Kyoraku Shunsui & Ise Nanao
Может быть, если бы ты сказал мне раньше, это не привело бы ко всем этим последствиям. Но раз ты хочешь пить, не хочешь говорить - делай по-своему, а я сама найду ответы.
Отредактировано Ise Nanao (2018-10-05 22:14:08)
//PETER PARKER
И конечно же, это будет непросто.
Питер понимает это даже до того, как мистер Старк — никак не получается разделить образ этого человека от него самого — говорит это. Иначе ведь тот справился бы сам. Вопрос, почему Железный Человек, не позвал на помощь других так и не звучит. Паркер с удивлением оглядывается, рассматривая оживающую по хлопку голограммы лабораторию. Впрочем, странно было бы предполагать, что Тони Старк, сделав свою собственную цифровую копию, не предусмотрит возможности дать ей управление своей же лабораторией.
И все же это даже пугало отчасти.
И странным образом словно давало надежду. Читать
NIGHT AFTER NIGHT//
Некоторые люди панически реагируют даже на мягкие угрозы своей власти и силы. Квинн не хотел думать, что его попытка заставить этих двоих думать о задаче есть проявлением страха потерять монополию на внимание ситха. Квинну не нужны глупости и ошибки. Но собственные поражения он всегда принимал слишком близко к сердцу.
Капитан Квинн коротко смотрит на Навью — она продолжает улыбаться, это продолжает его раздражать, потому что он уже успел привыкнуть и полюбить эту улыбку, адресованную обычно в его сторону! — и говорит Пирсу:
— Ваши разведчики уже должны были быть высланы в эти точки интереса. Мне нужен полный отчет. А также данные про караваны доставки припасов генералов, в отчете сказано что вы смогли заметить генерала Фрелика а это уже большая удача для нашего задания на такой ранней стадии. Читать
uniROLE |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Kyoraku Shunsui & Ise Nanao
Может быть, если бы ты сказал мне раньше, это не привело бы ко всем этим последствиям. Но раз ты хочешь пить, не хочешь говорить - делай по-своему, а я сама найду ответы.
Отредактировано Ise Nanao (2018-10-05 22:14:08)
В голове действительно пусто. Нанао даже пыталась в какой-то момент подумать о том, что ей завтра в отряде надо сделать, но наткнулась лишь на глухую тишину. Ни одной здравой мысли, ничего. А потом она просто оставила все попытки и оставалась вот так, сидеть и смотреть на жаровню, да иногда на сверкающий своими алмазами меч. Такое оружие, красивое, оно не выглядит устрашающим или опасным – вот честно. Совсем нет. А она даже притронуться к нему не может.
Стало заметно уютнее в сухой-то одежде, но так непривычно быть в кимоно, куда привычнее форма, но едва ли здесь найдется шикахушо её размеров. К тому же, непривычная одежда это её самая маленькая проблема. Кьёраку-тайчо появился вскоре после того, как ушел, нараспев обращаясь к ней, как обычно, он порождает в её голове вопрос – да как ему удается? Неужели за прожитыми годами появляется способность спокойно реагировать на все происходящее? Вот ей бы так.
Игнорировать присутствие капитана невоспитанно, тем более, если он твой родственник, так что Нанао лишь посмотрела на него молча. Но почти сразу вернула свой взгляд к жаровне. Точно такие же должны были уже установить в бараках, как того велел через неё капитан ещё днем.
И что мне со всем этим делать?
Его слова не слишком-то помогают. Кьёраку хорошо понимает свой занпакто и ещё лучше понимает, как надо реагировать на её слова. Только вот Нанао всего этого не знает. В её душе нет никого, кто сетовал бы хоть на что-нибудь. Она не делит свою душу ни с кем. Только сейчас она с горькой, едва заметной ухмылкой застывшей в уголках рта подумала, что в отличие от многих шинигами находится в таком коконе одиночества. У неё нет любимого, нет родителей, бабушка и дедушка умерли давно, у неё нет близких друзей, с которыми можно было бы где-нибудь пообедать вместе, да что там, у неё и родственников как будто бы и не было. Но вот тебе – сидит рядом дядя и протягивает руку, чтобы коснуться её ладони, поддержать и успокоить.
Вот надо ему возиться со мной?
Ей бы уйти, посидеть в своей небольшой комнате в бараках, молча, в тишине, одной. Никого не тревожа и не беспокоя своей внезапной флегматичностью. Если бы при ней сейчас бы двое начали бы драку в отряде, едва ли Нанао стала бы привычно требовать объяснительные. Стала бы она вообще их раскидывать?
Тот ещё вопрос.
- То, что она занпакто не делает её мнение неправильным, разве нет? – спокойно и тихо спрашивает Нанао, только к концу своего вопроса переводя взгляд на сидящего рядом Кьёраку. Она замолчала, не зная, что ещё сказать. Демагогия на тему проклятья заранее провальная, не смотря на непробиваемые доказательства, которые ни в коем случае нельзя назвать совпадениями, Шунсуй все равно не поверит в это. Он не из тех, кто верит в то, что нельзя потрогать или увидеть. А Нанао убедилась в реальности подобного – её мама в это верила. Её мама потеряла мужа.
Что ещё надо?
А ничего, Исэ не осмелиться проверять лежит на ней проклятье или нет.
Никогда.
И даже сейчас в таком юном возрасте от этого становится только грустнее. Печальнее. Она снова смотрит на меч, что продолжает мерцать алмазами, он словно просит её хотя бы коснуться его. Что может сделаться от прикосновения? И Нанао и страшно и интересно, а в памяти то и дело возникает момент, когда мама отдала нечто человеку, с заколкой как у неё. Только сейчас лицо человека приобрело лицо Кьёраку, а нечто – стало мечом, завернутым в шелк.
