— Он очнулся! — полушептала молоденькая медсестра, прикрыв губы кончиками пальцев. — Он очнулся! — уже громче, на пути в коридор, чтобы подозвать колдомедика.
Врача Персиваль не дождался — мутное марево в голове вновь затопило сознание. В следующий раз аврор проснулся поздним вечером. Было душно, тяжёлые веки с трудом разлипались. На прикроватной тумбочке в лампе горел приглушённый магический огонёк, но и его тусклый свет вызывал резь в глазах. Не подвал. Больница. Жив. Свободен.
— Сестра? — позвал Грэйвс хрипло. Вместо девушки в палату заглянула Серафина Пиквери.
Госпожа Президент, в отличие от юной волшебницы в белом халате, взволнована не была. При ней — трое авроров: Брукс, Никсон и Уайт. На случай, если худшие опасения подтвердятся. Разумно.
— Гриндевальд под арестом, — вместо приветствия произнесла Серафина. Она не приближалась к кровати, свет ночника едва её касался.
— Потери? — осведомился Персиваль. Плохие новости всегда лучше узнавать в первую очередь.
Спросив разрешения, в палату просочился пожилой сухощавый колдомедик. Сунул Грэйвсу под нос пиалу с отвратительно воняющей тёмной жижей, которую тот без возражений выпил, не почувствовав никакого вкуса. Из чего бы ни была сварена эта дрянь, она придаст сил и поможет поскорее подняться с больничной койки.
— Только среди гражданских, — после небольшой паузы ответила госпожа Президент. В её лице что-то изменилось, как будто она узнала в человеке перед собой былого соратника и верного друга.
Среди гражданских, значит. Тем хуже. Авроры гибли за присягу, за свои идеалы, за неплохое жалование и маячащую на горизонте лет пенсию, а мирные жители — ни за что, просто потому, что подвернулись кому-то под руку.
— Он убил их? Гриндевальд?
— Нет. Жизни этих людей унесло обскури.
Тёмный маг хорошенько порылся в голове Персиваля, разворошив и перепутав многие воспоминания, но вопросы о носителе искалеченной магии Грэйвс помнил. Ребёнок-обскур и был истинной целью прибытия Гриндевальда в Нью-Йорк. Выходит, ему удалось отыскать желаемое?..
— Оно… обезврежено? — ради проформы спросил Грэйвс. Конечно, обезврежено. Любые угрозы магическому миру подлежат уничтожению.
— Разумеется, — подтвердила догадки Серафина.
Старик-колдомедик проверил голову Персиваля парой диагностических заклинаний. Нахмурился, покачал головой. Ему не нравилось присутствие главы МАКУСА рядом с едва очухавшимся пациентом, который ещё вчера мог стать покойником. Все свои протесты маг оставил при себе. Грэйвс молча кивнул, отвечая на обеспокоенный взгляд лекаря, и тот удалился в коридор.
Последовал недолгий разговор, в течение которого Персивалю потребовалась вся его выдержка — чтобы не провалиться обратно в беспамятство, а затем — чтобы удержать внутри закипающую злость.
Более месяца Геллерт Гриндевальд расхаживал по Конгрессу под личиной директора Департамента магического правопорядка, а никто не заметил. Он свободно входил в здание и покидал его, командовал аврорами, подписывал бумаги. Между делом незваный гость из Европы успевал искать обскура и наведываться к пленнику в подвал. Его безумный план не только был реализован, но и привёл к успеху. Обскури вырвалось и чуть не разрушило Нью-Йорк прежде, чем было развеяно подоспевшим аврорским отрядом во главе с Серафиной.
Раскрыть Гриндевальда помог заезжий маг-нелегал с чемоданом, полным опасных волшебных тварей… при активной поддержке Тины Голдштейн. Вот уж когда Персиваль засомневался, что действительно очнулся, а не видит некий сюрреалистический сон в бреду. Настырная особа. Долго не проживёт, если продолжит в том же духе…
— Когда мне вернут палочку, госпожа Президент? — как только воцарилось молчание, волшебник задал один из самых животрепещущих вопросов.
— После завершения расследования, — Серафина вздёрнула подбородок. Ей не нравились принятые меры, но она не видела альтернативы. Вчерашний соратник мог оказаться предателем. Грэйвс не осуждал её, скорее наоборот — находил сомнения верными.
— Слишком долго. Пока я буду бестолково тратить здесь время, сторонники Гриндевальда разбегутся, как крысы, забьются в свои глубокие норы, и мы уже никогда их не выкурим.
— Что Вы предлагаете?
— Веритасерум. Я расскажу всё, что пожелаете. Этим же вечером. После — верните мне палочку.
К счастью, рядом уже не было курирующего высокопоставленного пациента колдомедика, некому было возмутиться, настоять на отказе от радикальной меры. Грэйвс был готов рискнуть стабильностью своего состояния. Ему приходилось выходить живым и вменяемым не из таких передряг. Он справится. Он должен.
***
Результаты продолжительного допроса в запертой палате убедили Серафину Пиквери если не в состоятельности Персиваля Грэйвса, то хоть в том, что он не по своей воле допустил Гриндевальда в аврорат. Похищенная тёмным магом палочка вернулась к владельцу в целости и сохранности, оказавшись в хозяйской руке, приятно потеплела. Охрану с палаты при этом не сняли, но госпожа Президент успокоилась и вернулась к обязанностям.
Специфика действия оборотного зелья не давала Гриндевальду ранить узника, но после разоблачения уже не нужно было соблюдать осторожность. Лишившись предводителя, приспешники Гриндевальда устрашились своего обезоруженного и обездвиженного пленника и предпочли перебить сухожилия на ногах и руках, чтобы тот не сумел ничего предпринять. Они собирались перевезти его, использовать ещё раз, чтобы освободить своего господина, но авроры подоспели вовремя.
В больнице в бессознательного Грэйвса влили достаточное количество заживляющих настоев и эликсиров, чтобы тот не остался калекой, но консилиум колдомедиков в полном составе настоятельно рекомендовал начальнику аврората провести несколько недель под присмотром и избегать чрезмерных нагрузок. Ему прописали лечение — медсестра явилась следующим утром с зельем, как раз собралась нацедить несколько капель в пиалу, но её прервали.
— Дайте-ка это мне, — Грэйвс поманил из её рук в свои флакон, оторопевшая девушка только охнула. Прежде чем она запричитала, что это сильное зелье и его следует дозировать, маг сделал большой глоток. Поморщился, скрипнул зубами и допил остальное. — Не волнуйтесь, — сказал он, — руководство не узнает.
Оставшись в палате один, Персиваль заклинанием сменил больничную пижаму на привычный костюм. Иллюзия продержится несколько часов, а затем будет возможность вернуться домой и перебрать остатки нетронутого Гриндевальдом гардероба, отобрав что-то на первое время. Остальное нужно немедленно сжечь. Из оставленного на бортике кровати халата вышло добротное пальто, а выделенный больницей неприглядный костыль обратился приличного вида тростью (как позднее с удивлением заметил Персиваль — она была удивительно похожа на отцовскую). Директор Департамента магического правопорядка не был до конца уверен в собственных ногах и предпочёл перестраховаться.
Накинув пальто на плечи, Грэйвс вышел в коридор. Путь ему преградил оставленный на карауле Бенедикт Никсон. Третий отряд, четыре с половиной года на службе, а всё туда же.
— Я под арестом, аврор Никсон? — Персиваль поймал взгляд подчинённого, удерживая на губах снисходительную улыбку.
— Н…нет, сэр, — неуверенно проговорил тот. Ему, конечно, дали инструкции, но приказ об отстранении Грэйвса не был подписан, а значит любые возражения могли быть расценены как нарушение субординации.
— В таком случае, будьте добры меня не задерживать.
— Но… сэр, колдомедики рекомендовали Вам…
— Спасибо за беспокойство, Никсон, но у меня есть основания пренебречь их указаниями. Вернитесь в Департамент. Нас ждут дела.
Больше Персиваля никто не отважился остановить. Первая сотня шагов до лестницы и спуск на первый этаж дались с трудом. На поворотах голова шла кругом, слюна горчила. Однако, оказавшись на свежем воздухе, мужчина почувствовал себя лучше. Больничный тяжёлый запах настоев и трав больше не бил в нос. На улице было морозно — резкий контраст со слякотным ноябрьским днём, когда Грэйвс угодил в позорное заключение. Зима давно настала, а он и не заметил.
Хотелось остаться подольше, но не было желания ко всему ещё и простудиться. Постояв с десяток минут на крыльце, аврор аппарировал, не пересекая границ барьера, отводящего взгляды не-магов.
***
Вряд ли кто-то ждал настолько скорого возвращения Персиваля Грэйвса на службу, но часть штата точно догадывалась. Пока начальник шествовал по коридору в практически полной тишине, встречные негромко здоровались с ним, не поднимая головы. Наверняка оглядывались вслед, перешёптывались. Мыть кости правой руке госпожи Президента они будут ещё долго, но и что с того?
— Эванс, отчёты за месяц — на стол. Хакс, разбудите канцелярских, мне нужны все бумаги по делу обскура и стенограммы допросов заключённого Геллерта Гриндевальда. Гаррисон — отзовите бумаги, подписанные мной в ноябре и начале декабря, передайте секретарю. Линч — с Вас подшивка по волнениям в доках. Общее построение через час. Известите патрульных, у них как раз будет пересменка.
По пути к своему кабинету Грэйвс привычно раздавал указания. Видел сомнение во взглядах, но в ответ слышал лишь «да, сэр!». Поймал себя на том, что успел соскучиться по службе.
— Тина, — тем же приказным тоном окликнул Грэйвс, но тут же смягчился, поглубже вздохнув, — зайдите ко мне. Есть разговор.
Старшая Голдштейн триумфально вернулась в аврорат особым указом Серафины Пиквери, все былые пригрешения были ей прощены. Не сказать, чтобы Персиваль одобрил это решение — ему до сих пор казалось, что девушке лучше будет отказаться от мечты стать мракоборцем, не с её по-детски упрямой наивностью возиться с сомнительными дельцами и преступниками. Однако в данный момент её присутствие было на руку. Именно Тина из всех подчинённых оказалась в числе разоблачивших Гриндевальда. Если верить Серафине, Голдштейн осмелилась выйти против тёмного мага в открытом противостоянии. Что ещё занятнее, к тому моменту европеец ещё не сбросил свою маску. Похвальная храбрость для той, кто ещё не бывала в больших заварушках. Похвальная наблюдательность.
У Грэйвса накопилось множество вопросов, ответы на часть из которых были у Тины Голдштейн.
Достигнув кабинета, аврор отправил на вешалку пальто и опустился в кресло. Он уже чувствовал, что внутри комнаты что-то изменилось. Многие артефакты Гриндевальд точно подменил и вынес, на других были оставлены проклятья — словно застарелая пыль, тёмная магия отяжелала воздух. Ничто ещё не кончено.

