Под глазами цвета моря залегли тени; лицо осунулось, скулы заострились – Нарцисса выглядит одновременно и взрослее, и более юной, чем когда Боромир впервые увидел ее. И бесконечно измотанной, - ему редко такое доводилось испытывать, чтобы кусок в горло не шел от усталости. Но он качает головой:
- В море нужно есть, чтобы сохранять силы. Иначе превратишься в морскую пену, - это не так уж и далеко от правды, ибо у тех, кто слаб, на море лишь одна участь. Не прощает оно ошибок, не оказывает снисхождения, - тарелка опустела уже. Он жалеет, что прихватил только один стакан грога, но ничуть не жалеет о том, что он у нарциссы. Горячее, да с «капелькой» - хмельного, в смысле, ее сейчас быстро расслабит, и уставшая пташка уснет. А затем произошедшее покажется ей страшным, но закончившимся сном.
«Море неумолимо», - звуком пробивших склянок отдаются в голове собственные недавние мысли; Боромир смотрит на Нарциссу, и понимает, что даже спокойного сна пообещать ей не может. Ни ей, ни команде, ни себе, - плечи опускаются, как будто командование кораблем в двадцать два года – это немного чересчур даже для него, наследного принца Гондора. Но миг слабости, неуверенности проходит, как накатившая волна. Боромир знает, что, возьми они чуть севернее, то найдут пристанище и место для швартовки. Другое дело, что южное побережье ограждено естественным барьером из скал, и «Амротлондэ» в своем нынешнем состоянии там не пройдет. Да и ветер покуда благоволит, так что впереди – только открытое море, и Тол Фалас.
Глядя на опущенные, потемневшие веки, слушая хрипловатый голос, который меньше суток назад еще звучал серебристо и звонко, он хочет подбодрить Нарциссу, чувствуя, что девчонка уже на пределе. Боромир слабо разобрался в том, какой была ее жизнь там, в ее мире, но некие общие выводы сумел сделать, и в первую очередь – то, что кровей она благородных. По их меркам, конечно, тамошним, - сомневался он, что Нарцисса, подобно Боромиру, сумеет перечислить всех своих предков на полторы тысячи лет назад. Да и не в том было дело – он видел ее руки, ее мягкие и нежные пальцы, привычные разве что струны перебирать, или пером по пергаменту водить. Но не раны перевязывать, не в кровь окунаться. По каким-то там правилам этикета нужно принести свои извинения за все случившееся, но тросы «Амротлондэ» устало скрипят над головой, тела погибших завернуты в холстину и ожидают своего часа, а раненые…
- Добрые вести, друг, - Боромир улыбается, буквально осязая, как сваливается камень с души, и с шумом проваливается куда-то в морские глубины. – Ступай, перекуси, да пропусти стаканчик, - лекарь ухмыляется, дескать, а то я будто бы еще не, и Боромир отпускает его жестом.
Они снова одни.
- Одному из тех двоих, кто погиб, было столько же лет, - паренька пробило обломком весла «Амротлондэ» в самом начале боя, сразу после тарана. Чья в том вина? Его самого, что не уберегся, или его командира? Море есть море, война есть война – а Боромиру нет оправданий, но он и не ищет их, принимая случившееся еще одной зарубкой в памяти. Глубокой, кровоточащей зарубкой.
- Но другие живы. И во многом, благодаря тебе, леди, - обращение вкрадывается в речь почти привычно, но с неожиданной запинкой. Будто все возвращается на круги своя, будто бы и не было страшной ночи с кровью, огнем и смертью, в которой он отнимал жизни, а сидящая перед ним девушка – их возвращала.
- Я не устану тебя благодарить, и говорить, что ты – благословение для меня и моего корабля, - он берет ее за руку, и заглядывает в опущенное долу лицо. – Откуда бы ты не явилась, - говорит с жаром, - кем бы ты ни была, - суеверный, как любой солдат или моряк, живущей только своей удачей, Боромир хватается за эту мысль, вмиг уверовав в нее, уверив себя в ней. Разумные люди посмеялись бы только над таким, да только вот сам он не из самых разумных. Скорее, из опрометчивых и торопливых.
- Прости, если чем-то оскорбил тебя, Нарцисса, - память о том, как целовал ее, будоражит память, но не слишком. Думал ли тогда, что делает? – вряд ли. Переполнен был благодарностью, а она – диво как хороша. Поцеловал бы ее и сейчас, ибо радостно на душе, легко, и лишь одно огорчает – что печальна она. Что ее руки холодны, а глаза пусты, как забрало закрытого шлема. Она все держит в себе, - Боромир всегда поражался такому умению. Брат вот так умеет, в отличие от него. У Боромира – душа нараспашку, и все близко, что радость, что ярость, а Фарамир сдержан, спокоен, только взгляд его порой плещется такой же тоской, что и глаза Нарциссы сейчас.
До дивана в углу каюты – два шага, но Боромир все равно подхватывает девушку на руки, снова. Сжавшуюся, закаменевшую.
- Поспи, - говорит он, когда она уже лежит, и темное покрывало оттеняет ее лицо чуть ли не похоронным саваном. Глаза близко, лица – тоже; Боромир улыбается, глядя на нее, и легонько касается губами белого, фарфорово гладкого лба, будто целуя ребенка на ночь. – И ни о чем не тревожься, - с сильно бьющимся сердцем он закрывает за собой дверь, и идет в кубрик – там разыщет себе свободную койку, и проспит несколько часов, до новой вахты – время в море стоит столько же, сколько пресная вода, только вот беда – запасти в бочки его не удастся.

Снился Дол Амрот; светлые переходы дворца, и лебеди, лебеди повсюду. Что-то говорящий Имрахиль, чье лицо терялось за взмахами бесчисленных белых крыльев, Боромир пытался вслушаться в его слова, но тщетно – крылья приближались, теплым ветром ударяя по лицу. Он зажмурился, хмурясь, выплывая из пелены сна. Лица касалось что-то мягкое, мягче шелка, пахнущее приятно. Хорошо в Дол Амроте, что и говорить, на шелковых простынях…
Подбородка настойчиво касалось что-то мягкое, а вот висок скребло что-то постороннее. Такому не место в княжеских покоях. Как и вони смолы, запаху дерева, и… он глубоко вдохнул, открывая глаза. Замер.
По деревянной обшивке стен плясали солнечные блики, воздух гудел от храпа. В кубрике спали – кто в подвесных койках, кто на полу, кто на широкой скамье, как капитан, и неведомо как оказавшаяся между ним и стеной Нарцисса. Проклятье, - он поморгал, думая, что все еще спит. Но нет – лица действительно касалась мягкая прядь пепельно-белокурых волос, а если вслушаться, то можно было уловить дыхание – ровное и глубокое. На чуть порозовевших во сне щеках лежали тени от длинных ресниц, приоткрытые губы алели.
Очень осторожно, чтобы не разбудить девчонку, Боромир сел, очумело мотая головой. Что за… нет, ему это точно не снится. Невольно ухмыльнулся – что же, такой намек ему более чем ясен. Но, - взгляд обежал храпящие вповалку тела, - не здесь же. Даром, что команда его свела с Нарциссой едва ли не сразу после их встречи в порту Дол Амрота – он ничего не имел против, как бы далеко все не зашло. Но не у всех на глазах же любиться? – он почти бесшумно поднялся, пошевелил затекшей шеей, и бережно подсунул ладони под теплое, легонькое совсем тело. Белокурая головка качнулась, прильнула к его груди; Нарцисса что-то пробормотала во сне, поежившись, но не проснулась. Перехватив ее чуть удобнее, Боромир, подстраиваясь под качку, и перешагивая через спящих – а непросто было, покинул кубрик.
Проскользнуть мимо вахтенных на своем корабле – дело тоже непростое. Особенно, со спящей девицей на руках. Парни вопросов не задавали, конечно, а рожи делали подчеркнуто незаинтересованные. С лицом неподвижным, дескать, все так и надо, капитан прошел по палубе, спустился к своей каюте. Признаться, эта беготня туда-сюда уже начала ему надоедать, - толкнул дверь плечом, очутился в уже знакомом хаосе раскрытых сундуков, разбросанного оружия и тому подобного. Боромир опустил спящую Нарциссу на пресловутый диван – вот все было хорошо в каюте Имрахиля, кроме этого непонятно чего для сна, укрыл плащом. Постоял над ней, обуреваемый мыслями, что было ему, в общем, не свойственно – в такой вот ситуации.
Намек недвусмысленный – если девица сама пришла к тебе в постель, то мешкать не стоит. И сейчас мешкать не хотелось, - она чуть потянулась во сне, поворачивая голову, чуть выгибая лилейно-белую шею. Плащ сполз с плеча, открывая и небольшую грудь, мерно вздымающуюся под бледно-голубым платьем. Сев рядом с девушкой, Боромир потянул завязки ее плаща, аккуратно высвободил его из-под нее. Сняв рубашку, улегся рядом, притянув Нарциссу к себе, - пальцы привычно и умело прошлись по шнуровке с боков платья, расслабляя ее. Ладонь скользнула по тонкому льну, накрывающему стройное бедро. Торопиться он не станет, пожалуй, хотя и не замешкается. Ведь, строго говоря, голова его, и разум, в больше степени сейчас были заняты делами насущными – кораблем, командой, благополучным плаванием, нежели любовными приключениями и утехами... Но шея у Нарциссы бесподобная, - коснулся губами гладкой, чуть перламутровой кожи, вдохнул ее запах – тонкий и дурманящий. Как у лилии, - рукой зарылся в рассыпавшиеся белокурые волосы, и медленно поцеловал полуоткрытые губы, прошептав:
- Нарцисса, - та не проснулась, но темные брови беспокойно шевельнулись.
- Цисса… - тихим выдохом в поцелуй.
Он запомнил.
- Проснись, - голубоватые веки чуть дрогнули, ресницы затрепетали. Боромир подался слегка назад, по-прежнему обнимая Нарциссу (Циссу, да, так лучше) рукой, на которой та лежала, почти придерживая за плечи.