- Она же умерла потому, что отдала вам его? – Нанао посмотрела на дядю
(интересно, а как это слово звучит вслух?),
- Мама. Её наказали за утерю реликвии, - не вопрос, а утверждение. Нанао действительно умная девочка, знает правила в подобных кланах, так что вывод совершенно обоснованный и верный.
- Катен Кьёкоцу-сан права, я боюсь его. Я презираю его, - стыдно за такие слова, - вы не верите в проклятья, но совпадений слишком много. Как можно взять в руки оружие, что виновно в смерти тех, кого я лишилась узнать? Простите меня, ка… Шунсуй-сан, за то, что я накричала, - Нанао самую малость оживилась, но её глаза так и оставались кукольными пустыми, - я не должна была, - пристально взглянув в глаза дяди, Исэ могла смутиться за то, что назвала его по имени, пусть и с приставкой, но столько лет звать капитана по званию, а тут вдруг. За один вечер не научишься, а зная четвертого офицера, можно с уверенностью сказать, что опробовать на слух «дядя» она решится, ой, как нескоро.
Снова опустив взгляд к жаровне, Нанао чуть поджала пальцы ног.
Она закрыла глаза, чтобы не видеть неодобрение со стороны Кьёраку и негромко произнесла собственные мысли:
- Если бы меня не было, было бы только лучше всем.
Духи занпакто далеко не всегда похожи на своих хозяев, и вовсе не обязаны с ними соглашаться, - усмешка в углу рта Кьёраку не тает, пока говорит Нанао-тян. Да, кое-кому, похоже, опыта здесь все же не хватает. И кое-то этого опыта не желает, усмешка застывает от ослепительно точной, точно в цель ударяющей догадки. Как прокололо боевой иглой. Надо же, сумела сама догадаться. Действительно – за утрату чего-то, подобного Шинкен Хаккьёкен наказание может быть только одним.
В такой же осенний теплый день, как нынче, Укитаке принес Кьёраку известие о казни Нацухико. И с того дня в сердце живет, ржавыми когтями вины вцепившись, жестокая боль, - сейчас они вонзаются глубже, да так, что становится трудно дышать.
Но в этой боли есть чудовищное облегчение. «Спасибо», - он чуть прижмуривается, под выдох, и делает сильную затяжку.
«Спасибо, что мне не пришлось говорить об этом самому», - перед внутренним взором – снова мрачный сад, снова тихое ощущение присутствия за перегородкой-сёдзи, и взволнованный взгляд Нацухико. Умоляющий. И он чувствовал тогда, как она напряжена, как готова повернуть голову влево – туда, где находилась ее маленькая дочь. Уже, оказывается, понимающая достаточно, и запомнившая о том… тоже достаточно.
«А не ты ли ее заставил это запомнить, дружочек?» - мысленно обращается он к мечу клана Исэ, накрытому шелком. Догадка как догадка – печальная и неторопливая, не нуждающаяся в доказательствах или опровержениях.
Если маленькой девочке было суждено запомнить свою мать, вручающую брату своего мужа реликвию своего клана, то с этим уже ничего не поделать.
Маленькая девочка выросла, но не настолько, чтобы вынести все это, - обращение «Сюнсуй-сан» трогает за душу, словно робкой мягкой лапкой. Ему приятно – от нее это услышать.
А ведь еще гадал про себя, станет ли Нанао-тян обращаться к нему иначе, чем «капитан».
Он не особо помнит, какой была племянница в детстве, он видел ее всего пару раз, пускающим пузыри младенцем. Когда приходил навещать уже тогда занемогшего Рю – тот сиял, как начищенная монета, несмотря на недуг, не спускал дочку с рук, тетешкая. А в глазах его читалось понимание. То самое, с которым братья переглянулись, узнав, что Нацухико все же родила ребенка.
«Девочка? – Девочка».
- Нанао-тян, - тонкие голубоватые веки опущены, между бровей замерла дрожащая складка. Сколько ей еще нужно сил, проклятье, сколько еще на все эти мучения ей понадобится запала? – она выгорает, Кьёраку чувствует это. От нее остается все меньше – маленькая строгая и уверенная в себе девочка сейчас сгорает, словно охваченный огнем скомканный лист бумаги.
От нее остается все меньше. А от ее бестолково бормочущего дядюшки совершенно никакого толку.
- Нанао-тян, твой отец не верил в проклятие. Посмотри на меня, - мягко, но настойчиво окликает он ее, и смотрит уже в глаза Нанао-тян, видя глаза Нацухико. – Твоя мама рассказала ему обо всем, но ему было все равно. Он хотел твоего появления на свет. Понимаешь? – медная чашечка постукивает об край жаровни, прогоревший табак высыпается на угли, где вспыхивает, оставляя за собой терпкий запах. Отчего-то он сильно напоминает те благовония, что нынче тлели в память от Нацухико, - Кьёраку откладывает трубку в сторону, гася в себе вдруг поднимающийся гнев.
«Накипело», - отстраненно улыбается Кьёраку внутрь себя, и сильно выдыхает. Гнев – не на племянницу, ни в коем разе. Он берет ее за холодные руки, – «несчастное ты дитя. Паршивый из меня родственник, братец Рюноске, признаю».
- Такое дело, Нанао-тян… видишь ли, без твоих родителей не было бы тебя, - Кьёраку слегка подмигивает ей. Откуда, и, главное, каким образом появляются дети, она совершенно точно знает.