Если подумать, Персиваль мог и вовсе не вернуться. Из-за несовершенства бюрократической машины ушло несколько дней на оформление бумаг на обыск его дома, где и следовало искать в первую очередь. Даже личное распоряжение Серафины ничего не стоило без одобрения Конгресса. В Америке неприкосновенность частной собственности порой ставилась выше чьей-либо жизни.
Как только бумаги были готовы, группа захвата отправилась на место. Сам бой Грэйвс не запомнил, его предусмотрительно усыпили, но аврор изначально был уверен в том, что его люди справятся с теми двумя остолопами, которых Гриндевальд выбрал для того, чтобы замести следы. Он попросту не дожил бы до своих лет, если бы за его спиной не стояли люди, на которых можно положиться.
Несмотря на это, в том, что ему рады все, Грэйвс разумно сомневался. Нерадивые прихвостни европейца из подвала — это не всё его присутствие в Америке. Речи Гриндевальда были как эпидемия. Они въедались в умы обывателей, передавались от одного к другому, убеждали их в том, что мифическое «общее благо» — достойный повод развязать войну, начав с локального террора. Было бы наивно полагать, что в аврорате собрались исключительно стойкие духом и высокоморальные волшебники. Нет. Среди них есть предатели, которые и помогли Гриндевальду играть свою роль. Кто-то из них проникся идеями лучшего будущего, решив выбрать меньшее зло, остальные жаждали наживы и не вдавались в подробности. Но Тина… Тина, конечно, не из таких. Вера в лучшее и убеждённость в существовании ничем не замутнённой справедливости давала ей иммунитет, выставляла европейца безжалостным убийцей перед ней. По её выражению лица, на котором смешались испуг, беспокойство и неверие собственным глазам, было ясно — она из тех, кто и правда мог быть рад возвращению реального начальника.
— Спасибо, Тина. Своим здесь присутствием я обязан в том числе и Вам.
Не непосредственно, конечно. Старшей Голдштейн не было в составе отряда, который освободил Персиваля из заключения, Серафина отправила только ветеранов с десятками опасных операций в послужном списке. Несмотря на это, своим провокационным поведением Порпентина помогла вывести Геллерта Гриндевальда на чистую воду. Не случись этого, перед ней находился бы двойник, самозванец.