Отредактировано Boromir (2017-08-09 11:27:14)

От крепкого такого удара охнул невольно, чуть отпрянув; привстал за девушкой – но та уже сама обессиленно легла обратно, даже не пришлось увлекать за собой. Не на такое он рассчитывал – вот уж правда, но это все же лучше, чем гневный отказ, или что еще похуже. Тонкие руки обвивают за шею, шепот обжигает ухо дико и горячо; она льнет всем телом, не думая о том, что способна свести с ума любого мужчину – словно даже не догадываясь об этом. Боромир прижимает ее, зарыдавшую, к себе, медленно, тяжело выдыхая – выдох буквально обжигает рот, вырываясь словно из кузнечного горна. «Не плачь», - хочется сказать, но не ради нее, а в первую очередь, ради себя. Что за удовольствие – осушать женские слезы? – мелькает досада, почти раздражением.
Повязка на груди промокает от ее слез; рука проводит по вздрагивающей спине, по крупным бусинам позвонков – Цисса хрупкая, почти маленькая, особенно сейчас, здесь, в его объятьях. Возбуждение не уходит, и она, прижавшаяся вплотную, чувствует его почти наверняка, - Боромир запрокидывает ее заплаканное лицо вверх, и начинает целовать. Не давая говорить, прерывая сбивчивое бормотание и какие-то ненужные извинения; запускает пальцы в ее волосы, затыкает ей рот поцелуем, не дает перевести дыхание, собирает с раскрасневшихся мокрых щек соленую воду. «Просто не плачь», - думает он вслух, и шепчет ей, то в губы, то на ухо, чтобы она не боялась и не плакала. Жалость несильно колет в сердце – он вздрагивает, замирая затем – легкий укол становится кинжалом, ударившим под левую лопатку. Трехгранным клинком, провернувшимся в ране.
- Сны – только сны. Все пройдет, - Боромир отрывается от губ Циссы, держит ее лицо в ладонях. Смотрит в потемневшие, как море перед бурей, глаза, смотрит ласково и спокойно, хоть собственное сердце и колотится где-то в горле. – Тебе больше не придется бояться. Я тебя не покину, - говорит он Нарциссе, вмиг и напрочь позабыв о том, что она чужая здесь, что она владеет странными силами, и вообще… «и тем более!» - что она – чужая невеста. От этого она только слаще делается, пусть губы ее и солоны от слез. Какая, вообще, к оркам разница? – он касается большим пальцем ее щеки, ведя по линии точеных скул. Она восхитительна, и это все, что он сейчас знает, и все, чего желает.
- Можешь засыпать со мной, когда захочешь, - улыбнувшись, шепчет Боромир, снова целуя ее, и кладет ладонь на ее бешено колотящееся сердце. И чуть сжимает пальцы, лаская.

Короткая неуверенность, опаска исчезает, плавится, будто воск – Нарцисса не отвергает его, не ударяется в слезы, не отводит шарящих по ее телу ладоней, а отвечает, подается ему навстречу. И больше нет сомнений, ни малейшей их тени; загорелые руки скользят по гибкому телу, по молочно-белой коже, комкают платье, задирают юбку. Алые губы темнеют кровью, искусанные, зацелованные, и ее стон отдается эхом, когда тела сливаются, когда она замирает на нем, сведенная. «Чужая невеста», - злорадным карканьем мелькает в сознании, и уносится под хлопанье черных крыльев, оставляя лишь одно – «моя!» - когда она отдается ему, раскрывается навстречу, стонет и смеется. «Чужая невеста, навеки моя», - и ласкать и любить ее можно бесконечно, пока она жарко дышит в его губы, пока сладко стонет, скользит тонкими пальцами по спине, царапая, что-то лепечет и выгибается навстречу, замерев.

Затем они долго лежат, обнявшись; «Амротлондэ» качает, словно леди уговорилась с морем, и теперь баюкает своих непутевых детей. Хотя в чем они непутевые, чем они не угодили морю? – руки переплетаются, молочно-мраморным и жестко бронзовым. Море их поймет, - обнимая юную колдунью из другого мира, наследный принц Гондора отчего-то ощущает себя свободней всех на свете. Скорлупка корабля несет их по морю, и дверь каюты неподвижна – никто не беспокоит, не тревожит. И постепенно Боромира отпускает и тревога за корабль и команду, ведь его бедро обвивают восхитительно стройные ноги, в груди касаются самые терпкие, самые яростные губы из всех, что встречал. Он понимает, что и не подозревал в давешней скромнице ничего подобного, - рука скользит по небольшой упругой груди, задевая еще твердый сосок. Губы снова встречаются, прежде, чем она поднимается – светящаяся, словно серебряная статуэтка, озаренная полуденным солнцем. Боромир щурится, любуясь ею – по-девчачьи худощавой, гибкой, но с неподдельной, с истинной чувственностью, драгоценно светящейся. Еще не осознанной, но уже такой сильной… как ее магия, наверное, - он широко улыбается, смеется на ее слова, глядя на то, как поверх молочно-белых бедер, на которых светятся отметины его прикосновений, ниспадает ткань. Нет, он ее не покинет.
Не захочет покидать.
- Что я буду делать... - словно задумавшись, протяжно говорит Боромир, привстав, и ухватив Циссу за лодыжку. – Наверное, прикажу сделать нормальную кровать, а эту дрянь, - удар по подлокотнику дивана, – выбросить, - он мягко дергает девушку на себя, подсекает, и ловит в объятья – смеется, на мгновение забыв обо всем. Магия – она повсюду, и вовсе не нужно рождаться волшебником, чтобы знать ее и чувствовать.  Меньше всего нужно задумываться о ее природе – летнее солнце снова освещает их, не способных насытиться друг другом, как вдруг резкий, оглушительный в горячей почти-тишине стук в дверь заставляет вздрогнуть.
- Эй, господин мой! – орет за дверью Брего, тысячу раз благоразумный Чуткое Ухо – не открывает ее. – Ты изъявлял высочайшее желание сменить меня на этих склянках, и я явился нижайше сдать тебе вахту, пока ты изволишь отдыхать! – сапог летит в дверь, и Брего, с горатнным рохирримскми «ахась, понял», уходит.
- Я вернусь, - выдернуть себя из объятий Нарциссы невозможно, и Боромир почти скатывается с дивана, мимолетно прокляв его. Решено – нормальную кровать для них сколотят уже к вечеру, - одеться – это быстро. Гораздо дольше прощаться, хотя ему всего-то на мостик идти. Рядом же, - но она просто волшебная. Так просто не отпустить.
- И скоро, - в самом деле, всего-то, осталось вечера дождаться. Время будет и лететь, и тянуться, - голову теперь не насущные дела занимают, как было еще каких-то полтора часа назад, но гибкие руки и смеющиеся глаза цвета моря. Так вот все махом и происходит, в одночасье – и это, видят предвечные силы, то, ради чего стоит жить.

Довольную, сытую почти ухмылку прятать незачем – весь корабль уже знает, что не стак давно творилось в капитанской каюте, пускай и старались они с Нарциссой не слишком шуметь. Понимающие рожи, незаинтересованно лыбящиеся, быстрые взгляды – да, таким своего командира они видели не раз. Потому и свели его с неожиданной пассажиркой еще до того, как он… хм, сошелся с ней.
А она бесподобна, все-таки, - по телу горячей волной пробегает воспоминание, сладкое невыносимо. Боромир жмурится, и вовсе не от яркого солнца. Ладони лежат на штурвале, чувствуя малейший отклик корабля, и, когда он открывает глаза, то улыбка его меркнет, будто зашедшее за облако солнце. Мимолетно колет совестью – он развлекался с женщиной, пока его команда трудилась в поте лица, а все ради того, чтобы ко дну не пойти. И чтобы он не пошел ко дну, вместе со своей подружкой, - по-прежнему стучат молотки, слышен скрип помп – благо, уже реже, чем с утра. Начинает свежеть, и от резкого порыва ветра «Амротлондэ» вздрагивает и стонет, резко рыская на курсе. Парусов мало, они тащатся медленно, и Боромир, глядя на пластыри на обшивки, гадает, доберутся ли они до Тел Фаласа хотя бы к завтрашнему полудню. Если вообще доберутся, - складка залегает меж бровей, когда он медленно, осторожно, словно пугливую возлюбленную, заставляет когг слушаться руля. Кажется, что он слышит, как воют штуртросы – «дотяни, леди, умоляю тебя!» - молится Боромир, и «Амротлондэ» будто слышит его – повинуется, капризно рыскнув. Он с облегчением выдыхает, зычным голосом отдает матросам команды, утирает вспотевший лоб – несмотря на ветер, проклятый ветер, ему жарко. А от пальцев все еще пахнет женщиной, что осталась в каюте – ее телом, ее жаром. «Женщина на корабле - к беде», так говорят, только не все понимают, почему.  Мешает сосредоточиться такая, как она, из пассажирки и гостьи перешедшая в любовницы. Он помнит, как уверял ее, что ее чести на его корабле ничего не грозит – и не грозило, да. Кроме нее самой, - усмешка снова касается лица. Поздно уже искать виноватых. В том, что случилось недавно в капитанской каюте, участвовали двое, как и всегда в таком деле.
Сбоку заскрипела палуба – Боромир покосился на Брего, что с меланхоличной физиономией остановился в паре шагов, и теперь смотрел в сторону бушприта.
- Скажешь что-то про кобыл – выкину тебя за борт, - буднично поведал ему капитан, на что рохиррим только покачал патлатой головой, оттопырив губу – дескать, нет, даже и в мыслях подобного не имел.
- Она миленькая, да, господин мой. Оглушать только вот умеет, и это все, что я понимаю, потому что не понимаю, как можно здоровенную орясину оглушить так, что он пошевелиться не сможет, а глазами лупать станет, а? – Боромир непонимающе уставился на штурмана. – Ну, мы ж когда с харадцем-то, э-э-э, поцеловались-то, к ней один на огонек заглянул, я услыхал, как она кричит что-то, не то, что ты подумал. Забегаю – а она с мечом в руках, глаза бешеные, а перед ней черномазый валяется. Глазами хлопает, слова сказать не может, значит. Ну, я его и того, отпустил с миром, - Брего скалится, - а маленькой леди велел спрятаться, - мимолетно вспомнился залитый кровью пол в каюте. «Отпустить с миром» врага Брего мог только на тот свет. Разумеется, добил, но…
Снова магия? Он видел свет этой магии, чувствовал боль от нее, но даже несмотря на последнее, эта магия приносила добро. Вернула к жизни двоих безнадежных раненых. А оказывается, может делать и что-то наподобие того, что описал Брего?
- Учту. Иди, отдыхай. Вечер будет неспокойным.
- Да и ночью поспать не удастся. Тебе, мой господин, - и к несчастью, Боромир понимает, на что намекает его штурман. Небо, такое пронзительно синее с утра, постепенно тускнеет. Ветер усиливается, а они еще только на полпути к спасительным гаваням Тел Фаласа. И в Циссе сегодня, скорее всего, в объятьях Боромира поспать не доведется, - а вот и она сама. Скромно ступает, зачем-то оборачивается на снующих матросов, пугливо дергает головой. Встает рядом, но будто бы чужая. Получужая, - он берет ее за руку, ласково сжимает ее. Все еще припухшие после недавнего неистовства губы так и тянет поцеловать, чего Боромир не делает – иначе потом совсем не сможет ни на чем сосредоточиться а трезвая голова сейчас ему нужна, как никогда, даром, что Циссой его пьянит.
- К несчастью, госпожа моя, - он поглаживает большим пальцем ее руку. Видя непонимание в ее посветлевших глазах, объясняет:
- Наша леди все хуже слушается руля, из-за повреждений. Мы сбиваемся с курса, хотя ветер наш. До этого он ударял нам чуть вбок, - отпускает ее руку, показывает, как, - и мы шли курсом бакштаг. В таком положении парусами проще всего управлять, а их у нас мало сейчас – из-за все тех же повреждений. Теперь нам дует в корму, и леди немного капризничает, - пусть для Нарциссы это будет «немного». Проклятье, как бы хотел он, чтобы оно действительно было «немного», - Боромир озабоченно смотрит на небо, которое все плотнее заволакивает дымкой. – Если непогода все же разыграется, то, - пальцы пробегают по ее щеке, касаются нежно, - то я непременно приду к тебе, чтобы ты не боялась. И не бойся – мы все опытные моряки, но нам придется немного постараться, - он улыбается почти безмятежно. Мимо пробегает матрос, Боромир делает ему знак остановиться, вполголоса говорит что-то – тот делает удивленные глаза, с ухмылкой смотрит сперва на капитана, затем на его спутницу, кивает, выдает что-то вроде «будет сделано», и в два раза быстрее скатывается вниз, к трюму, где, знает Боромир, еще остаются доски для ремонта. Не проклянет ли он нынче ночью свою прихоть с кроватью, когда досок не будет хватать на пластыри? – точит тревога, но он упрямо гонит ее прочь. Они здесь все – опытные моряки. Справятся. Не подведут свою леди, - он думает об «Амротлондэ», но смотрит на Нарциссу, радостно, но с легкой тревогой, будто моля ее глаза цвета моря заколдовать, зачаровать его – море. Чтоб не вскипало «барашками», не разыгрывалось…
Чтобы уберегло.