- Твои родители, мой брат и его жена, захотели, дабы ты родилась, - он знает, что Нацухико очень боялась и сомневалась. Рю же настаивал – ему было все равно, он хотел детей. Он был готов поставить собственную жизнь против той, что только должна была появиться, и сделал это.
И вот чем это все закончилось – их юная дочь отчего-то считает, что появилась на свет напрасно. Что она вообще могла что-то решить в этом, - по небритой щеке пробегает короткая тень, ему делается почти весело.
Почти.
- Если кто и виновен в том, что твоей мамы… не стало, так это я, - иногда произнести самое болезненное и больное оказывается всего проще. И Кьёраку, с болью глядя на племянницу, легко улыбается. Светло и печально.
- Я не сумел отговорить ее с этим мечом. Она настаивала, она так боялась – а я поддался уговорам. Если бы не я, то она сейчас была бы с нами, - «какая еще т в о я вина, Нанао-тян?»
- Меч… этот Шинкен Хаккьёкен… он не отнимал жизни твоих родителей. Это сделали болезнь. И моя нерешительность, - угли в жаровне почти прогорели, и лампа, что стояла у входа, испуганно вздрагивает огнем на сквозняке.
Есть какой-то предел человеческих сил, все же, - плечи опускаются, Кьёраку склоняет голову, глядя на светло-сиреневый шелк, и тень его, широкоплечая, огромная, заставляет словно приугаснуть и без того меркнущий свет лампы.
Это Сюнсуй не подумал о том, что будет, когда обнаружится утрата священного меча. Не предостерег, не сумел убедить жену брата – и теперь ему уже гораздо сложнее посмотреть в глаза ее дочери.
Если кто и виноват в смерти Нацухико, так только он.
Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-10-13 16:11:32)
Идея простая, да запоздалая.
Что должен ощущать ребенок, который настолько заблуждался в своих родителях? Что если бы ей рассказали все сразу и не скрывали бы? Смогла бы она вырасти жрицей, достойной клана и своей матери? Смогла бы стать шинигами на голову своему дяде? Этого всего уже никто не узнает и остается только терпеть эту боль в груди, давящее чувство вины, которое испытывает она – та, чьи родители умерли.
Она настолько погружена в собственные раздумья, что не замечает, как испытывает облегчения Кьёраку. Все в её голове сложилось как давно выученное заклинание бакудо, надо было вспомнить начало, а остальное само пришло. И ей горько от этого, но прошлого не изменить. Маленькая глупая девочка из клана Исэ, которая внезапно не понимает, как ей быть дальше. Что ей со всем этим делать. Что ей делать с этим мечом без лезвия?
Жар от углей обжигает и без того разгоряченное, но немного бледное девичье личико, от этого жара веки становятся тяжелыми, а закрыть их кажется такой хорошей идеей. Вот бы не открывать их вовсе. Ещё утром она чувствовала себя так уверенно, потому что знала саму себя. Знала бабушку и дедушку, знала, что ей надо делать. А сейчас это все перевернулось с ног на голову и поменяло направление. Как ей быть-то теперь? Кто скажет?
Эта растерянность пугает.
Неуверенность в себе, осознание того, что совсем не знает этот мир и саму себя. Ох, как же это все вдруг могло обрушиться в один миг и всего-то из-за того, что кто-то много выпил. Конечно, Нанао ни в чем не винила капитана.
Абсолютно ни в чем.
Только после того, как Кьёраку заговорил, Нанао повернула голову немного и открыла глаза – поразительно, как сложно далось это – и нет, она не понимает! Какой толк желать ребенка, если в итоге умрешь раньше, чем тот запомнит родного отца? В чем смысл?
Запах тлеющего табака оказался приятным.
Исэ вновь вернула взгляд к капитану, продолжая обнимать себя за ноги, словно безвольная кукла – как посадили, так и сидит. И она мотнула головой: влево-вправо и снова влево, мол, нет, не понимаю. И тем неожиданнее оказалось прикосновение к рукам, ощущение тепла чужих больших ладоней. Нанао села ровнее, поджимая под себя ноги. То ли ей показалось, то ли Кьёраку-тайчо намекал на то, откуда берутся дети и это заставило Нанао вскинуть брови. Ну, хотели-то, а все равно – что с того? Они хотели ребенка, но не смогли уберечь самих себя для этого самого ребенка. В Руконгае, насколько знает Нанао, люди нередко, что называется, создавали семьи, живя в домах. Взрослые становились родителями для детей. Впрочем, там все иначе, ведь Руконгай это место, куда попадают души, умерших в Генсее людей.
Ей не верится в признание капитана, что говорит с улыбкой о своей вине в смерти Нацухико. А она только слушает, не перебивает.
Девочка верит в то, что капитан испытывает чувство вины и в то, что он считает, что так все и есть. Но это же ошибочно. Его плечи опускаются и голова. Он действительно считает себя виноватым. Никогда ещё, видит ками-сама, чтобы не происходило, Кьёраку-тайчо не был таким. Как он переживал пропажу Ядомары-сан, Нанао могла видеть лишь мелком, ведь мала тогда ещё была. Но на своей памяти Кьёраку Шунсуй всегда видится ей с улыбкой, обязательно с кувшинчиком саке и с этим легким, чуть хмельным взглядом. Но никогда его плечи не опускались.
Как и до этого, в груди больно сжалось измученное за этот вечер сердце, Исэ мягко отнимает свои руки из ладоней капитана и осторожно, будто прося разрешения подаётся вперед, стоя на коленях, обнимая капитана, нет, дядю на шею. острым подбородком она утыкается в изгиб его шеи, пальцами касается густых волос, завязанных в низкий хвост и видит эти две заколки. Рюноске и Нацухико.