— Присядьте, — мужчина открытой ладонью указал на приставленное к столу кресло. Обычно его занимали те, кому в кабинете предстояло задержаться, а это в большинстве случаев грозило тяжёлым разговором с неутешительными последствиями, но Тина была приглашена не поэтому. Об этом лучше бы сообщить поскорее, пока волшебница не рухнула без чувств прямо на пол. Во всяком случае, в тот момент выглядела она немногим лучше отражения в зеркале, с которым Грэйвс встретился взглядами перед тем, как покинуть палату.
— Госпожа Президент вкратце рассказала мне о том, что произошло в моё отсутствие. О Вашей роли в разоблачении и аресте Геллерта Гриндевальда — в том числе. Но мне нужно выяснить подробности из первых уст.
Будь на месте Персиваля посторонний человек, впервые переступивший порог Департамента, он бы уже выпроводил из последних сил храбрящуюся колдунью вон, а после этого от души посмеялся бы над шуткой Серафины Пиквери. Перед ним — та самая героиня, чьё имя шустро подхватила и растиражировала пресса? Вот эта девушка в облитых кофе брюках? Эта самая Порпентина Голдштейн, больше похожая на ученицу старших курсов Ильверморни, оробевшую перед профессором на экзамене? Да, она. Точно она. Грэйвсу был знаком этот взгляд — то решительный, то жалобный, то растерянный, то всё вместе. С этим самым взглядом одна из самых нерадивых его подчинённых могла тихонько лепетать малосвязные оправдания, а могла и метко вставлять острые замечания об общечеловеческой морали, сострадании и совести, ставя начальника в не самое удобное положение на построении.

— Он… — Грэйвс нахмурился, на миг зажмурился, словно от внезапного приступа мигрени. С чего это на язык не легло имя тёмного мага, а лишь это обезличенное «он»?
— Заключённый Геллерт Гриндевальд, скрываясь под моей личиной, говорил с Вами лично, Тина? Быть может, упоминал имена? Выделял кого-то из авроров?
Персиваль начал издалека, сознательно оставив на потом подробности задержания международного преступника. Сознательно же проигнорировал пятна на одежде подчинённой, не желая заставить её занервничать пуще прежнего. Пусть соберётся с мыслями. Пусть вспомнит.
Тина была… сложной. От внешне безропотной отличницы из Ильверморни не ждёшь всех тех выходок, которые выкинула Голдштейн-старшая на протяжении своего недолгого нахождения в штате Департамента магического правопорядка. Наверняка не ждал и Гриндевальд. Мог ошибиться, сочтя Порпентину глупенькой девочкой, решившей поиграть в следователя. Мог случайно выдать в разговоре какую-то информацию о своих дальнейших планах. Персивалю были нужны любые зацепки, любые имена, которые могли мелькнуть среди несущественных фраз.

Рассказ Тины Грэйвс выслушал молча, не прерывая, не меняясь в лице, успокоив руки — одну на другой — на крышке стола. Слова подчинённой — не связный доклад, состоящий исключительно из сухих фактов, но воспоминания, увязанные на эмоциях. Иного от Голдштейн-старшей ждать не приходилось… и в этом мог быть ключ ко всему.
Бравые ребята из аврората за годы службы обрели избирательную слепоту и профессиональную чёрствость. Их душевные метания в любом виде обрывал строгий и однозначный протокол или приказ свыше, избавляя от мук совести, помогая не сойти с ума и не спиться от постоянного стресса. Они не озадачивались лишний раз вопросами морали с тех пор, как выпустились с аврорских курсов и проработали первый год. Тина же… беспокоилась за всех и каждого. На первом своём задании, в приюте рядом с мальчишкой с израненными ладонями, сейчас. За всех. За каждого. В том числе — за тех, кто этого не заслуживал, и за тех, кто в этом не нуждался. Девушка видела не одними глазами, но ещё и сердцем. Оно-то и подсказывало ей решения, те самые, что вечно шли вразрез с буквой закона и не укладывались в границы общечеловеческой логики. При этом Порпентина видела всё, что ускользало от остальных.
И вот — подметила детали, которые Персиваль предпочёл бы оставить для всех тайной.

Пусть в безделье на больничной койке Грэйвс провалялся всего пару дней, времени на размышления между беспокойным сном, приёмом пилюль и зелий, беседами с Серафиной и стариком-колдомедиком у него было более чем достаточно. Так, он пришёл к безрадостному выводу: Геллерт Гриндевальд выбрал его не случайно, и дело не во власти, не в положении, не в репутации и не в схожих физических данных, даже не в тщеславии, которое велело тёмному магу не ограничиваться кем-то из командиров отрядов, а замахнуться на директорское кресло. Просто они были во многом похожи. В условиях ограниченного времени европеец не сумел бы скопировать совершенно чуждого его внутреннему устройству человека.
Одно дело — обнаружить о себе подобное самостоятельно, другое — услышать из чужих уст.
“Вот, к чему ты пришёл на пятом десятке, Персиваль, — с горечью думал мужчина, глядя без укора на ведущую неравный бой с собственной неуверенностью Тину, — уподобился потенциальному тирану, который утопит мир в крови, только дай ему волю”.