Отредактировано Boromir (2017-08-09 23:04:29)

- Что? – он не верит своим ушам, сдвигает брови, глядя на Нарциссу с удивленным недоверием. О чем она… какое еще «починить»? – в воображении немедленно возникают доски, молотки и гвозди, просмолённая пенька, и тонкие руки, невозможно нежные и ласковые. И что же, этими вот руками?..
Ах, да. Точно же. «Магия».
Ее магия может исцелять, - под повязками неприятно дернуло, - освещать путь, оглушать людей, как оказалось – и вот теперь, ремонтировать повреждённый корабль. Чудные дела творятся, - он се еще недоверчиво хмурится, но улыбка неумолимо ползет по лицу. «Еще не привык к чудесам?» - ехидно спрашивает сам себя, любуясь оживлением, которое озаряет лицо Нарциссы, любуясь ее сияющими, как драгоценные камни, глазами. Голос – звучный, глубокий, трепещущий от вдохновения; маленькие пальцы обхватывают его за запястье. Она уверена в том, что говорит, и Боромир спрашивает вполголоса, почти шепотом, сквозь рокот волн:
- Снова твоя магия? – утвердительный взмах ресниц. Он щурится, словно в задумчивости.
- Погоди минутку, миледи, - а в сердце вспыхивает, загорается дикая, сумасшедшая поистине надежда. Боромир налегает на руль, так, что большая часть парусов обвисает.
- Паруса долой! Лечь в дрейф! – зычно разносится над кораблем. Команда в недоумении, но послушными обезьянами разлетается по вантам, а Боромир оборачивается к Нарциссе.
- Ну, приступай же, миледи, - говорит он достаточно громко, чтобы на это обратили внимание, и отвешивает ей легкий поклон. Ну же, смеется его взгляд, покажи мне, как ты умеешь это – как ты умеешь идти, и держать голову гордо поднятой, - он сопровождает ее до каюты, и ждет, словно паж, пока она не возвратится с волшебной палочкой в руках. «Амротлондэ» в еще большем недоумении, а ее капитану весело, как только в детстве бывало. Перед большой шалостью. С той разницей, что сейчас никакого нагоняя от отца не ожидается, - он незаметно, ободряюще сжал руку Нарциссы, все так же учтиво подводя ее к борту, где светлые сосновые доски ощетинивались щепками вокруг пробоин, будто иглами. Там и тут запятнанные кровью, будто красно-коричневой краской, местами обломанные – не цеплять же их постоянно. Солнце скользнуло по золотящимся щепкам последним лучом, чтобы затем окончательно спрятаться в дымке, и в широкую, локтя в два пробоину, море плеснуло шипящей пеной.
Боромир сам не до конца понимает, что делает, но нутром чувствует, что не ошибается. Теперь за ними наблюдает почти весь корабль. На лице сына Наместника играет спокойная улыбка, хотя сердце его и бешено бьется. «Давай, Цисса, - он незаметно подмигивает своей пташке, - покажи им всем. Покажи им, кто ты. И ничего не бойся. Верь мне», - его не уколют ни совесть, ни ревность – от того, что десятки мужских глаз устремлены на ту, что каких-то несколько часов назад сладко стонала в его объятьях. Это не имеет значения, ибо сейчас он все поставил на нее.
«Справься, пташка. Справься, и ты увидишь, какой магией на самом деле владеешь – магией человеческих сердец».

Когг гудит – стуком восстанавливающихся, будто из ниоткуда, досок обшивки, лязгает металлом, низко звенит гвоздями. Невозможно светло – свет льется будто бы отовсюду, легкий, почти солнечный – такой, как бывает, если солнце пробьется сквозь дымку облаков. Но для Боромира это свет – и цвет пепельно-белокурых волос, которыми сейчас играет переменившийся ветер. Они в дрейфе, и корабль не снесет, но кого это сейчас вообще интересует – на палубу высыпали все. От парней, что плотничали в трюме, до недавних раненых. Среди своих людей Боромир замечает тех двоих, кого этой ночью исцелила Нарцисса – парнишка опирается на грубо сколоченные костыли, но, как и все прочие, удивленно таращит глаза, разинув рот. Чего уж там Боромир и сам готов точно так же вертеть головой, восхищенно бранясь, и не делает этого лишь потому, что стоит рядом с Нарциссой, чуть за спиной у нее, и внимание его приковано только к ней.
Она воздевает руки, и серебро на оковке палочки вспыхивает, будто звезда. Длинные рукава бледно-зеленого платья падают до локтей, открывая тонкие запястья, на которых тоже видны отметины – Боромиру видны, ведь он почти вплотную к ней, может слышать ее дыхание, даже сквозь восторженный рев команды и шум моря. «Моя», - ревниво и торжествующе. Нет уж, эту драгоценность он никому не отдаст. И никуда, тем более, не отпустит. Это лучший трофей, какой только можно было привезти на родину – и пускай, что не в бою ему досталась Нарцисса, а сама попала в его руки, будто птичка в силок. Боромир показал другим, что она такое, на что способна – и от криков, прославляющих эту хрупкую девчонку, «Амротлондэ» гудит словно сотнями боевых рогов. «Кто она?» - так и мчится над палубами, где-то встревоженно, а где – восторженно, и Боромир понимает, что победил. Победил ее, Циссы, силами, что поставил на кон все – и оказался в выигрыше стократ. Теперь сердца его людей зачарованы ее силой, ибо она, Нарцисса, смогла вернуть к жизни их единственную суть и надежду – их корабль.
- Avalê!* – восклицает он на адунаике, и клич подхватывают остальные. Верно, пусть верят в нее – неземную белую птицу, прилетевшую из нездешних краев, чтобы осенить своим благословением моряков Гондора. Почему их? – да потому что принц у них такой отчаянный везунчик, что даже совестно порой, - он бережно перехватывает Нарциссу, чьи ноги подкашиваются, поперек талии. Сияние слабеет, но не гаснет – «Амротлондэ» светится, будто едва сошедшая со стапелей, и повисает тишина, в которой слышно, как по палубе катится выпавшая из ослабевшей руки волшебная палочка.
«Это ты – наша спасительница», - Боромир с тревогой смотрит в бледное – не белое, но почти серое лицо, изможденное и осунувшееся, и, не выпуская Нарциссу, подхватывает с палубы ее палочку. Вкладывает в руку, прижимает ее – руку, к груди, и идет к каютам. За его спиной слышен могучий голос Йорласа, разгоняющий парней по местам – вот и правильно. Леди не нравится в дрейфе, - торжествующая улыбка все еще играет на лице, а небритую щеку щекочут мягкие, мягче шелка, волосы.
В каюте прибрано, даже уютно. Боромир уже привычнм жестом укладывает Нарциссу на диван, наклоняется над ней – выглядит пташка скверно, это даже он, в лекарском деле не особо сведущий, понимает. Дыхание слабое и поверхностное, губы побелели, кожа холодная. В дверь раздается короткий стук – Боромир оборачивается, возгласом разрешая зайти.
- Что это было, господин мой? – он вспоминает имя лекаря – Алмаллен, и благодарен ему сейчас от всей души. Не суетсясь, но быстро, тот берет тонкую руку Нарциссы, прощупывает живчик, хмурится, а затем капает что-то из склянки в стакан с водой, совсем как Боромир не так давно.
- Я и сам не объяснил бы, друг. Но эта дева действительно владеет неведомыми нам силами. И сейчас она потратила их слишком много, верно? – лекарь кивает, но озабоченное выражение с бородатой физиономии не сходит.
- Откуда может взяться такая сила? – Боромир пожимает плечами.
- Благословение древности. Весть новой надежды. Она пришла со стороны запада, - намекает он на древность, и Алмаллен понимающе хмурится.
- Ты сам видел, на что она способна, господин мой. Это великая сила…
- И ты не впечатлен? Она исцелила тех двоих. И меня. Если это не дар Предвечного, то я не знаю, что еще. Но Тьмы в этом даре точно нет, - вырывается с жаром, и Алмаллен понимающе наклоняет голову.
- Ты прав, господин мой. Мне привычно тревожиться, когда я вижу то, чего не могу постичь разумом. Прости мне мое недоверие, - Боромир усмехается, мол, ничего такого. Сам бы не поверил, если бы…
- Заставь ее выпить это, когда она очнется. И, - в голосе лекаря слышится необидная усмешка, - не давай мерзнуть, - принц так и вскинулся, но на округлом лице уже самое серьезное и почтительное выражение. – Одеяла, милорд. Побольше, - Алмаллен наклоняет голову, и закрывает за собой дверь. Боромир с облегчением выдыхает, садясь на пол, головой к дивану, не выпуская холодную руку Нарциссы. Сердце начинает точить тревогой – не переусердствовала ли она по его просьбе? Поможет ли оставленное Алмалленом снадобье? «Не давать мерзнуть» - с этим не возникнет затруднений, но как еще, вдобавок ко всему, быть с его долгом, с тем, что сейчас ему полагается быть на мостике? – снова стук в дверь. Юнга, на этот раз – паренек лет тринадцати, с подвижным и смышленым лицом, кланяясь, осторожно проскальзывает в каюту.
- Господин мой, кок велел передать это тебе и высокородной госпоже, - будь Боромир проклят, если это не что-то из легендарного горячего питья моряков Дол Амрота. Сильно запахло яблоками и чем-то травяным; парнишка, с натянутыми на ладони рукавами рубахи, поставил на стол небольшой глиняный кувшин с толстыми стенками. Поклонился.
- Кто она? – и вскинул голову, блестя глазами в мольбе о чуде. Сколько раз ему еще придется ответить на этот вопрос? – Боромир усмехается.
- Благословение, - он выпускает руку Нарциссы, поднимается с пола, и идет к двери. – Кто на вахте?
- Господин Йорлас, милорд, - мгновенно отзывается юнга.
- Хорошо. Передай, чтобы меня не беспокоили, - мальчишка кивает, и испаряется. Тяжело лязгает засов на двери.
«Чтобы не мерзла, так», - Боромир возвращается к Нарциссе, садится рядом, укрыв потеплее, и начинает растирать ее холодные руки. Затем ступни – маленькие и нежные. «Она, верно, никогда и босиком-то не ходила», - не удержался, чтобы не пощекотать, наблюдая за лицом девушки, за тем, как веки трепещут, а щеки постепенно если не розовеют, то начинают светиться возвращающейся жизнью.
- Цисса. Как ты себя чувствуешь?