- Если я хоть немного похожа на маму, - негромко говорит она, продолжая вот так обнимать Шунсуя, а ведь коленки болят, да и сама она ужасно измотана, - то могу заверить – вы ничего не могли сделать против её желания оставить Вам меч, - на губах неожиданно заиграла улыбка, печальная и горькая, а обвившие его шею руки чуть дрогнули, - хороши родственники – перекладываем вину с другого на себя, а? – глаза обожгло, но они остались сухими. Все-таки выплакала все уже.
Нанао не приходилось так обнимать дедушку, что там, их она обнимала, когда была совсем маленькой, старики были в возрасте, не дожили до момента, когда стала пятым офицером. И кому больше нужны эти объятья?
- Шунсуй-сан, - негромко зовет его Нанао, взглядом упираясь в заколки, а голос её совсем стих, но он, разумеется, слышит, - что мне теперь делать?
Отредактировано Ise Nanao (2018-10-13 18:16:58)
От девочки пахнет теплом и дождем; распущенные волосы задевают по лицу, скользят ласково, как прикосновением пальцем по щеке, чуть за щетину цепляясь. «Девочка?» - девушка уже, но еще себя не осознавшая, на самом пороге юности находящаяся. За которым – те самые мысли о молодых симпатичных шинигами, свиданиях под цветущими деревьями, прочих радостях жизни, которые теперь его маленькая Нанао-тян словно запрёт для себя. Незачем обманываться, эта девочка наслаждается жизнью только когда живет по правилам, и, если вбила в свою очаровательную головку что-то, то не отступится до конца.
Неубедительный из него родственник Плохой, плохой воспитатель, - и это ведь еще не ему, не «дяде Сюнсую» досталось растить Нанао-тян. Поистине, чем бы это для нее стало? Он жил при казармах Готэя, в этот дом, хранящий слишком много печальных секретов, возвращался лишь в обществе какой-нибудь прелестницы, и то изредка. Пил, кутил, развлекался приятно, попутно заняв пост капитана в Готэе – жизнь текла неспешно и весело, но воспитывать маленькую племянницу? Да, стыдно признаться, он этого и не хотел. Накаяма прекрасно справлялись с этим, справились – вот ведь какая выросла.
Цветочки в заколках неслышно стрекочут, тонкие шпильки вздрагивают, будто вздыхая, когда их касается тихий голосок Нанао-тян. «Маленькая», - широкие полы юката скрывают ее почти целиком, когда Кьёраку обнимает племянницу в ответ. Горячая, с часто бьющимся сердцем. И ей неудобно так стоять, - он замечает мимолетное напряжение в движении Нанао-тян, и, перехватив ее бережно, усаживает рядом с собой, обняв за плечи, так, чтобы приткнулась к боку. Полой юката укрывает ее по-прежнему.
- О, Нанао-тян, на свою маму ты очень похожа лицом, - тянет душу мысль о том, что ведь именно из-за этого сходства проговорился нынче, в пьяном полусне. – Но упряма, словно твой отец, - ладонь лежит на ее плече, спокойно и прочно. Собственная скорбь, ударяющая по сердцу, сожаление – отступают, в тот самый миг, когда поддержка и помощь требуются не самому Кьёраку. Это сейчас его племянница не знает, что делать – о, а у него ответы есть давно, и сейчас словно белые лотосы, раскрывающиеся над поверхностью темной воды – белые, как свет божественного меча.
- Скажи мне ты, Нанао-тян, - ответ на этот вопрос, к несчастью он знает. Увы, распустится и он – больным цветком с тронутой прочей сердцевиной. Это неизбежно. – Ты поверила в то, что твой меч приносит несчастье? – да. Ответа здесь не требуется.
Но он все равно расцветет.
- Мы можем снова спрятать его. Пусть он хранится там, где был, - свободной рукой Кьёраку задевает себя по груди, на миг прикрывает глаза, обращаясь к замолкнувшему занпакто. Он-то знает, что и охана, и малышка бдят, что оскорбленный вид Катен Кьёкоцу – напускное. Нет, она оскорблена, но она не может оставаться равнодушной, когда в его собственном сердце чувством вины пробита невообразимых размеров дыра. – Забыть о нем, словно его не существовало. Это ведь тоже будет решение, - слегка вздыхает он, улыбаясь дотлевающим углям.
- Или же, сделать шаг вперед, Нанао-тян, - о, как же ошибался он, полагая в свое время, что отцовской – Рюноске – породы ей не досталось. Она – боец, она не станет сдаваться, она знает, как – правильно. И пойдет до конца.
«А я буду рядом с тобой», - ее ладошки очень маленькие, нежные и мягкие. Не знающие, не знавшие рукояти меча, и в широкой ладони Кьёраку прячутся обе, когда он накрывает их.
- Узнай его, - кивок подбородком на белое сияние. – Он – твой занпакто, - в самом Кьёраку нет гнева на безделушку, нет гнева на то, что называют отнимающим жизни любимых. Потому что он не верит в проклятие. Есть череда совпадений – не более того. И этот занпакто, все же, как бы то ни было – часть души его маленькой Нанао-тян.
«Узнай, каков он на самом деле. Прочти проклятие, заговори с ним, добейся – как ты добиваешься объяснений от тех, кто смеет тебя недооценить».