Слух зацепился за недосказанное, оборванное слово. Интересное дело. Гриндевальд выглядел более человечным, чем тот, кого пытался скопировать. Этому мнению следовало поверить, уж в вопросах человечности Тину можно было считать экспертом. Грэйвс даже согласно кивнул, несмотря на то, что собеседница пошла на попятную.
Человечность — качество не лучшее, но позволительное и в разумных дозах необходимое для аврора; качество, абсолютно недопустимое для директора Департамента магического правопорядка. К подчинённым Грэйвс относился куда строже, чем к тому сброду, с которым патрульные ежедневно имели дело на улицах; и не удивительно — на этих людей надеялись гражданские, они должны были быть честью и гордостью МАКУСА, а не сборищем обленившихся, подслеповатых глупцов, не способных принять какое-либо чёткое решение. Требования строже применялись главой аврората только к себе лично.
Персиваль Грэйвс олицетворял закон, а закон беспристрастен, слеп и холоден камнем. В допросной, на переговорах с удерживающим заложников преступником, в зале суда не было места чувствам, поскольку они — путь к сомнениям. На это не было времени. Лишние размышления — это промедление, а цена промедлению исчислялась в человеческих жизнях. И, что всего хуже, проплутав ложной дорожкой, возвращаться приходилось к тому, что было единственно правильным в сложившейся ситуации.
К примеру, когда-то на войне Грэйвс не мог уложить в голове, как государственный аппарат мог казнить героев, осмелившихся проигнорировать постулаты Статута о секретности в пользу спасения не-магов от шквального огня. Позднее понял — спасая нескольких, эти волшебники ставили под удар весь магический мир и весь мир не-магов заодно. Ещё не окончилась одна война, а они по неосторожности могли развязать другую. Достаточно яркий прецедент, чтобы после возвращения на службу Грэйвс стал иначе смотреть на добряков и глупцов, которые норовили начать публично колдовать в полдень в Центральном парке: кто ради славы или потехи для, кто во спасение ребёнка, упавшего в пруд.
По понятным причинам, Гриндевальд о подобном не думал.
Человечность точила обладателя, как вода непрочную плотину, являлась к постели ночами, пристально глядела с укором глазами тысяч не спасённых и не давала спокойно уснуть. Она мешала служить и защищать. Особенно уязвимы были стоящие у руля системы. Вопреки расхожему мнению, любая иерархия представляла собой не обычную, а перевёрнутую пирамиду, где всё держалось на одном: на лидере, командире, руководителе. Случись ему дать слабину, недоглядеть, сделать неверный выбор, поддаться эмоциям — и вся машина американского магического правосудия рассыпалась бы карточным домиком без всякой возможности собраться в ближайшие несколько лет.
У Грэйвса больше не было права на ошибку, хотя он и первую-то не совершал. Маг должен был сохранить то, что пытался разрушить его двойник. В данный момент система была близка к краху. Гриндевальд вытащил из шкафов аврората всех в разной степени запылившихся скелетов и выставил на обозрение толпы. Волшебники потеряли бдительность, пропустили международного преступника, анархиста и известного мясника через парадный вход Главного Управления, да ещё и вслед кланялись. Из-за чего? Из-за человечности? Из-за её недостаточности? Нет, из-за умения и желания угождать, которого у Геллерта Гриндевальда было в достатке, как у любого лжеца.

Правая рука сжимала левую слишком сильно, и это был не рефлекс не до конца восстановившейся после травмы конечности. Грэйвс расцепил ладони, не разрывая зрительного контакта с Тиной Голдштейн. Тот и без того был слишком непостоянным: приступы волнения накрывали колдунью, словно океанские волны. Она захлёбывалась и теряла способность плыть, позволяя притопить себя, но после вспоминала о том, что её ждут над бушующими водами — пыталась сопротивляться самой себе, как стихии. Уж лучше пусть увидит в глазах директора то, о чём и без того догадалась, чем окончательно утопит себя.
— Не тушуйтесь, Тина, говорите, что думаете. Вы не на допросе, — тон голоса был ровным, доброжелательным, не выдающим внутреннего напряжения, но, пожалуй, не слишком подходил для попытки кого-либо ободрить, в особенности — Голдштейн-старшую. Натянутая полуулыбка — немногим лучше, но это всё, на что был способен аврор в тот момент.
Чутьё подсказывало, что Тина не была до конца честна с ним. Многим себя выдавала. При этом нельзя было на это явно указать прямо сейчас, чтобы не выбить разговор из более-менее доверительного русла.
“Не на допросе. А так сразу и не скажешь”.
Грэйвс не гордился выбранными формулировками. Месяц в подвале не пошёл на пользу и без того хромающему на обе ноги умению вести светские беседы. Хуже того, говорить с Тиной Голдштейн так долго ему давненько не приходилось. Заступив на службу, она быстро стушевалась перед авторитетом начальства и потерялась за спинами коллег, больше похожая на одного из безголосых мальчишек-стажёров в своих незабвенных нарядах. Позднее, будучи замеченной в основном из-за промашек и поспешностей, начала терять связность и стройность речи, не могла выразить кружащие в голове мысли кратко и по сути. В ночь инцидента в приюте Вторых Салемцев Голдштейн вовсе напоминала привидение, обитающее среди мрачных негостеприимных стен, пока Персиваль не распорядился спровадить её домой к сестре. А после перевода… Грэйвс припомнил, что так и не зашёл справиться о том, как обжилась на новом месте бывшая подчинённая. Зато Гриндевальд нашёл для этого время.
— Саламандер, — Персиваль сухо оборвал свои мысли, а заодно и обозначил следующую тему для беседы, раз уж Голдштейн сама завела разговор о заезжем магозоологе. —  Насколько я понимаю, ему позволили покинуть страну? Это большая потеря для расследования. Вы узнали у него, как ему в голову пришла мысль попытаться снять оборотный морок? Кто-то его допросил перед отбытием? Остались записи?
Особых надежд на то Грэйвс не питал. Скорее всего, Серафина вздохнула с облегчением, подписала разрешение на выезд и предпочла поскорее спровадить за океан этого типа вместе со зверинцем, не подумав о том, что он — ценный свидетель. Да что уж теперь поделаешь. Не упустить бы хотя бы Голдштейн...