*богиня (адунаик)

Отредактировано Boromir (2017-08-19 18:33:54)

Ее пальцы холодны, как лед, а глаза цвета моря заволакивает дымка усталости, но она все-таки садится. «Бестолковая», - хочется назвать ее, но Боромир вместо этого садится рядом с Циссой, прижимает ее к себе, накрывает ладонями худые плечи, медленно растирает их, пока она шепчет ему на ухо очередные глупости. «Слабая»? – это после того, как выполнила двухнедельную работу артели плотников и корабельщиков-то? И чтобы он был против того, чтобы она отдохнула и поспала? – Боромир перехватывает ее руку, ведущую ему по щеке, сгибает тонкие пальцы в кулак, и прячет в своей ладони, дышит в нее, согревает дыханием. Смотрит поверх ладони в глаза Нарциссе, серьезно смотрит – а затем улыбается, легонько касаясь губами ямки на запястье, где бьется пульс.
Как тогда, в Дол Амроте.
- Бестолковая пташка, - говорит поверх маленького уха, и тянется в сторону, за стаканом. – Выпей это, - подает ей снадобье, оставленное Алмалленом. – А затем это, - теперь приходится подняться. Горячая медовуха, сладко пахнущая, дымится в кувшине. Боромир берет у Нарциссы один стакан, и подает ей другой, глядя на нее по-прежнему серьезно. Ее колотит ознобом – он садится рядом, обнимая за плечи, вдыхая запах ее кожи пополам с яблочным запахом медовухи.
- Почему я не с командой? ну, когда я оставил тебя одну в последний раз, ты пришла ко мне в кубрик. Так что теперь я опасаюсь, что ты решишь взобраться вслед за мной на марсовую площадку, - Боромир посмеивается, а ладонь его крепко сжимает руку Нарциссы. Злополучную пташку клонит вбок, и он придерживает ее, уже за талию. Затем помогает лечь, и склоняется над ней, медленно целуя в потеплевшие губы. Сладкие не от медовухи, сладкие сами по себе.
- К тому же, ты сама сказала, что желаешь засыпать со мной, - беспомощность Циссы лишь разжигает желание, вдесятеро сильнее. «И ей нужно тепло», - Боромир заглушает поцелуями тихие возгласы, и ее дыхание вскоре становится не поверхностным, но глубоким, и жарким, с искорками смеха. Она откликается на ласки и прикосновения, а он терпелив – умеет, когда это нужно. И постепенно ее жар разгорается ответно, и предписание лекаря – «больше одеял» становится совершенно ненужным.

- Отдыхай, - шепчет Боромир Нарциссе на ухо, когда блаженная истома все-таки отпускает его. – Я позднее пришлю к тебе мальчишку, - юнга будет в восторге от того, что станет прислуживать высокородной госпоже, а заодно и смущать Нарциссу будет меньше, нежели слуга постарше. Хотя, если вспомнить себя в тринадцать лет…
- Спи, - тяжело покидать ее, сонную и теплую, но долг есть долг, и от одной этой мысли в сознании Боромира словно звук рога звучит, и он, как натасканный охотничий пес, делает стойку. Да, очарован девчонкой, но плох тот солдат – и моряк, что позволит себе расслабиться по причине чьих-то там прекрасных глаз. «И не только глаз», - ухмыляется Боромир, опоясываясь мечом, и вскидывая на плечо валявшуюся доселе в углу кольчугу. Ту самую, в которой бился нынче ночью, с пятнами крови, разорванную. Перед тем, как выйти из каюты, смотрит на спящую Нарциссу – Циссу, на щеках которой играет яркий, как цветы шиповника, румянец. «Мною отмечена», - усмешка жестко трогает лицо. Дверь закрывается.
Над морем – тяжелая пелена все густеющих облаков. Уже не «засвежело», уже дует, - соленые брызги ударяют в лицо, паруса тревожно хлопают. Мерзкий звук, - Боромир поднимается на мостик, где Йорлас стоит у руля, непроницаемо глядя вперед, на то, как темная линия моря сливается с кромкой наливающегося свинцом неба.
Несмотря на ветер, душно. Капитан, не чинясь, садится у перил юта, с шелестом достает меч из ножен. Кладет его на колени, и начинает чистить пропитанным маслом песком. Следы харадримской крови исчезают быстро, и нуменорская сталь, неподвластная ржавчине, с каждым движением тряпки сияет все ярче. Размеренное «вжух, вжух» разносится над ютом, а ниже, на палубе, Брего травит свои байки. «Я ж его отсылал отоспаться», - мелькает раздражение, потому что именно им, Брего и Боромиру, делить нынешнюю непростую ночную вахту. Отоспаться бы самому, но капитан «Амротлондэ» об этом не помнит. Смеющееся дыхание спящей сейчас в каюте девушки влило в него столько свежих сил, что только диву можно даваться, - а Брего, тем временем, заняв место боцмана на анкерке, токует, как глухарь по весне:
- И вот я же ее вижу, а она такая вот – и сияет, и я такой думаю, это же с чего вдруг в начале лета яблони-то в Дол Амроте зацвели, что кругом будто пурга цветущая, а? а у нее на грудях, значит, - Боромир хмыкает, утыкаясь лицом в плечо, гася смех, - знак, значит, морской змей серебряный. И тут-то я сразу понял, что она неспроста нам с милордом встретилась. Такие, как она, зазря по земле не ходят, у них на это все иные намерения, им до нас, болваном стоеросовых, дела-то и нет.
- Так чего же она… того-этого, ну, с милордом?.. – ишь ты, будто не знают, что капитан тут же сидит, кольчугу чистит, и все слушает. Впрочем, и впрямь могут не знать. Там, где Боромир сидит, его особо не разглядишь.
- Так на то она и морская кудесница, ты чего! Они ж зачем выходят-то на сушу из моря – да чтоб ничего не объяснять же. И кого изберут, тому, значит, и удачу подарит. Только вы тихо про это все, зазря языками не треплите. Миледи удача – она капризная миледи, подслушает, что болтаете о высокородной госпоже, да как нашлет на нас морского змея, вот тогда за задницы схватитесь, болваны сиволапые.
- А я слыхал… - зловредно звучит чей-то голос, и Боромир сильно загребает горсть песка, - что ее в порту подобрали, и одета она была хуже последней…
- Так а ты чего же, думаешь, они там, на дне своем морском, знают, какую одежку носит твоя матушка? Когда ноги открытые, небось и плавать-то удобно, сам ж понимаешь, - переболтать этого рохиррима? – да проще обогнать племенного рохирримского же коня. – Вы лучше на небо посматривайте, куски навоза конского, сейчас вот свистанет так свистанет, а наша леди, благодаря другой нашей леди, благо, жива и здоровехонька. А если свистодунет, как я чую, то мы ой как нашу морскую кудесницу возблагодарим, ибо если б не она, то…
И «свистодунуло». Мгновенный штиль – все паруса обвисли, сменился ударом ветра, таким сильным, что вдуто под дых врезали. Боромир спешно поднялся, убирая отчищенный меч в ножны. Кольчугу передал пробегавшему мимо матросу – дескать, отнеси кузнецу. Пусть заклепает. Кольчуга ему еще нескоро понадобится, - хлопнул Йорласа по плечу, вставая к штурвалу. Потемнели море и небо, только белые паруса светились упрямым серебром навстречу дню, ставшему ночью. Благоприятные ветры несли «Амротлондэ» на остров Тол Фалас, но холодные потоки воздуха с Белых Гор, встретившись с теплыми ветрами Великого Моря, породили шторм, что разгорался сейчас, закручиваясь исполинской спиралью вихрей.
Ударил дождь – частый, теплый поначалу. Команда разлетелась по вантам, к фалам; часть уже ринулась в трюм, чтобы быть наготове. Многострадальная леди «Амротлондэ» недовольно застонала, взлетая на поднявшуюся темно-зеленую волну – ее, леди то бишь, лишили почти всех парусов. Не окажись когг починен магией Нарциссы, Боромир был готов поставить на кон собственное право на престол Гондора, что плавали бы они в открытом море уже пару часов спустя начала непогоды.