Ох и не завидует же Кьёраку Шинкен Хаккьёкену, духу его, или что там окажется, - он улыбается, а свободная рука мягко ведет перед глазами Нанао-тян. Темноволосая головка бессильно приваливается к его плечу. Совсем немного духовной силы понадобилось, чтобы усыпить – истощена, вымотана, - он осторожно укладывает ее на татами, а затем поднимается, так, чтобы не потревожить.
Футоны вот за этой раздвижной стеной, - шнур пояса светло-сиреневого кимоно он распускает, само кимоно оставляет на Нанао-тян, что словно просветлела лицом. Оказавшись на футоне, она мимолетно вздыхает во сне, а затем зарывается носом в укрывшее ее до подбородка одеяло.
- Прости меня, Нанао-тян, - «за все - прости».
Кьёраку легонько прижимается губами к белому виску; она забавно хмурится, темные брови сходятся на переносице, но духовный фон стремительно успокаивается. Он сейчас – словно исстрадавшаяся по влаге земля, словно молодая поросль в засуху под щедрыми струями летнего дождя. Восстанавливается.
- Спи, - от жаровни достаточно тепла, а лампу Кьёраку заберет с собой. Свет… светить будет меч, - тот медленно переливается белым меж складок шелка, равнодушный и прекрасный.
Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-10-14 11:56:26)
Так странно.
Внутри Нанао борется желание побыть хоть немного племянницей Кьёраку Шунсуя и в то же время многолетняя привычка звать его капитаном и относится соответствующе. И сейчас привычки кричат ей, как можно к капитану обращаться по имени? Как можно вот так панибратски к нему кидаться с объятьями? Это не положено, Нанао. Но тут же внутри вступает в борьбу маленькая девочка-Нанао, которая сразу всем сказала, что и без занпакто она станет хорошим шинигами, используя только кидо. У этой маленькой девочки упорства было хоть отбавляй.
Сложно сдержать умиротворенную улыбку, когда на её объятья так непринужденно ответили. Как будто бы стало совсем спокойно и не было всего этого безумного дня. Сотри его из памяти, забудь. Лишь сон. Однако, чужое сердце, сильное, упрямое и большое отдается ударами под большой грудью и нарушает быстрый ритм её собственного. Не сон. Реальность.
Коленки действительно болят, кажется, Кьёраку заметил это и перехватил Нанао, усаживая рядом с собой, но все ещё обнимая.
Непривычно. Исэ никогда ещё не чувствовала себя в большей безопасности, чем сейчас. Как никогда она чувствует защиту, чувствует, что её действительно оберегают. А когда подобное было важно? В какой момент жизни ей понадобилось ощущать заботу и защиту?
Подобные мысли стихли после слов Кьёраку.
Девочка смутилась и едва подавила улыбку, хотя ей приятно знать, что она похожа на маму. Образ этой женщины почти стерся, все-таки Нанао была слишком маленькой, чтобы помнить её. И как же она встрепенулась, когда Кьёраку сказал об отцовском упрямстве. Захотелось даже переспросить, но она просто поверила, вскинув в миг оживший взгляд. Пусть Исэ не знает своих родителей, но кое-что от них она все-таки переняла.
Даже от сердца отлегло немного.
И стало труднее сдержать улыбку. Но тень её быстро исчезла от следующего вопроса. Нанао смотрит на меч, что все так и лежит возле жаровни и его рукоять выглядывает из-под шелка, укрывшего его.
- Да, - коротко, чуть осипшим голосом отвечает она, чувствует, как от руки и таких объятий становится почти невыносимо жарко. Снова.
Как подобное оружие может приносить такие несчастья? Это несправедливо.
Девочка поворачивает чуть голову, останавливаясь взглядом на груди Шунсуя и невольно вспоминая слова Катен Кьёкоцу.
«Ты омерзительна нам».
Поселившаяся на миг в душе радость от сравнения с родителями быстро растворилась под горечью эти слов. Мама рискнула и вот, во что это вылилось – брат её мужа вынужден нянчиться с племянницей, словно с младенцем, неспособным ещё ходить. В какой-то мере это даже правда, если так разбираться. Она умеет использовать кидо, но как стушевалась при виде пустого! Нанао сама понимает, что ей не хватает и опыта, и что она ещё слишком юна. Едва может стоять на ногах…
«Как я буду выглядеть в глазах Катен Кьёкоцу-сан, если решу не узнавать этот меч, если даже не притронусь к нему? И почему для меня это важно?»
Мама бросила вызов проклятью, мама в итоге проиграла. Но что если она не будет допускать того, чтобы в её жизни кто-то появился? Если это поставит крест на клане Исэ, так и менос с ними, найдут новую жрицу. Что если Нанао в итоге откажется от того, ради чего её мама сделала такой рисковый шаг? Пока она молода, это кажется ей не такой большой жертвой... А если когда-то пожалеет о своем решении так ведь оно будет её, разве нет? И винить в этом будет совершенно некого.
Шинкен Хаккьёкен в любом случае – её занпакто. Этого ничто уже не отменит.
Исэ чуть вздрагивает, чувствуя, как внутри поднимается волна страха, но уже не того, что был раньше – страха перемен. И сердечко едва успевает забиться быстрее, едва она набирает в легкие воздух, чтобы наконец-то ответить, как неожиданно видит перед глазами ладонь капитана.
- Э? – только и успевает издать звук, как неожиданно в голове стало совсем тяжело, а зрение потеряло фокус. Спасительная темнота не заставляет себя ждать, Нанао даже сопротивляться и подумать не успела. Она просто упала в безмятежную пучину сна.