Всего месяц, а сколько перемен произошло.
Ранее не замеченная в хотя бы крепких дружеских связях с кем-либо Порпентина Голдштейн, вот, до невероятности сблизилась с гостем из-за океана, раз говорила о нём с такой теплотой, изменившись в лице, да ещё и прилюдно звала по имени, хоть и добавляя к тому нелепое «мистер». Даже не из слов девушки, а по блеску в её глазах можно было сделать вывод о том, что загадочный нью-йоркский герой-зверовод Ньютон Скамандер — человек неплохой, хоть и эксцентричный. Что ж…
«К лучшему», — подумал Грэйвс. Пусть сложится. Он бы порадовался за Тину, узнав, что девушка помолвлена и готовится стать счастливой женой. Волшебница, Персиваль помнил, была сиротой, из близких родственников — только сестра. Несчастные дети, привыкшие жить одними лишениями, они не сами накликали на себя свою скорбную долю и заслуживали лучшего хотя бы во взрослой жизни. Тина молода, что таить — хороша собой. Суетная авантюристка, но внутренне добра и благодетельна, а главное — лишена цельности и абсолютной уверенности в выбранном курсе, что мог бы дать ей, сомневающейся, достойный супруг. Тине пора бы подумать о замужестве, а не о поимках преступников и своём вечном самоотречении во благо жертв криминалитета и общественной несправедливости. Ей пора подумать о себе, иначе в один далеко не самый прекрасный день она обнаружит себя безнадёжно одинокой.
Натура увлекающаяся, а значит Голдштейн-старшую быстро затянет в водоворот чувств. Ещё до свадьбы свидания, цветы и танцы потеснят старую не вяжущуюся с суровой реальностью мечту стать аврором. Пускай помогает возиться с волшебным зверинцем, растит детей и пишет книжки. Пускай повидает мир, а после обустроит собственный дом, в котором найдёт покой и уют. Ей пойдёт, если эта мечтательная улыбка задержится на губах, прежде вечно поджатых то упрямо, то от печали, которую иначе никак не выразить.
Но… готов ли был Персиваль Грэйвс отпустить Тину Голдштейн из штата аврората, как директор Департамента магического правопорядка? С год назад он бы охотно проспонсировал прощальную вечеринку и билет на трансатлантический лайнер ради спокойствия самой девушки и всего ведомства, но теперь…

На волне ли тёплых воспоминаний о новообретённом друге или потому, что никто не одёргивал, Голдштейн разговорилась. Сказанное ею относилось преимущественно не к Геллерту Гриндевальду, а к самому Персивалю. Среди слов, в которых можно было заметить и восхищение, и порицание, Грэйвс выхватывал отдельные.
Авроры привыкли подчиняться, не думая. Верно. Так повелось задолго до того, как Персиваль занял своё кресло. При былом руководителе и ранее ситуация была тождественной. К добру это или к худу — сразу и не скажешь. С одной стороны, отсутствие сомнений в начальнике укрепляло мораль отрядов и помогало аврорам переносить тяготы службы, с другой — Геллерт Гриндевальд, не гений и не величайший стратег, сумел с лёгкостью обдурить целый Департамент, и он не единственный в своём роде, будут ещё.
У Вас — никого. Не совсем так. Иногда магу казалось, что в Стране Свободы каждый второй Грэйвсам родня по крови – кузены, тётки, двоюродные деды... им числа не было. Оба родителя живы и, к счастью, в своём уме. Да только куда-то все запропастились, как только с ними прекратили поддерживать приличия ради контакт за пределами семейных собраний на чьи-то похороны. Не то чтобы у Персиваля не было друзей, но все они, те, что вернулись с войны или не были ею задеты – люди солидные и семейные, которым не так-то просто выделить несколько часов в год для посиделок со старым приятелем. Да и сам Грэйвс, официально женатый на службе, не располагал обилием свободных вечеров, что уж говорить о выходных или отпусках. Однако же, коротая сливающиеся с ночами дни в подвале, Персиваль надеялся, что хотя бы Серафина заметит неладное, хотя бы кто-то из патрульных или кабинетных... не сложилось до момента, когда стало совсем худо.
Привыкли. Он и сам привык. Дни сделались однообразными, проблемы — типичными, риски — просчитанными. Ушло ощущение, знакомое по началу службы, когда вместе с напарником младший аврор Грэйвс входил в неспокойный дом и не знал, что ждёт за следующим углом. Он позволил себе обмануться, поверил, что ситуация под полным контролем. Забыл о том, что идеалы недостижимы.

Порпентина наконец закончила свой неоднозначный монолог, из которого волшебник почерпнул немало полезной информации. Сведения должны были помочь ему не только в расследовании многочисленных преступлений Гриндевальда, но и в том, чтобы залатать дыры в обороне Департамента... и в собственной заодно.
— Сердцем, значит? Прямо как Вы, Тина, — усмехнулся Грэйвс тому, как точно девушка под конец озвучила некоторые из его мыслей. Градус напряжения пошёл на спад. Начальник аврората откинулся на спинку кресла. Факты улеглись в голове, но... вдруг оказалось, что один остался неучтённым.
— Постойте-постойте… — Персиваль подался вперёд, сцепив в замок пальцы, на лице его отразилось искреннее недоумение, — Вы сказали — казнь?..
Серафина рассказывала о неком происшествии внутри Департамента, но основные её речи были посвящены обскуру и Гриндевальду, поэтому отходящего от беспамятства волшебника не посвятили в подробности, которые, как оказалось, были более чем существенными.
— Заключённый Гриндевальд вынес Вам смертный приговор от моего имени? И ни у кого это не вызвало вопросов?..
Только хвалёная выдержка не позволила сорваться с языка какому-нибудь крепкому словцу. Грэйвс шумно вздохнул, свёл брови, коснулся переносицы и снова отстранился, затылком привалившись к холодной чёрной коже. Пристально поглядел на Тину нечитаемым тёмным взглядом.
Вдруг захотелось выпить.
Очевидно, добрая половина штата Департамента мнила начальника способным без раздумий лишить жизни любого из них, преступившего закон. Байки о хладнокровии и граничащей с жестокостью жёсткости директора пересказывали стажёрам за кружкой пива, но скорее посмеиваясь, чем действительно запугивая. В мирное время это было Персивалю на руку. Не страх, но ощущение неотвратимости той или иной ответственности за проступки — основа крепкой дисциплины и стабильной мотивации. Он ценил своих людей и был готов поручиться за каждого из тех, кому доверял нести правосудие на нью-йоркские улицы. Иных же Грэйвс предпочитал спровадить подальше: в канцелярию, в секретариат, в ревизионный отдел или ещё какой, но уж никак не на тот свет! За ним было всего три смертных приговора подчинённым, вынесенных после серьёзного внутреннего расследования, после долгих размышлений и бессонных ночей за изучением многотомных дел. Это было беспокойное послевоенное время, требующее решительных, радикальных мер, да и преступления обвиняемых не давали поводов подолгу сомневаться в вердикте. Но Тина… идейная нарушительница устава, вершащая свой тихий бунт во имя справедливости за спиной начальства, Голдштейн-старшая заслужила выговор, отстранение, увольнение, но не казнь. И почему госпожа Президент сочла это неважным, несущественным, не стоящим внимания Грэйвса? Когда вокруг него возник образ человека, разбрасывающегося жизнями подчинённых и безразличного к их судьбе? Немыслимо. Невозможно.
Появилась ещё одна причина требовать у Серафины дать ход делу и поскорее утвердить дату казни, проигнорировав поступившие запросы на экстрадицию, да только нельзя… не время. Гриндевальд многое знает. Предварительно из него нужно вытянуть всю информацию, да изобличить перед обществом так, чтобы его не возомнили мучеником, погибшим за правду. Для этого скоро Грэйвсу придётся войти в допросную и каким-то чудом удержать себя от того, чтобы не покончить с мерзавцем лично, чтобы не свернуть ему шею голыми руками. Но пока... Голдштейн.
— Как Вы спаслись? — поинтересовался мужчина.