Отредактировано Boromir (2017-08-12 03:19:49)

Темнело стремительно; день становился воплощенной ночью, под угрожающе грохочущими тучами. Запрокинь ты лицо к небесам, и ужаснёшься – спиральные вихри неистовствовали лохмотьями ожившего свинца, вспухая изнутри разрядами молний. Только глаза зальет тебе прежде, чем ты что-то увидишь, - море пока не ярилось, но вот-вот взбесится, словно осерчав на скорлупку «Амротлондэ», вздумавшую пересечь его в сей недобрый час. Боромира обдавало водой и сверху, и с боков – волны пока не перехлёстывали через корабль, но к тому шло. Качало сильно, но умением гондорских мореходов «Амротлондэ» чудом перескакивала с вала на вал – одинокая белоперая чайка над темной морской пучиной. И Боромир не удивился, когда на залитой водой палубе промелькнуло что-то белое, а затем оказалось рядом с ним.
Само собой, бестолковая пташка не смогла усидеть на месте. А он тоже хорош – отправил прислуживать ей тринадцатилетнего мальчишку. Нет, свой резон здесь был, но разве юнга сумеет заставить ее слушаться? – мокрое от воды, небритое лицо принца блеснуло во вспышке молний.
- Ступай в каюту, миледи! – перекрикивая бурю. – Здесь твоя сила не поможет, так ведь?! – это чтобы и остальные слышали, ибо волна беспокойства уже прокатилась по кораблю. Как же, дескать, морская кудесница, восстановившая их корабль, и не зачарует им бурю? Озадаченные и тревожные взгляды устремлялись на Боромира, который отчетливо понимал, что в его замысле намечается хороший такой провал, но отступать не собирался. Починить корабль – это, в принципе, сможет любой, были бы, руки, люди и навыки. Но зачаровать погоду? – нет, такое вряд ли под силу даже колдунье из другого мира. Может быть, маги вроде Сарумана Белого и Гэндальфа Серого и сумели бы что-то сотворить с этой бурей, но вот беда – они приходят лишь когда пожелают. Небольшая закавыка, однако.
- Уходи! – хляби небесные разверзлись, лупя по длинному кожаному плащу; штормовой ветер сбрасывал с головы капюшон. Сама Нарцисса уже промокла насквозь, и длинные пряди белокурых волос вспыхивали в отсветах молний расплавленным серебром. – Теоден, дурья голова! Уведи ее, немедленно! – прикрикивать так на тезку Короля Рохана, прославленного Теодена, сына Тенгеля, иногда было даже смешно. Но не сейчас, - «Амротлондэ» вздрогнула, застонала, и Боромир с ужасом поднял глаза.
Исполинской темно-зеленой стеной на них шел, зловеще тихо, с нарастающим исподволь гулом, гигантский вал.
Не успели.
- Всем держаться!.. – разнеслось над коггом, и Боромир схватил одной рукой обоих – и Нарциссу, и мальчишку, втиснул их в себя, всем весом – и их усиленным, налегая на руль, разворачивая «Амротлондэ» к волне под углом. Мышцы взвыли от усилия, почти лопаясь; корпус когга заскрипел, медленно поворачиваясь…
«Давай!» - и тьма обрушилась на них, нескончаемым потоком, забивающим дыхание, уши, глаза; воплощенным ужасом подлинной морской пучины; Боромир ослеп, оглох, онемел, зная только, что не может расцепить рук, и сдвинуться с места. «Не в первый раз, не в первый раз», - твердил он себе, на чистом упрямстве держась, сохраняя рассудок, уже готовый поддаться и подвести, подобно судну без руля и ветрил. Но под руками билось живое – как плоть, так и дерево, бился корабль – резвая леди «Амротлондэ», которой вверили свои жизни все до единого – и в первую, очередь, он, ее капитан. И потому он  обязан помочь ей, - молния вновь разорвала небо, высвечивая крутогрудый корабль, выскочивший из-под гибельного вала. Обшивка держалась только местами, ветер трепал оторванные концы фалов. И впереди Боромира послышался тяжелый, тянущий и рвущий душу скрип.
«Грот-мачта!» - «Амротлондэ» замерла, и Боромир с силой оттолкнул от себя мальчишку и девицу.
- Вниз, оба! Не высовываться! – впереди уже стучали молотками, спешно обхватывая треснувшую мачту полосами металла, но ветер был слишком сильным, раскачивал ее верх. С диким криком один из парней сорвался, не удержавшись на лопнувших вантах, полетел на палубу, и здесь не сказать, не решить, что лучше – так упасть, или за борт, ибо почти наверняка, гибель верная. Привязавшись фалами к фальшборту, сновали матросы, чинили, подвязывали, стучали молотками, но буря ведь едва началась, а «Амротлондэ» уже почти лишилась мачты. Грот-мачты.
«Цисса?!» - мелькнула дикая мысль, но тут же пропала, ибо происходящее, несмотря ни на что, было привычным. Привычным его, Боромира, миру, его реальности и повседневным дням. В которых если и есть какая магия, так это лишь несокрушимая воля отважных людей.

Отпустите синицу на верную смерть,
пусть ее приласкает свобода

Счет времени он потерял давным-давно. Врос в палубу, вмерз в штурвал, проглядел все глаза в бушующую прямо по курсу тьму. Шторм  трепал леди «Амротлондэ» с яростью бешеного медведя. Волны ходили через палубу, и не было конца несущейся навстречу кораблю неистовой ночи. Соленый дождь сек, словно плетьми, ветер резал ножами сквозь плащи и одежду. Гнев Великого Моря был ужасен, но они держались. От Боромира и Брего, что заунывно выкрикивал ругательства и команды, колотя в рынду, до матросов в трюме, где уже воды чуть ни не по пояс было небось – Боромир чувствовал по изменившемуся ходу судна. Хотя что можно было здесь чувствовать, в этой бешеной свистопляске соленой воды, волн и ветра?.. – но вмерзший в штурвал принц ощутил нечто вроде того, что прежде чувствовал на черной палубе корабля харадримов. Когда каждый поворот руля, любое движение исстрадавшейся «Амротлондэ» становится сродни удару клинка, нацеленного на одно – убивать. Только здесь каждый поворот судна, все его скачки с вала на вал имеют прямо противоположную суть – сохранять жизнь. Жизни. Каждого на этой корабле. Главное – Боромир знает это, осознает, и будто бы светлая молния пронзает его сознание, вслед за громовой вспышкой в расколовшихся небесах – главное, знать, чем завершится каждый твой удар. Каждое движение руля – они выживут. Выживут. И снова, - он налегает на руль, и замёрзшее, закостеневшее его тело отзывается болью, но он стискивает зубы, рыча содранным горлом зло и победно – ведь они…
Внезапно «Амротлондэ» громко стонет, будто раненое животное, и резко качается, заваливаясь на левый борт. За мгновение до этого Боромир чувствует, понимает, что произошло, и обреченно прикрывает глаза. Предвечные силы…
- Штуртрос, господин!..
- Знаю, - неслышно для самого себя выдыхает капитан, пытаясь справиться с рыскающей леди хотя бы с помощью одного штуртроса. В трюме – он знает – уже живая цепь из мозолистых рук; трос спешно заменяют, но он понимает, что сейчас это почти невозможно. Взгляд ищет закрепленные вдоль бортов шлюпки. До Тол Фаласа они доберутся, во что бы то ни стало… - и он натыкается на белое пятно, которое, будто все та же поавшая в шторм чайка, клочком белого пера бежит на нос корабля. Что она делает?! – глаза заливает соленой водой, белое пятно теряется, а затем Боромира по свежей ране – повреждению штуртроса – ударяет будто раскаленным кинжалом – он не видит белого пятна, и понимает, что глупую пташку смыло за борт. Была – и нет.
Была – и нет, - правда ударяет под дых, сквозь отупелую усталость, отчаяние и неверие. Отчаянное неверие, - время растягивается, сливается в плотную бесконечную борьбу с почти неуправляемым кораблем; Боромир выпрямляется, бесполезно стискивает штурвал онемевшими руками, и вдруг понимает, что «Амротлондэ» больше не кренится. Что она вновь слушается ура – штуртрос сцепили, заменили, слышно по скрипу. Слышен скрип штуртросов.
Видны лица.
Тьма рассеивается.
Море ласково лижет скрипучие борта когга, будто нашкодивший пес – руки хозяина. Боромир смаргивает соленую воду с ресниц – напоследок его все-таки обдало волной, и понимает, что они идут по спокойному морю, что ветер унялся, а дождь растворился в дымке предрассветного тумана. Серые после бессонной ночи лица – все до единого – обращены на нос корабля, где стоит она. Девушка из чужого мира, туман за спиной которой становится цвета розового жемчуга.
В начале лета рассвет самый ранний.
Йорлас помогает ей сойти на палубу, и Боромир отрешенно смотрит на то, как рука его офицера обнимает Нарциссу за талию, с которой соскальзывает отвязавшийся конец фала. Зрение удивительно обостряется – он видит, как Йорлас опускается перед Циссой на одно колено, и склоняет голову, приложив руку к груди.
На корабле тихо-тихо, настолько, что слышно дыхание матросов на вантах над головой Боромира. Потрясенное молчание, гробовая тишина, которая вдруг нарушается одинаковым шумом – все, кто на ногах, кто на палубе – следуют примеру Йорласа, преклоняя колено. Остальные – склоняют головы. А она идет, оглядываясь почти испуганно, идет плавно, ухитряясь ни за что не запнуться, хоть под ногами – путаница концов и просто скользкая палуба. Нарцисса идет к Боромиру – встречает его взгляд, распахивает глаза, и он – единственный, кто смотрит на нее прямо, и не отводит взгляда.
«Вот какая ты», - он и думать не предполагал, что ее силы способны на нечто подобное. Да, она творила волшебство, но все прежнее могли сотворить своими руками и обычные люди. Не так быстро, не так хорошо – не столь успешно, но все-таки могли.
А теперь она зачаровала погоду и утихомирила море.
Будто одна из Создавших нас, - невероятная в своей крамоле и невозможности мысль пронзает, словно молния. «Кто ты, Нарцисса из рода Блэк? Кто ты, школьница своего мира?» - и в голове Боромира звучит ее наивный вопрос отчаянно обеспокоенного ребенка:
«Ты не боишься меня?»
- Слава! – хрипло восклицает он, понимая – эту партию надо доиграть до конца. – Слава Нарциссе, Благословленной Морем! – и хвалу ей подхватывает корабль, словно очнувшийся ото сна. Вновь слышны крики на адунаике – «Avalê!» Летят вверх мокрые матросские колпаки, скрипят снасти, будто «Амротлондэ» также приветствует свою спасительницу. Боромир на деревянных ногах спускается к Нарциссе, что стоит, окруженная ликующей толпой, и отвешивает ей глубокий церемонный поклон.
- Воистину, великая удача озарила наш путь в эти дни. Я, Боромир, сын Дэнетора, наследный принц Гондора и Минас-Тирита, воздаю хвалу тебе, Нарцисса из рода Блэков, Благословленная Морем, - и он смотрит на нее уже не как любовник, готовый и слезы ее осушить, и согреть саму, и развеселить так, чтобы смеялась от счастья, но как рожденный властвовать – на такую же. Равный – на равную.
Он окидывает тем же взглядом матросов – и те мигом сдают назад, схлынув по своим делам. Рядом остаются только Брего и Йорлас. Первый – ухмыляясь, по обыкновению, второй – странно застыв, и не глядя на Нарциссу.
- Миледи, - низко звучит голос Боромира, - дозволь проводить тебя, - некогда нарядная «Амротлондэ» сейчас кажется ему убогой и неказистой, будто захудалая рыбацкая лодчонка, а собственная каюта – каюта Лорда Имрахиля, со свежесколоченной кроватью – местом, достойным разве что нищенки.
Он-то, Боромир, думал, что спас потерявшуюся девчонку, юную и беспомощную – чего отказываться, слабость к «дамам в беде» у него определилась давно. Ну, владеет она чем-то необычным, какими-то силами – и что с того? А вот теперь…
«Кто ты, Цисса?» - почему-то отчаянно жаль становится ее смеха, тонких рук  на своих плечах, и горячечных поцелуев. Его выдумка – удачная, как казалось вначале – обрела вполне осязаемое воплощение.
А воплощенных богинь не заваливают на кровать, не овладевают ими в спешке и жадно, под горячие стоны, как сейчас хочется – ох, бешено хочется. Их не любят.
Им поклоняются, - Боромир учтиво наклоняет голову, и открывает дверь каюты с тем, чтобы уйти.