Наконец-то забытие, и уставшее от этого несомненно ненормального вечера сердце наконец-то бьется спокойно, без боли, не сжимаясь, ровно и упрямо. Тепло от одеяла медленно прогоняет поселившейся холод в костях её тела, а вскоре девочка и вовсе забралась с головой. Лишь мимолётное касание к виску, которое она не запомнит, словно прикосновение к самой душе – не тревожься, все будет хорошо. В конечном итоге, справишься же.
Во сне тихо и спокойно, где-то журчит ручей, хотя его и не видно вовсе. Нанао даже не может понять где она находится. Это сад или лес? Есть ли здесь вообще деревья? Тепло здесь или холодно? Темно или светло?
Она лишь чувствует себя в невесомости.
В безопасности.
Перезвон колокольчиков, такой далекий и едва слышимый привлекает внимание парящей девушки. Даже во сне она была с закрытыми глазами, словно слушала окружение, но колокольчики, такие далекие, но настойчивые - «как я, когда бужу капитана», - думает она; привлекают внимание и как будто зовут. Выпрямляясь, Исэ оборачивается куда-то позади себя и замечает отдаленный свет. Что его источник – она не понимает, но он такой далекий. И колокольчики звенят оттуда же. Ей тепло внезапно, спокойно, а свет все также далеко, но он как будто осторожно касается самого её сердца.
И хочется почему-то ответить тем же.
Во сне Нанао негромко судорожно вздохнула, сжалась в комочек под одеялом, но правая рука выглянула из-под одеяла, словно тянулась к лежащему недалеко мечу.
Тянется к потолку тонкая струйка ароматного дыма, но не такая, как по дню. Другие поминальные благовония, - в гладком лаке вазы для икебаны отражается чуть дрогнувшее печальной улыбкой лицо Кьёраку. За сегодня он сам себе кажется постаревшим, - «наважде-ение», - ухмыляется также про себя, зная, что и этот день в его сердце окажется залечен. «Так ведь, Нацухико?» - на пожелтевшей от времени бумаги – лицо женщины, которого здесь не должно быть.
Ведь со смертью Рюноске она должна была покинуть этот дом бесследно, - «несправедливо», - под такой вот горьковатый шепот легко льется саке. И брат с такого же портрета смотрит сурово, но с легким веселым прищуров в глубине глаз. Не сказал бы Сюнсуй, что у него такой же, но…нечто схожее есть.
Ночь все глубже и темнее, догорает последняя лампа. Запах мокрой бумаги, трав листвы из сада мешаются с запахами благовоний, и тиски в груди постепенно разжимают, и все легче становится дышать.
Странно, но действительно, легче, - не спящая дочка Шигуре, кажется, Аюми-тян ее звать – принесла Кьёраку-доно и саке, и немного закуски, и он был готов попросить ее составить ему компанию, в первое мгновение. По привычке – ведь всегда приятно полюбоваться нежной юной свежестью, да и губы Аюми-тян, розовые и полноватые, улыбались ему приветливо… Но, по размышлению, он отгоняет от себя эти мысли, а очаровательную дочку своего управляющего – отсылает ласковым кивком. Увы, его общество сейчас окажется далеко не самым приятным. Слишком много тягостных мыслей, и Аюми-тян, видя эту улыбку, почтительно наклоняет голову.
Неизвестно, что они с отцом и остальными слугами почувствовали, когда дальняя часть сада оказалась накрытая цветущей тьмой. Но выглядят уставшими, по меньшей мере, сама Аюми-тян, - Кьёраку ценит ее вежливость, но все же лучше, намного лучше ему остаться в одиночестве.
Сад снова шумит через полуоткрытые сездзи, сырым холодом, и дымок от жаровни, принесенной и в эти покои, щекочет обоняние, смешиваясь с запахом благовоний, пропитавших одежду и волосы. Отблеск лампы горит на полукруглом боку кувшинчика с саке, которое этой ночью даже и не пьется особо.
«Стар стал?» - прикрыв глаза, он улыбается собственным мыслям. Старость – это к Яма-джи. Просто достаточно горечи во рту на сегодня, да и никакое саке не сумеет залить пустоту-пропасть, что сегодня развезлись в его душе. Но Кьёраку не тревожится, ибо знает, что и это пройдет. Время – оно сильное. Время – оно залечивает. И пускай раны собственной души нынче и оказались вскрыты, но ведь важно, как именно они оказались вскрыты? – он посмеивается, делая еще глоток. О, а саке, внезапно, и вкус обретает, - вдох поглубже.
Его непримиримая племянница, сама того не ведая, и, что важнее – для самого Кьёраку незаметно, умудрилась выпустить гной из этих ран. И поэтому дышится легче. Из-за этого саке снова обретает вкус – потому что маленькая Нанао-тян, которая навсегда останется для своего капитана маленькой, сколько бы лет ей ни минуло – спит неподалеку, спит спокойно.
И если наутро события минувшего дня – дня казни ее матери, о чем она пока еще не знает, кстати говоря, покажутся ей скверным сном, то пусть так и будет. Позднее она осознает все заново, день ото дня будет свыкаться с чем-то, а с чем-то ни за что не пожелает смиряться. «Да, брат?» - невеселая усмешка застывает на лице Кьёраку, но истаивает быстро, как темное облако на еще более темном небе, под дыханием осеннего ветра.
Тоненько и негромко звенят крылышки адской бабочки, садящейся на палец хачибантай-тайчо. Ему как раз сейчас пригодится такая вот вестница… нет, более того. Она ему срочно, жизненно необходима.