— Предстоит много работы, — сам себе пробормотал Персиваль, дослушав историю. Конечно, он узнает, каким образом приговорённым к смерти удалось сбежать из-под охраны, кто позволил этому случиться. Конечно, виновные понесут заслуженное наказание: и за то, что упустили предполагаемых преступников, и за безразличие к судьбе коллеги, и за безмолвный отказ от проведения расследования в пользу самого быстрого, но не всегда самого верного решения. Позже. Маг закончит беседу с Тиной, проведёт общее построение, примет своё лекарство, наведается домой на час-другой и вернётся в кабинет, где будет ждать гора бумаг, которая едва ли уместится на столе. Позже, позже.

Для начала следовало вернуть подчинённой почву под ногами. Тина и раньше быстро получала пробоины в непрочной броне и теряла остатки уверенности в себе, а уж после пережитого... удивительно, что она нашла в себе силы выйти на службу вообще, да ещё и без продолжительного отпуска. Гриндевальд в очередной раз одержит победу, если девушка повесит нос и зациклится на том, что стала равна преступникам, которым должна противостоять, и достойна лишь смерти.
— Я не знал, — выдохнул Грэйвс беззлобно, скорее устало. — Я ничего не знал, Тина. Гриндевальд не носил мне ни газет, ни слухов. То, что происходило в Департаменте, оставалось в Департаменте. Здесь и сейчас Вы помогаете мне по кусочку восстановить то, что я пропустил или потерял за этот месяц с небольшим по собственной нелепой ошибке.
Признание ничего ему не стоило. Совесть не сдавила горло незримой петлёй, под рёбрами не ощутилась тяжесть. Принятие ответственности перестало быть испытанием, вошло в привычку, стало подобно занесению пункта в план предстоящих дел. Во-первых, это дело прошлое, а во-вторых - то под Империо, то под рвущими в клочья мысли зельями он действительно был не в силах что-либо предпринять. Теперь — другое дело. Пора восстанавливать то, что разрушил двойник.

— А теперь послушайте меня внимательно. Мистер Саламандер принял верное решение, а Вы были правы, доверившись ему. Этот приговор был безосновательным. Лишь попытка избавиться от неугодных, ничего общего с правосудием, — Персиваль постарался, чтобы следующие слова прозвучали как можно мягче. — Вы ведь не первый день в Департаменте, Тина. Вы не продержались бы свой срок в моём ведомстве, если бы в Вас не имелось никаких задатков к аврорской службе. Подумайте, просто подумайте о произошедшем как аврор, не давая волю эмоциям. Разложите по чашам весов доказательства, которые имелись против Вас и в Вашу пользу. Сравните. Сделайте поправку на специфику и сложность внутренних расследований. Вспомните, что все мы клялись служить и защищать, что мы — не горстка индивидуалистов, а слаженная машина. Лишившись звена, аврорат полетит под откос, если предварительно не будут учтены все “за” и “против”. В это непростое время не в нашем положении разбрасываться жизнями друг друга. Не в нашем положении не видеть друг в друге ценности. Геллерт Гриндевальд не был одним из нас. В этом мотив его поступка. В моём присутствии подобное не могло бы произойти.

Конечно, Персиваль не погладил бы по головке Тину за то, что она не закрыла в камере мазогоолога и не легла костьми у приёмной Президента, чтобы добиться должных разбирательств. Снисходительное отношение к кому-либо, кроме немощных и детей, претило натуре Грэйвса. Он предъявлял одинаковые общечеловеческие требования к стажёрам и ветеранам, к мужчинам и женщинам, к писакам из канцелярии и тем, кто каждодневно рисковал жизнью в подворотнях. Считал, что его окружение должно дотягиваться до определённой планки само, без протянутой руки и подставленного под ногу стула, без поблажек и проигнорированных просчётов. А если не дотягиваться, то хоть не переставать тянуться. Вопреки расхожему мнению, люди учились и росли исключительно на своих личных ошибках, а натруженные о старые грабли лбы делали их головы прочнее и крепче. Задача директора Департамента состояла в том, чтобы примечать среди изобильно разбросанных по всей планете грабель протипопехотные мины и успевать дёрнуть за шиворот нерадивого подчинённого, забывшего смотреть под ноги, за миг до того, как его разнесёт на куски. Отправка на казнь всех проштрафившихся не вязалась с этим, как и с глобальной целью построить сплочённый коллектив. Уничтожение не вело к созиданию. Лишение жизни одного из коллег, из братьев по оружию — не праздник, а чёрный день для аврората, повод вспоминать об упущенном члене общества с горечью и содроганием. Ведь могло закончиться иначе, если бы те, кто рядом, вовремя среагировали.
Как и все, Персиваль Грэйвс был не вечен и отлично это понимал. Он надеялся задержаться на службе не на один десяток лет, а Серафина твердила, что волшебник освободит занимаемую должность лишь будучи вынесен из Департамента вперёд ногами, но однажды ведомство неминуемо пойдёт дальше, оставив позади бывшего начальника. В этот день Грэйвсу хотелось с гордостью смотреть в спины отличным солдатам и достойным людям, звеньям одной цепи, которые начинали славную карьеру под его руководством, а уж никак не стыдливо прятать взгляд.
О, нет, Тина не получила бы благодарность и премию в день недопоимки нелегала с опасными тварями в чемодане, но была бы услышана и направлена, а не выставлена за порог. Она — не пропащая, не непоправимо бестолковая, не пустая и не никчемная, лишь направляющая энергию в какое-то не то русло. Таким людям, как Голдштейн-старшая, нужно было больше внимания и присмотра, чем остальным, но и они могли исполнять работу правильно. Если нет, то корни проблемы нужно искать в руководстве.