Отредактировано Boromir (2017-08-12 16:20:22)

Была у милой коса
честью, безгрешностью,
стали у милой глаза
блудные с нежностью.

Дверь с негромким скрипом вталкивается в косяк, прижатая тонкой белой рукой, на которой – Боромир отмечает мимолетно, машинально – краснеет несколько ссадин. «Когда пробиралась на нос, наверное, о фалы задела», - мысль исчезает, спугнутая жарким шепотом, горячими губами на шее. Что проще, кажется, обнять Циссу сейчас? – но руки неподвижны. Хмурая досада, поселившаяся в душе с того мгновение, как утихомирилось море, поселилась внутри, и не отпускает.
«Даже если ты…»
«… меня боишься».
Боромир медленно вскидывает голову, сжимает зубы. Ее слова – будто щелчок хлыста для боевого коня.
Не смеет никто говорить Боромиру, сыну Наместника Гондора, будто он чего-то боится. Даже если речь о неведомой силе, способной унять грозу и развеять бурю. И тем более, если речь идет о женщине, - озлившись вмиг на и на себя, поколебавшегося, и Нарциссу, что оказалась не такой, как он считал, Боромир резко дергает ее к себе, за талию, и сминает ее губы своими так, что зубы сталкиваются на мгновение. Лязгает, ударяя металлом, засов на двери; Боромир вжимает Циссу спиной в пиллерс. Какая, к чертям морским, кровать? – рука задирает ее вымокшую насквозь юбку, вскидывает холодное бедро. Она дышит часто и жарко, он – хрипло и глубоко. «Богиням поклоняются», - горько мелькают в голове недавние мысли, и вспыхивают, исчезая, будто бумажные клочки, угодившие в огонь. Он овладевает ей почти силой.
«Но покоряют и богинь», - собственной дерзостью кружит голову. Чем он рискует сейчас, словно портовую девку на кровать заваливая ту, что способна укрощать грозу? Чем расплатится за безумие, в которое проваливается, будто в омут, а в голове бьются ее стоны, по плечам скользят ее руки – и  ярость его становится другой. Нарцисса, Цисса – вот воплощенный омут, ласковая, как море, принимающая в себя любую силу, гасящая ее, как только что укрощала море. Только вот он не отступится. Ни от ее силы, ни от нее самой. Не той породы, - он почти смеется в ее губы, когда все возвращается на круги своя, словно и иную грозу развеяло какой-то загадочной силой, словно и иные свинцовые тучи – незримые, ушли за край горизонта, и больше не вернутся.

А позже Боромир спал. За все часы напряжения, за все свои не до конца зажившие раны, за бессонную ночь на палубе в шторм, за всю свою усталость, которая свалила все-таки и его, на редкость выносливого. Спокойно и крепко, не видя никаких снов. И пробудился, лишь когда с палубы, пробившись сквозь толстые доски, донесся крик, который любой моряк услышит не ухом, но сердцем:
- Земля!..

Отредактировано Boromir (2017-08-13 07:08:30)

- М-м? – Боромир хмурится, не совсем понимая спросонья скороговорку Нарциссы. Не замечая, сжимает ее плечо, привлекая к себе ближе, и смотрит на ее поблескивающие губы, целует их – коротко, не задумываясь. Затем снова закрывает глаза, постепенно возвращаясь в настоящее. Слова обретают смысл, пусть и с запозданием, - он улыбается, откидывается назад, и с удовольствием расправляет затекшие плечи, сцепив руки в замок над головой.
- Буду, - не открывая глаз, просто говорит он Нарциссе. – Отныне – это твое прозвание в землях моего народа, и всех окрестных. Тебе придется привыкнуть, Нарцисса, - ее плечо под пальцами – восхитительно округлое и гладкое, будто лепесток цветка. «Лилии», - и такое же белое. Оно выскальзывает из-под руки, и Боромир серьезно смотрит на девушку, уже севшую на постели.
- Расскажи мне, что ты сделала, - отдых стер былые тревоги, но не избавил от необходимости узнать, что же произошло на самом деле. – Я помню, ты сказала, что, дескать, сил у тебя не осталось. А затем… - он садится вслед за ней, уже соскользнувшей с кровати. Над головой – гул топота босых пяток, знакомое, горячащее кровь оживление, и залёживаться ему, капитану, не пристало, - одевается он быстро, но прежняя одежда, валяющаяся у кровати – жесткая и пропитана солью. На самое первое время сойдет, но перед сходом на берег придется сменить, - натянув сапоги, Боромир подходит к Нарциссе со спины, и легонько касается ее макушки губами, взяв за плечи.
- Ты снова спасла меня и моих людей, пташка. Так что не вели мне «не благодарить тебя», - звучит почти как «не вели мне, что делать», но мягко. – Будь готова. Скоро почувствуешь под ногами землю, - он покидает каюту, понимая, что готов сейчас сожрать кита. С потрохами.

- Как долго мы пробудем на Тол Фаласе, милорд? – Боромир повернул голову к подошедшему сбоку Йорласу. Лицо офицера – по-прежнему непроницаемо, но принцу вспомнилось, как странно тот косился – или наоборот, не смотрел – на Нарциссу. Тоже, что ли, глянулась ему? – «нет уж, дружище. Это – мое», - допив остатки грога, принесенного матросом, Боромир снова налег на штурвал, глядя уже на в сторону бушприта. «Амротлондэ», потрепанная жестоким штормом, вновь шла вполсилы. Треснувшую грот-мачту с основным парусом опасно было напрягать, пускай и латок на ней было наставлено столько, что прежнего дерева уже и видно не было. Корпус также потрепало, а в трюме открылись течи. Уже залатанные, конечно, пока Боромир спал, - он ощутил легкий укол совести за то, что отсыпался, пока другие работали. Подумаешь, немного беспокойная ночка выдалась, - усмехнулся.
- Столько, сколько потребуется времени на починку, - отозвался он, пожав плечами, и ощутил, как напрягся Йорлас.
- Но…
- Ее силы не бесконечны, - прекрасно понимая, что речь идет о той, которую сам называл Благословленной Морем, Боромир резко пресек все возражения. – И взывать к ним мы смеем лишь в самый черный для нас час. Починить «Амротлондэ» возможно и без чудес, разве нет? – Йорлас мрачно кивнул, но не ушел, словно собираясь что-то сказать.
- Говори, - передав пустой стакан пробегавшему мимо матросу, приказал Боромир, ощущая неприятный холодок в груди. – Ну? – женщина на корабле – точно к беде, - ноздри гневно шевельнулись.
- Она явилась из моря? – Боромир нахмурился. Историю о том, как они с Брего встретили Нарциссу в городе, не знал на корабле, похоже, только глухой. – Милорд, помнишь ли ты… - договорить он не успел. Закричал впередсмотрящий, и ветер засвистел у высоких серых скал, к которым неспешно шла «Амротлондэ». Омытые морем, выбеленные солнцем, светло-серые скалы Тол Фаласа – и узкая щель входа в гавань. Могучий естественный оборонительный оплот для небольшого форта на берегу острова. Море у скал ярилось поистине бешено, и нужна была твердая рука, и верный глаз, дабы провести судно по узкому проходу.
- Брего! – крикнул Боромир, и рохиррим сменил его у штурвала.
- Поднять флаг! – по флагштоку, сменяя синее с золотым и белым знамя Дол Амрота, вознесся белый флаг с серебряным Древом и семью звездами – флаг Наместников Гондора. Глядя на трепещущее в потоках ветра полотнище, Боромир ощутил, как сердце сжимается гордо и почти больно – такой сильной была его тоска по родине. Но вот же она, перед ним, - он смотрел, как узкая полоса прохода расширяется, синевой неба, белизной песка и зеленью холмов – вот он, остров Тол Фалас, осколок древнего Нуменора.
Самые южные земли Гондора.
- Добро пожаловать в Южное Королевство, миледи, - Боромир повернулся к неслышно подошедшей Нарциссе, и лицо его светилось. – Добро пожаловать в Гондор, - синие воды бухты были глубоки и спокойны, и «Амротлондэ» приблизилась к белокаменному причалу плавно, будто лебедь по глади пруда.