Вот удивятся в казармах-то, когда в ночи получат сообщение от капитана. Еще решат, что с ним что-то не то, что он в ночи работать вздумал, - он весело посмеивается, прикрывая глаза, надиктовывая срочный приказ.
Утро приходит быстро – сероватое, с туманом, но светлое. Скоро его просветит лучами солнца, а пока что поместье тонет в уютной тишине. И даже не так уж и зябко, - Кьераку, пошевелив плечами под юката, слегка барабанит пальцами по дереву перегородок, затем открывает фусума.
- Доброго утречка-а, - ага, отлично, Нанао-тян уже доставили документы, и адская бабочка уже прилетела. Удачненько он зашел, как раз вовремя.
- Исэ-фукутайчо-сан, - и смеется, зная про себя, что это – первый и единственный раз, когда он называет племянницу по званию. И по фамилии, ками-сама. Точно, первый и единственный!
- Поздравляю, Нанао-тян, - Кьёраку легонько подмигивает племяннице, гада про себя, к чему это приведет в дальнейшем, и какие преинтересные слухи могут поползти о нем и Нанао-тян в отряде. Как же, ведь девочка получила повышение, скакнув через голову третьего офицера, оказавшись наедине с Кьёраку-тайчо! Знают ведь, куда отправляют бабочек.
… А также знают, что уж если кому и становиться лейтенантом отряда, так только ей. Столько обязанностей, сколько их выполняет Исэ-сан – «ужасно звучит, бр-р», - не способен выполнить никто.
И весь хачибантай знает, что их капитан всегда все делает по-своему. Потому все, что им остается – смириться с его решением. А там, глядишь… и станет что-нибудь известно. О родстве. Почему нет? – правда, ему сейчас намного легче дышать, когда он смотрит в это строгое личико, нахмуренные бровки, и любуется ими. Не как отражением ушедших – но как чем-то по-настоящему новым, самостоятельным. Уникальным.
«Но портреты родителей надо будет ей все-таки показать. Как-нибудь», - по бумажным стенам снаружи слегка мажет несмелыми солнечными лучами, и в покоях становится будто светлее.
Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-10-20 05:16:23)
Сон был крепкий и безмятежный.
Нанао давно так не спала, хотелось бы ещё немного вот так полежать на мягком футоне, укрытой теплым одеялом и просто немного вот так понежиться. Тепло, чувство того, что она в безопасности никуда не делось. Четвертый офицер Исэ всегда просыпалась рано, а потому и сейчас с уверенностью вот так лежит. Не торопится вставать. И все же, стоит уже просыпаться. Она потягивается, коленки тут же сводит несильная боль, а ещё и чуть ниже тоже. Девушка расслабила тело и уставилась в незнакомый потолок размытым взглядом.
Она застыла.
Вчерашний вечер пролетел перед глазами так быстро, что Исэ на мгновение забыла, как дышать. Все правда. Все произошедшее было правдой, начиная с самого начала – храм рядом с поместьем капитана; родство с ним же. Ками-сама! В груди бухнуло и офицер немедленно села на футоне, откидывая одеяло себе на ноги.
«Да ну. Быть не может».
Ан нет, может.
Не ошиблась.
Девочка поворачивает голову, замечая лежащий занпакто, его мерцание сейчас едва заметно, как угасающие в заре звезды. Нанао смотрит на него и, кажется, что не чувствует совсем ничего. Только любопытство и нежелание мириться с проклятьем. Черт подери, её мама бросила вызов ему и они с её отцом дали ей жизнь.
«Очень неблагодарно с моей стороны было бы так бездарно относится к ней».
Поразительна лечебная сила сна. Девочка, сидя на футоне, протянула немного руку и коснулась рукояти Шинкен Хаккьёкен. Ничего не случилось. Совсем ничего не случилось и на сердце будто отлегло. «Я узнаю тебя, но позже. Сейчас не то время, Шинкен Хаккьёкен». Может быть, ей показалось, но в подушечку пальцев словно бы толкнулась сила.
Исэ отогнала ненужные сейчас мысли, заметила лежащие документы поверх своей формы шинигами. Видимо, та девочка, имени которой она даже не знает принесла по утру. Что ж, лучше скорее надеть форму и избавиться от чужого и такого непривычного кимоно. Нанао откинула одеяло, посмотрела на свои коленки, слегка подлечила их и тот порез, но не до конца – избавилась от боли и хватит. Хакама зашили.
Девочка надела форму, плотнее запахнула косодэ, привычно убрала волосы, поправляя челку. И только затем посмотрела на документы. Порхающая в комнате адская бабочка так же несла в себе какое-то послание, но все по порядку. Нанао развернула бумаги, мельком пробежала взглядом, вырывая из всего контекста самое важное и неожиданное.
Честно говоря, даже подумать ни о чем не успела – в комнате появился капитан.
«Дядя», - думает она, хмурясь. Но от произнесенных им слов легче не стало. Нанао много дел делает в отряде по поручению капитана или третьего офицера, кое-что предлагала им сама и получив разрешение, немедленно исполняла. Она сильна для шинигами без занпакто. По вечерам выделяя время на тренировки, Нанао то и дело пыталась освоить более сложные кидо. Она должна быть сильной. И все же.
«Лейтенант?». Брови медленно поползи вверх, а очки, что она надела совсем недавно съехали на кончик носа.
Однако, быстро пришла в себя. Исэ резко выпрямилась, и порывисто поклонилась.
- Спасибо за доверие!
И все же, должна сказать то, что вчера не сказала. Слегка выпрямившись, Нанао так же четко, по привычной выправке с поклоном добавила:
- Приношу свои извинения за вчерашнее поведение!
