слова Мориарти, прямой приказ – сколько бы ни был он возбужденным, а необходимость повиноваться была на первом месте (и если бы Себастьян задумался над этим, он бы пришел в негодование, но думать ему ни капельки не было нужно). Приказа Джим не отдавал, и поэтому было полностью очевидным то, что он не солгал, а в самом деле мог ему позволить…
Мог позволить ему…
С Мораном такого еще не было. Обычный секс – в постели, где-нибудь у стены, в туалете. Но чтоб в примерочной, когда точно знаешь, что несмотря на запертую дверцу снаружи все равно вас прекрасно слышно хотя бы потому, что эта самая дверца высотой и близко до потолка не доходит… А раньше полковник даже не мог представить, что его будет привлекать нечто подобное.
Нет, не привлекать. Возбуждать, причем так сильно, так жарко, что не было никаких сил держаться.
Моран торопливо расстегивал ремень Джима, затем молнию на его ширинке, стягивал вниз штаны – верхняя часть гардероба мало его беспокоила, - затем сжал в ладони член, заставив Мориарти застонать, поцеловал в шею, влажно и с укусом, и только тогда самую малость отстранился.
- Обещаю, померяю что захочешь, - еще раз поклялся он, как будто опасаясь, что Джим вдруг передумает ему давать. – Задом повернись теперь.