Отредактировано Boromir (2017-08-13 14:21:58)

- Он… - Боромир проводил спину Йорласа взглядом, затем добавил вполголоса, - я поведаю тебе позже, леди, - да, им обоим будет о чем поговорить, и что рассказать. Он хочет узнать больше о ее силе, и о ее мире, а также жаждет рассказать о своем. Что земля, на которую они готовятся сойти – в буквальном смысле, осколок древнего мира, часть Нуменора, ушедшего под воду. Что впереди у них – еще много удивительных земель и странствий, пока они не доберутся до Минас-Тирита, который сам по себе – одно из величайших чудес Срединных Земель. Нарцисса должна узнать и полюбить их, как он сам, - Боромир бросает быстрый взгляд на ее оживленное лицо, и смотрит вслед за ее глазами на причал, где сверкают доспехи стражей форта, который зовется так же, как и остров – Тол Фалас.
- Идем со мной, миледи, - из юнги, все-таки, никудышный слуга. А Боромир еще не забыл не самую любимую науку дворцового этикета – впрочем, он и учился-то ей лишь ради восхищенных взглядов придворных дам и их дочек.
Они снова в каюте, где Боромир набрасывает на плечи Нарциссы темный, почти черный плащ из тяжелого льна, серебрящийся изображением Древа. В Гондоре носят цвета Королей, хотя о самих Королях уже столетия – ни слуху, ни духу. И Боромиру порой кажется, что там будет всегда. И это правильно. Гондору не нужен Король, когда у него есть Наместник, - на нем черные с серебром одеяния, меч – на бедре. Мало что осталось в Боромире от морского бродяги, каким его впервые увидела Нарцисса – только загорелое лицо да выцветшие волосы.
- На Тол Фаласе есть гарнизон, в котором мы и разместимся. Там будет гораздо удобней, чем здесь, - он обводит рукой каютку, и понимает, что покидать ее почти жаль. Много жаркого и по-настоящему живого случилось здесь с ними, а вот в доме коменданта Тол Фаласа они будут разлучены этикетом… впрочем, надолго ли? – Боромир улыбается своим мыслям, и ведет Нарциссу наверх, в гул и оживление швартующегося корабля. На причале уже выстроился почетный караул, и за блестящими полосами латных доспехов темнеет толпа. Нечасто случается такое, что корабли под белым флагом причаливают здесь с юга; Боромир – в окружении своих офицеров – Брего, ухмыляясь по-прежнему, по-прежнему же стоит на руле. Принц коротко смотрит на невозмутимого Йорласа, и снимает с пояса охотничий рог. Приветственный сигнал звучит чисто и гулко, раскатившись в высоких скалах, отразившись от серых стен форта – и ему отвечают с них трубы.
Они сходят на берег, и Боромир, опытный моряк, крепко держит Нарциссу за руку, помогает, дает опереться – у девицы сейчас явно из-под ног земля уходит, после качки. На нее обращены все взгляды, что немудрено – кто такая, откуда, отчего так дивно хороша? – ну, это, пожалуй, уже его собственные мысли.
- Господин мой, - Боромир выпускает руку Нарциссы, и поднимает с белого камня преклонившего колено человека. Тот немолод годами, но крепок; острый и проницательный взор напоминает принцу взгляд отца. Хаталдир, бессменный Страж Тол Фаласа долгие годы, дольше, чем сам Боромир живет на этом свете.
- Мир тебе, Хаталдир, друг мой, - он заключает коменданта в объятья, и радостно смеется. Приятно, все-таки, под ногами чувствовать твердую землю. – Мы отбыли из Дол Амрота всего пару дней назад, но поистине, мне есть что рассказать тебе об этом времени, - Хаталдир тоже смеется. – Позволь мне представить тебе высокородную Нарциссу из рода Блэков, что прозвана Благословленной Морем, - Боромир подводит Циссу к Хаталдиру, и тот отвешивает ей низкий поклон, а затем, выпрямившись, делает знак стражам форта. Высоких гостей приветствуют громогласным хором, сверкают в салюте щиты и мечи, и Боромир ощущает себя почти дома.

Этикет действительно разлучил его с Нарциссой, да и не только он – бесконечные дела навалились, заняв почти полный день. Супруга Хаталдира, добрая леди Мириэль, взяла девушку под свою опеку, и что-то Боромиру подсказывало – не только под опеку. Скоро к пташке будет и не подобраться… а, впрочем, все пустое, - солнце уже клонилось к вечеру. Из широкого окна покоев, где его разметили, было видно внутреннюю гавань Форта, где на приколе стояла уже «Амротлондэ». Редкий стук молотков доносился оттуда – и верно, уже ведь вечер. Зато вот днем работа кипела. Зимой, по пути в Дол Амрот, корабль принца на Тол Фалас не заходил, так что вестей и новостей за более, чем полгода, у Хаталдира накопилось изрядно. Пришлось провести весь день не только в распоряжениях о корабле, но и в совещаниях с комендантом. Форту приходилось непросто, а ответ был прост, как всегда – пираты. Гарнизона в форте было достаточно, да и поселения близ него находились в безопасности, но северо-восточную оконечность острова то и дело приходилось отбивать.
Придется ему и этим заняться, - солнце медленно ползло вниз, навстречу морю. Вечерняя жара стояла почти жестокая. Боромир ненавидел нарядные тряпки, в которых пришлось париться почти весь день, но делать нечего – положение обязывает. Нынче вечером еще объявлен и торжественный пир в честь прибывших гостей, но последнее, чего бы ему сейчас хотелось – это пира. В памяти вставал образ Нарциссы, с прохладными руками, которых так не хватало ему сейчас, в этом раскаленным летним солнцем доме. Ее смеха, негромкого голоса, и гибкого тела на простынях.

Отредактировано Boromir (2017-08-13 23:05:41)

Сбоку послышался скорбный вздох – Боромир покосился на Брего. Рохиррим мрачно смотрел в красноватое дно хрустального кубка, который вертел в отмытых до скрипа, но все-таки во въевшейся смоле пальцах. Затем меланхолично подставил кубок виночерпию, затем просто забрал у него кувшин. Тянуться к обладую с тем, чтобы дать ему пинка под столом, не хотелось. К тому же, двор Хаталдира отличался благосклонностью нравов, что не могло не радовать Боромира. Посмел бы так Брего вести себя при дворе Имрахиля? – да его и во дворец пускали-то лишь через раз. Брего не жаловался – как известно, он жаловался только на нелюбезность дол амротских шлюх. И Боромир не сомневался, что уже назавтра услышит немало жалоб и о местных дамочках. С Брего станется найти худшее место для швартовки, - впрочем, местные дамы иного сосоловия, то бишь – сословия Боромира, были весьма недурны собой. Сидели рядом две дочери Хаталдира – одинаково светлокожие и темнокосые, стройные, и с глазами, опущенными долу. Обе – на выданье, - он усмехнулся, чувствуя на себе пугающе заботливый взгляд леди Мириэль. А затем под высоким вышитым воротником будто кто-то пальчиком повел, прохладным и шаловливым, - Боромир встретился глазами с Нарциссой. Улыбка сама поползла по лицу – пташка смотрела на него светло и радостно, мерцая глазами цвета моря. Разрумянилась, похорошела, губы заалели, - вино и принцу в голову ударяло. А их разделял стол. Проклятый стол, уставленный отменными вкусностями, только не этих вкусностей сейчас хотелось Боромиру.
- Если один рохирримский остолоп приблизится к сиятельной леди «Амротлондэ» хотя бы на расстояние полета стрелы, ты его прогони, пожалуйста, милорд, пинком своего всесиятельного сапога, - пролязгало сбоку. Брего, с физиономией печального коня, угрюмо цедил вино прямо через край кувшина.
- Опасаешься, она не признает рохирримского остолопа по запаху? – сколько щелока и песка ушло на то, чтобы отскрести штурмана, невозможно себе представить.
- Угу, - кивнул тот горлышку кувшина. – Отвернется от него, взмахнет парусами, и уйдет в закат. Или найдет себе какого-нибудь другого рохирримского остолопа…
- В чем я сомневаюсь, - заметил Боромир. – Другого такого болвана не сыскать.
- Да и ему где ж еще встретить такую леди, как наша сиятельная «Амротлондэ», да и господина такого же безглазого и безнюхого где повстречать? Упорхнет, говорю, голубка наша к кому-нибудь еще, - бормотание Брего тонуло в звуках музыки. Боромир и не заметил, как дело перешло к танцам, и невольно стиснул зубы, улыбаясь обеим дочерям Хаталдира, что направлялись к нему, чуть наклонив одинаковые головки, увенчанные коронами черных кос. Белокожие, в темно-зеленом, они были действительно хороши собой, но взгляд принца искал другую – с легким крылом волос почти белых, как лунный свет.
И он заметил ее – весело кружащуюся  в толпе других танцующих, под руку с его офицером. По Нарциссе было и не сказать, что она иная, что из иного мира, что не знает ни обычаев, ни традиций – она двигалась легко, как текучая вода, и все фигуры танца выделывала, может, не слишком умело, но с невероятной грацией. Такой, что Боромир даже застыл на мгновение, не видя застывших перед ним дочерей Хаталдира. Он видел лишь искрящуюся улыбку Нарциссы, и литой профиль Йорласа.
- Миледи, - он заставил себя улыбнуться обеим девицам. Подал руку одной из них, безразлично – все едино, они ведь одинаковые. Хотя и очень хорошенькие, - девица подняла на него темно-зеленые глаза, оттененные платьем – будто два изумруда, и улыбнулась. И на ее щеках заиграли ямочки, а музыканты – заиграли снова.
- Ну, точно безглазый и безнюхий, жеребчик племенной, - донеслось до Боромира бормотание Брего, или показалось? – стало уже не до того. Танцевала дочь Хаталдира прекрасно.