Лейтенант. Как сдержать улыбку? Как сдержать рвущееся наружу счастье? Брось, Исэ, тебе не стоит так давать волю своим эмоциям. Не стоит.
Медленно выпрямившись, девочка замечает, как солнечные лучи восходящего солнца играют на занпакто, на сёдзи.
- Капитан, сегодня в отряд приходят новобранцы, Вам необходимо их поприветствовать, - напоминает она, давая понять, что вчерашний вечер и ночь не сломят её. О, нет, дядюшка, Кьёраку, эту девочку так просто не сломать. Она будет хорошим лейтенантом, никакие проблемы или секреты не дадут ей забыть о своих обязанностях, потому что в первую очередь – она шинигами.
Лейтенант Восьмого Отряда.
И все в этих глазах – и радость, и смятение, и неверие, постепенно темнеющие сгущающейся строгостью. «Я – лейтенант», - так и читается на этом ясном, невзирая на то, что едва проснулась, личике. «Я служу в Готэй-13», - и извинение своей племянницы Кьёраку принимает, слегка посмеиваясь, подняв открытую ладонь, дескать, брось ты.
«Брось ты», - ласково смотрит на нее, юную и озабоченную; уже вся она – т а м, в отряде, мыслями. В своем будущем, которое, несомненно, будет прекрасным. Никакие проклятия, никакое бремя минувших дней одиночества, незнания и непонимания не посмеют больше отяготить эту девочку. Она сильнее их, о, намного сильнее. По меньше мере, думает так – и это правильно, - улыбка не уходит с лица, но мягче, задумчивей что ли, становится, готовая смениться ленивой гримасой – что-де, едва получила звание, и уже взялась командовать, Нанао-тян? – «такая порода».
Они оба гордились бы ей бесконечно, - избитые слова, но от этого их правдивость не уменьшится ни на мгновение. Собственное ли воображение, весьма подвижное, стоит заметить, или нечто истинное заставляют так думать, Кьёраку задаваться вопросом не станет.
Смешно сказать, но впервые за долгие годы, миновавшие со дня казни Нацухико, ему дышится по-настоящему легче. И образ ее, когда-то влекущий, незаметно сглаживается, накладываясь на эти нежные, пока еще детские черты.
Что-то ее ждет в будущем, когда расцветет окончательно? – взгляд падает на Шинкен Хаккьёкен, что лежит подле столика, все так же наполовину завернутый в шелк, и неярко лучится гранями алмазов. Но, кажется, в нем что-то изменилось, - дайсё Кьёраку не брал с собой, оставил там, где спал, но это и ни к чему сейчас. Охана рядом. Недовольна – кажется таковой за веером, прикрывающим лицо, но пальцы ее, ложащиеся на предплечье, теплы. А рядом неподвижной тонкой тенью застывает малышка, держа перед собой сжатые руки. Обе они – вместе с ним, ибо чувствуют, что иначе просто-напросто не будет. Неважно, сколь резка была охана накануне, и как малышка напугала Нанао-тян – девочка приняла решение, не побоявшись. И потому глаза его занпакто светятся тем, чем должно – согласием.
Они приняли ее. Правда, обольщаться не стоит, - усмешка играет чуть сильнее и светлее, когда охана рядом раздраженно хмыкает, сильнее сжимая его руку – хочется опустить глаза, вдруг снова кровь появится, и малышка неслышно вздыхает, шагнув ближе.
«Воображение или реальность?» - Кьёраку не задаёт вопросов. Он принимает все так, как есть. Духи его занпакто сейчас не нуждаются в воплощении, они смотрят вместе с ним – на троих у них всего две пары глаз, смотрят на Нанао-тян, решение которой Кьёраку поднимает с татами, и заворачивает в шелк плотнее.
- Мы сбережем его для тебя, Нанао-тян, - «мы присмотрим». На мгновение кажется, что в комнате пахнет цветами, сильно и терпко, и восходящее солнце закрывает стремительной тенью, будто вдруг взбунтовавшимся ветром, нагнавшим облако.
«И ты никогда не будешь одна», - убрав меч за пазуху, Кьёраку кладет ладонь на голову племянницы, и легонько трогает указательным пальцем упрямый хохолок на ее затылке, торчащий из убранных в пучок волос. Насуплено смотрит его девочка, строго, совсем не по-детски. Новоиспеченный лейтенант, как же.
«Лиза-тян», - ушедшим эхом звук этого имени отзывается в голове, под неторопливый вздох.
Да, так будет лучше. Так будет хорошо. Она одобрит это, если узнает.
Лиза тян ведь из таких же – не сдается до конца. Никогда не сдастся, - предплечьем придерживая Шинкен Хаккьёкен, Кьёраку достает из рукава юката нечто небольшое… для его ладони. Но на худеньком плече Нанао-тян шеврон с тиснением в виде стрелиции смотрится немного громоздко, - он завязывает тесемки, присев рядом с племянницей. Глаза их – на одном уровне почти, и, когда встречаются, то Кьёраку весело подмигивает ей.
- Отличный повод для того, чтобы повеселиться, не так ли, Нанао-тян? – и легонько треплет ее по щечке. – И новобранцы, и новый лейтенант, так ведь? Само собой, я с удовольствием всех вас поприветствую. Вечерком устроим пирушку, определенно, - смеется он уже в открытую, и сжимает плечо под шевроном – тепло и крепко.
«Береги его», - «а я сберегу тебя».
С этого мы можем начать – с этого мы и начнем.
Отредактировано Kyoraku Shunsui (2018-10-20 06:05:53)