Ещё до попадания в плен к Гриндевальду Персиваль подумывал о том, чтобы через какое-то время, как в городе станет поспокойнее, вернуть Тину в боевое подразделение, если та не утратит упрямства и желания даже после месяцев перебирания бумажек в затхлом закутке. Куда более болезненно, но не слова, пропечатанные в кодексах и протоколах, а сама жизнь научила бы её тому, как действовать с наименьшими потерями для общества, не давя на корню в себе всё человеческое. Приговор к пожизненному прозябанию за нелюбимым делом уничтожил бы в ней искру, и это была бы потеря.
Всё-таки Голдштейн провела за бумагами недостаточно времени. Серафина поторопилась отменять прежнее решение, но… теперь сложившееся положение дел вынуждало Персиваля бросить в подзатухший костёр вязанку отлично горящих дров.
— Вот ещё что. У меня будет к Вам просьба. Даже две, пожалуй, — предугадав реакцию, мужчина добавил, - не приказ, Тина, Вы вольны отказаться без каких-либо последствий для своей карьеры.

Персиваль уже велел подчинённой говорить всё, что приходит на ум, но с первого раза она ожидаемо ничего не усвоила, а впечатывать её в неловкость повторением не было проку. Тина снова прикусила язык и не позволила с него сорваться словам, по выражению лица это читалось, как в открытой книге. Что ж, ещё рано. Волшебнице нужно было пройти очень долгий путь, чтобы перестать бояться даже не реакции собеседника, а самой себя. Серафина уже дала ей шанс, Грэйвсу осталось лишь дать время.

Внимательно наблюдая за тем, как Тина потянулась к нему, Персиваль для себя отметил, что это первый подобный порыв подчинённой за всё время знакомства. За исключением вынужденного перехода границ личного пространства при редких случайных встречах в лифте, обычно Голдштейн-старшая держалась от начальника поодаль, и чем ближе к ней за каким-либо делом подходил Грэйвс - тем сильнее робела девушка. Роняла взгляд в пол, поджимала губы, едва держалась, чтобы не попытаться спрятать голову в воротник пальто, как в черепаший панцирь. Должно быть, только и думала о том, как провалиться сквозь землю (да поскорее!), а теперь вон как осмелела. Вот уж точно - в плену у Гриндевальда Персиваль многое пропустил.

Он принял протянутую руку, но настойчивым нажимом опустил её со своей вместе на стол, демонстрируя, что в данный момент никуда идти не расположен.

Что было сказать? "Это не Ваше дело, Тина"? "Вы мракоборец Департамента магического правопорядка, а не нянька"? "Лучше побеспокойтесь о тех, кто не может отвечать за себя сам"? "Последуйте примеру аврора Никсона и вернитесь к работе"?

- Я знаю свой предел, - произнёс вместо этого глава аврората тоном человека, который абсолютно уверен в сказанном, - домой я обязательно отправлюсь сразу после общего построения, чтобы Вы могли перестать волноваться и забивать голову ерундой, - Персиваль усмехнулся, - не в моих интересах опять загреметь на больничную койку, там, знаете ли, жёсткие матрасы и отвратительно кормят. А теперь - к делу.

Не разрывая зрительного контакта и потянув к себе девушку за руку, мужчина накрыл её удерживаемую ладонь второй своей. Путь к бегству для Тины Голдштейн был отрезан. Она наверняка сама не до конца понимала, во что позволила себя втянуть, но обратной дороги не было.

Зайди в кабинет кто-то, их бы неправильно поняли, но посторонних не ожидалось. Авроры и канцелярские клерки и до происшествия с подменой редко по собственной воле и без особого приказного приглашения совались к начальнику, а уж после пустоватое помещение, уставленное по периметру шкафами с артефактами, стало для них чем-то вроде обиталища чумного или прокажённого.

- Во-первых, я прошу Вас за мной приглядеть. У своры Гриндевальда остался запас оборотного зелья, а я, как видете, жив... и это даёт им возможность повторить старый фокус на бис. Вряд ли они сунутся на порог аврората в ближайшие дни, но в будущем - не исключено. Секретарь подготовит бумаги. Я даю Вам право без объяснения причин и устного позволения, без дополнительного ордера и разрешения госпожи Президента проверять меня на любые маскирующие и иные чары, ставящие под угрозу МАКУСА или гражданских. Если засомневаетесь во мне - не медлите, действуйте решительно: поднимите шум, обезоружьте и посадите под арест. Считайте это особыми полномочиями в условиях чрезвычайной ситуации.

Рисковано? Ещё как. Конечно, Порпентина потеряется в вопросах: почему именно она, почему не кто-то из авроров-ветеранов, почему не Серафина Пиквери, в конце-то концов? У Грэйвса нашлись бы ответы на каждый из этих вопросов, будь те озвучены. Нет, Голдштейн была нужна ему не как профессионал и аврор, хотя и эти её качества должны были пойти в дело, но не в первую очередь. Прежде всего, как человек, которым помимо разума верховодит сердце. Грэйвс успел неоднократно обдумать свой план и роль в нём Тины. Он знал, что в решающий момент в ней найдётся достаточно храбрости и упрямства, чтобы воспользоваться бумагами и своими исключительными правами, предотвратив новую катастрофу.

- Моя вторая просьба касается всего аврората. Среди нас предатели, Тина. Те, кто верны Гриндевальду, страху перед ним или его деньгам. Я должен с этим разобраться, но недавний инцидент научил меня не действовать в одиночку. Могу я рассчитывать на Вас?