У высокородного господина сейчас хлопот полон рот, ишь ты – ему не бальную книжечку надо заводить, а писаря за собой таскать, с пергаментными свитками. Ишь ты, отбоя нет ему от местных дам – ну а еще бы иначе-то было, они ж тут такое-то лордство раз в год и видят, куда тут наряды-то выгуливать, - Брего, с сожалением простившись с опустевшим кувшином, скользил вдоль стены, в тени, осматривая пиршественный зал. Лордство-то понять можно, у него положение обязывает – уделять внимание хозяевам и гостям, а кто за птичкой-то его следить будет? Брего не дурак, Брего не безнюхий и не безглазый, он видит, как Йорлас-то на голубку милордову поглядывает. Не как тот кот, а как…
Рохиррим призадумался, видя знакомую спину. Широченную, могученную. Йорлас Брего недолюбливал, это и новорожденному жеребенку понятно было, ну да Брего не жаловался. Ему на такое плевать, главное ведь что? – верно, главное, чтобы шлюхи носов не воротили. Так что он проскользнул между стеной и Йорласом, остановился, чуть скособочась, плечо подняв, и ехидно проскрипел:
- Доброе веселье, почтеннейший, а? – тот его смерил взглядом, исполненным благородной печали. Брего осклабился.
- Не видал ли ты любезную леди Нарциссу, доблестный Йорлас? – как рохиррим и задумывал, Йорлас мигом взбеленился, стоило назвать голубку «любезной». Лицо так и окаменело, глаза молнии метнули – ну, милорд тоже так умеет, так что Брего не привыкать.
- Какое твое дело, штурман? – а вот чины-то да, чины Йорлас верно помнит. И, пускай они на суше, но Брего по званию его старше, а оттого и задавать вопросы может, какие пожелает. Даром, что сам Брего – родом из степного захолустья, а Йорлас вроде как тоже какой-то там милорд.
- Да любовался я, как она танцует с тобой, хотел спросить ее, не окажет ли честь, еще разок сплясав? – Йорлас сделал движение, будто собирался сгрести рохиррима за грудки, но тот змеящейся тенью отступил назад.
- Учти, милорд Йорлас, пташка под присмотром. Господин наш не любит, когда к его добыче другие руки тянут, даже если они его товарищи, и ты знаешь это, знаешь, не хуже Брего, да? Остерегись…
- Твой язык столь же длинен и грязен, как и твои патлы, - с непередаваемой брезгливостью процедил сквозь зубы Йорлас. – Пойди проспись, коневод, - резко развернулся, взмахнул плащом, и смешался с толпой. Добро, добро, - Брего высмотрел там же милорда, чье лицо выражало застывшую скуку, помноженную на любезность. Брего ему даже чуток посочувствовал, а за себя – порадовался, что он такой вот, коневод-моряк. И снова в тень отошел, к стене, предварительно сцапав со стола еще кувшинчик местного превосходного вина.

- Б-будь я проклят, - голова ходуном ходила, а ноги подкашивались сильнее, чем во время недавнего шторма. Отвязаться от желающих потанцевать, поговорить, высказать свое почтение и посоветоваться о чем-то необычайно важном, было делом почти немыслимым. У Боромира уже и мыслишки мелькали, как бы так ненароком устроить суматоху пошумнее, чтобы всех отвлечь, а самому сбежать – но каждый раз он вспоминал, что его верный соратник по подобным шалостям остался в Минас-Тирите.
Да и здешний «двор» не шел в сравнение с двором что Наместника, что Имрахиля. Впрочем, Боромир был далек от того, чтобы сравнивать – ему до сукна и шитья дела нет, как и до чужих манер. И, чем грубее и заскорузлей были руки, что почтительно касались его ладони с фамильным перстнем, тем сердечней и учтивей было обхождение принца. Люди же приходили от этого кто в восторг, кто в благоговение, и Боромир тщетно высматривал в толпе серебристые волосы. От толпы его спас Хаталдир, отвлекший одного из своих офицеров – здоровенного, все вычерчивающего в воздухе перед принцем схемы укреплений северо-восточных рубежей острова. Боромир нырнул в толпу, как в душный омут, и вынырнул из нее – уже близ какого-то балкона; выбрался к нему, как из подземелья – на движение воздуха. Спустился по лестнице – невысоко было, на этаж ниже, чтобы не попасться кому-нибудь на глаза, и там увидел ее.
Волосы серебрились в лунном свете, темное платье оттеняло белую кожу так, что та мерцала, словно жемчуг. Устало улыбаясь, Боромир остановился внизу лестничного пролета, и негромко позвал ее:
- Пташка, - а потом шагнул к ней, заключая в объятья – ненадолго, ибо распаренный, разгоряченный был настолько, что из собственной кожи хотелось выскочить.
- Лучше б я еще раз нападение харадримов пережил, - искренне сказал Боромир. – С ними, по крайней мере, понимаешь, что надо делать, - он взял Нарциссу за руку, и подвел к краю балкона. Сверху падал свет празднества, а над темнеющим горизонтом по небу постепенно взбирался узкий серпик месяца. Луна стала еще меньше, и дорожка на глади залива была совсем тонкой, и тянулась до темного силуэта у одиночного причала. До «Амротлондэ».
- Хочешь, пойдем туда? – Боромир кивнул в сторону корабля. – Клянусь честью, я согласен на все, лишь бы оказаться подальше от этого, - наверху музыканты мучили арфы и флейты. – Сюда, - он потянул девушку в темноту, в ведущий вниз коридор. Ступеньки под ногами были крутыми, ставить ноги приходилось осторожно, но вскоре лестницы вывела их на боковую террасу дома коменданта. Прячась за раскидистыми зарослями сада от стражей, что с тоской поглядывали на освещенный праздничными огнями дом, Боромир с Нарциссой проскользнули до калитки  в стене – принц ее заприметил, еще когда стояли на балконе. По пути он сорвал уже с себя осточертевший камзол, бросив его где-то на садовую скамейку, равно как и плащ, и теперь с наслаждением дышал соленым бризом, по которому – за полдня-то! – успел смертельно соскучиться. Куда-то под дерево полетели и сапоги, - Боромир посмотрел на Нарциссу, которая явно не знала, что делать с платьем, и привлек ее к себе за талию.
- Снимай, - шепнул ей на ухо, пока пальцы скользили по шнуровке на талии. Под эту нарядную сбрую, он-то знал, на пташку явно надели и тонкое платье. Самый подходящий наряд для ночной прогулки по пляжу, что неярко светился впереди, у высокой кромки черных скал.

Отредактировано Boromir (2017-08-14 13:21:29)

Тонкий лен нижнего платья почти ничего не скрывал, и у Боромира из головы махом вылетело все, кроме этого гибкого тела. Смеясь, он шагнул за Нарциссой, почти схватив ее, удержав за запястье – но та ускользнула из рук, будто клочок тумана. Он приостановился, тряхнув головой – наваждение чуть ушло, возбуждение – не совсем; но смеялся, когда она бежала по искрящемуся песку, когда оборачивалась, придерживая струящиеся на ветру, будто лунный свет, волосы,
- Зачем мне ночь? – соленый бриз наполнял грудь, мягко хлестал по щекам; ноги увязали в еще нагретом песке, а от скал веяло теплом – ласковым, будто дыхание.
- Когда у меня есть ты, - и всякие комплименты, и учтивые слова-сравнения из старинных книг и трактатов, воспевающие женскую красоту оказались не нужны. Боромир поймал Нарциссу за тонкое запястье, потянул к себе, почти фигурой танца – но только почти. Море шипело под босыми ногами, заплеталось вокруг щиколоток, набегая, когда они замерли на полосе прибоя, не заботясь, что их кто-то увидит. У губ Нарциссы был легкий привкус вина, но не тем она пьянила Боромира.
- Принца достойна лишь Благословленная Морем, - и целовать ему хочется только ее. И танцевать – хотя нет, пошли они к черту куда-нибудь, эти танцы. Он, наконец-то, свободен – они оба свободны, вольны теперь делать, что вздумается. Он не скован командой, она – этикетом, и есть только полоса прибоя, теплый песок, и бесконечная темная ночь, словно нарочно укрывающая их от чужих глаз. Даже ее, Нарциссу, словно из лунного света сотканную, - морское дно под ногами соскальзывало, уходило дальше, и вот они в воде уже чуть ли не по колено. Поцелуи становятся солеными, а одежда – мокрой и мешающей, ибо платье Циссы теперь только открывает, но не скрывает.
«Моя», - с болезненной, жесткой почти нежностью думается Боромиру, и из головы вылетает все – что она чужая, что она должна покинуть его – ха, разве она сделает это? Ведь ей так хорошо с ним. Тело не станет лгать – она не притворяется, когда так вот прижимается, льнет, и между ними разгорается пожар. «Моя чужая невеста», - эта мысль все еще сладко колет своей запретностью, и лихим, кружащим голову осознанием того, что какой-то там жених Циссы уже потерял ее. Она теперь – его, Боромира, и тело ее навсегда отмечено им.
А над их головами – только низкое темное небо с узким серпом месяца, россыпью звезд, чужих и знакомых. Боромир безошибочно знает их все, а Цисса? Есть ли там знакомые ей созвездия? – какая, к морским чертям, разница, когда она так целуется? – он отстраняется от нее на мгновение, смеясь беспричинной радостью – вернее, радостью такой, которая не требует объяснений. Ночь укрывает их, море шепчет на древнем языке, а ветер треплет влажные волосы. Боромир останавливается, останавливает себя почти усилием, и сжимает бедра Нарциссы сквозь влажную ткань. Проклятье… остановиться сложнее, чем управлять кораблем в бурю, и не в штуртросах дело.
«К кораблю», - напоминает что-то в голове, но до него – еще идти и идти, а Цисса – вот она, здесь, жаркая и гибкая,   и отпустить ее невозможно. Почти, - он отступает назад, и дно почти уходит из-под ног. Гребок – и он держится на воде, затем разворачивается к Циссе спиной.
- Поплыли, - и легко забрасывает ее руки себе на плечи. Прибой не сильный, их не снесет, да и пловец Боромир опытный. – Не бойся, - «ничего не бойся, пока я с тобой». А он-то уж точно будет с ней, ведь так решил.
А она легкая, будто перышко, и теплое море держит их обоих на своей спине так же легко, как Боромир – Циссу, на своей. Море – Великое и древнее, но такое же юное, как и они.