За долгий срок впервые Персиваль просил кого-то не о служебном; о личном. Просил искренне, отринув безрадостные мысли о том, чего себе надумает внутренняя нянька в голове Порпентины Голдштейн, когда поймёт, как холодны его руки, как часто его бьёт судорожная крупная дрожь. То, во что превратился аврорат - его ответственность, его просчёт, его ошибка. Не вина Гриндевальда, не недальновидность Конгресса, лишь плоды самоуверенности и гордости одного человека, ему всё и исправлять. Для того не обойтись старыми методами - только и получится, что пройти по собственным следам, повторяя былое. Нужен был иной подход. Возможно, куда более опасный, чреватый падением в пропасть после первого же неверного шага, способный превратить аврора в ослеплённого местью мясника. Требовалось заранее прочертить границы. Да, Грэйвсу недоставало человечности, и он собирался взять её взаймы.

Никогда раньше Персивалю не доводилось так долго и со столь малого расстояния наблюдать за частотой смен настроения Порпентины Голдштейн. Зрелище, надо сказать, было чрезвычайно занятное.

Большая часть трудящихся в МАКУСА, не исключая самого директора аврората и нынешнюю главу американского магического сообщества, придерживалась негласной традиции скрывать истинные лица под каменными масками. Многие до совершенства развили самоконтроль, другие считали выражение эмоций и чувств чем-то неуместным и постыдным, третьи просто зачерствели с годами и вели себя естественно в своей внешней безучастности и безразличности ко всему. И вот – Голдштейн-старшая. Смотрит своим пронзительным взглядом, поджимает губы, чуть клонит голову, пока свет скользит рябью по волосам, безуспешно пытается говорить так, чтобы голос не дрожал. Разница между ней и окружением до того велика, что можно подумать – эта девушка работает где-то в другом месте, она просто проходила мимо и зачем-то задержалась в этом неприветливом и неуютном пустоватом кабинете с человеком, которого по доброй воле ни за что не навестила бы.

Тина выделялась. С самого начала выделялась. До сих пор выделялась. Таиться не умела… и это позволяло Грэйвсу чувствовать себя невероятно легко рядом с ней. После освобождения из плена Персиваль утратил уверенность в ближних своих, перестал держать в узде подозрительность. У него не стало времени и терпения на то, чтобы поддевать осторожно чужие маски и заглядывать под них. Он готов был срывать их вместе с кожей. Тратил много сил и внутренних резервов на то, чтобы оставаться спокойным, чтобы сохранять терпение и не забывать о профессиональной этике. Испытывал тормоза на прочность. А Тина… внешне молодая, внутренне – юная, не имеющая природного дарования ко лжи, настоящая, неподдельная, лишённая фальши Тина не имела при себе маски. То ли она давненько где-то её потеряла, то ли вовсе не озаботилась созданием таковой. Даже несмотря на то, что у волшебницы от начальника было множество тайн, они не казались Грэйвсу опасными или вредоносными. Возможность говорить открыто и честно дорогого стоила. Да, Тине никогда не стать второй Серафиной Пиквери, но оно и к лучшему. С Америки довольно и одной.

- Спасибо, - сказал аврор, будучи до глубины души благодарен.

Подчинённая тем временем продолжала настаивать на своём, несмотря на очевидный отказ. Говорила, в общем-то, правильные вещи, которые всё равно не могли убедить Персиваля в том, что стоит тратить время на отдых. Но что-то подсказывало, что Тина не уймётся. Станет ходить за ним хвостом до самого вечера, дождётся, пока недомогание возьмёт своё,  и, сокрушённо выговорив «я же говорила», всё-таки утащит к месту отдыха в принудительном порядке. В планы Персиваля данное благотворительное цирковое представление для всея МАКУСА не входило. Осаждать рвение Голдштейн-старшей он так же не хотел – в будущем о том, что не стали слушать, она точно вспомнит и смолчит, когда придёт час настоять на чём-то крайне важном.

- Что ж, я рад, что за время моего отсутствия Вы не растеряли своего упрямства, Тина. Приму Ваше требование в качестве первого пункта исполнения моей просьбы. Пойдёмте, - он напоследок ободряюще сжал её руку и выпустил, поднимаясь; потребовалась опора и на стол, и на трость, чтобы встать и не рухнуть обратно в кресло, - Вы победили. Зайдём к секретарю. Я перенесу кое-какие дела, захвачу бумаги и отправлюсь домой.

Персиваль никогда не рассказал бы Тине о том, что в ощущающийся чужим опечатанный особняк, где в плену, беспамятстве и ненависти к себе промариновался целый месяц, его не несли ноги, что он с гораздо большим удовольствием остался бы в кабинете или завалился в ближайший кабак. Ей не следовало знать. Хотя бы пока. Грэйвс подумал о том, что Тине придётся увидеть многое, что пошатнёт её уверенность в том, что директор Департамента магического правопорядка именно тот человек, которому следовало бы занимать это кресло. Проводя при нём больше времени, она определённо заметит всё то, что он предпочитал скрывать, всё то, чем не гордился. Но это произойдёт позже.

- Не требуйте от себя многого. Чаще смотрите по сторонам, остальное Вам подскажет чутьё, как произошло раньше с Обществом противодействия магии Нового Салема. Засомневаетесь в ком-то – приходите ко мне, уверен, вдвоём мы решим, что делать дальше, и не ошибёмся, - у Тины была необходимая наблюдательность, была удивительная внутренняя способность чувствовать зло и несправедливость, была пресловутая человечность, замешанная на устремлении к добру и совестливости. Грэйвс хотел, чтобы волшебница чувствовала свою причастность, а уверенности и решимости в Персивале вдосталь хватало на двоих.

Подманенное с вешалки пальто опустилось на плечи, директор Департамента магического правопорядка направился к двери, не спеша, давая ногам привыкнуть. Проведённое в кресле время пошло ему на пользу – голова не мутнела, стены не раскачивались перед глазами, будто Вулворт-билдинг это огромный корабль, попавший в семибалльный шторм. Прежде чем открыть перед спутницей дверь, волшебник обернулся.

- Собираетесь проводить меня до главного входа? Или всё-таки до самого дома? Ну, чтобы не сбежал обратно в кабинет, - выражение лица оставалось неизменно серьёзным, но глаза его смеялись.

Отредактировано Percival Graves (2017-10-14 20:06:35)